Истинное существо нашего я, проявляющееся в творчестве! Разве это не разумное основание!?
Так, не узнав в лицо истину, не приняв ее, как некогда случилось с древними евреями, кстати, Франк был евреем, наш Шекспир погружает нас в свои штормовые волны сомнений.
Впрочем, если вы заметили, я представил вашему вниманию всего лишь первую сцену сочинения Франка. Но даже здесь нас опрокидывают буруны сомнений нашего Шекспира философии. А из подобных набегов на истину состоит целая книга. Поэтому нам придется пропустить многое из волнительных прекрас в текстах Франка, чтобы сосредоточить внимание на достижении цели нашего заплыва.
5.
Однако как, как возможно не привести здесь дальнейших слов Франка, когда он говорит такое:
«Человеческая жажда любви и счастья, слезы умиления перед красотой, – трепетная мысль о светлой радости, озаряющей и согревающей жизнь, – есть ли для этого какая-либо твердая почва в бытии человека, или это – только отражение в воспаленном человеческом сознании той слепой и смутной страсти, которая владеет и насекомым, которая обманывает нас, употребляя как орудия для сохранения все той же бессмысленной прозы жизни животной и обрекая нас за краткую мечту о высшей радости и духовной полноте расплачиваться пошлостью, скукой и томительной нуждой узкого, будничного, обывательского существования? А жажда подвига, самоотверженного служения добру, жажда гибели во имя великого и светлого дела – есть ли это нечто большее и более осмысленное, чем таинственная, но бессмысленная сила, которая гонит бабочку в огонь?»
Воистину нужно обладать могучей силой воли и ледяной жестокостью, чтобы подвергнуть бесстрастному анализу подобные строки. Благо, я умею взять себя в руки и на ровном дыхании вам сообщаю:
«Жажда любви и счастья», «слезы умиления перед красотой», а также и все прочие чувства и страсти, включая «жажду гибели во имя великого» имеют вполне «твердую почву»… но не в бытии человека.
Конечно, бытие в какой-то степени определяет сознание. Но в душе даже самого задавленного жизнью раба вполне может твориться «жажда любви и счастья» и «слезы умиления перед красотой». Притом в одних и тех же условиях сознание людей достаточно различно. В формировании сознания многое зависит от творческих способностей и творчества человека.
Напомню, что творчество в «креативной философии» определяется наличием в его процессе креативных принципов, таких как «принцип преодоления», «принцип новизны», «принцип преемственности», «принцип разнообразия», «принцип целесообразности», «принцип таинства», «принцип упрощения сложного», а также «принцип любви (дополнительности, гармонии, логоса)», который является главным в их системе.
Все эти принципы присущи разуму живых организмов и проявляются тем явственней, чем выше биологическая организация животных.
Важно знать и то, что существует два вида творчества: «творчество восприятия» и «творчество созидания (деятельности, развития)». «Креативные принципы» определяют оба эти вида. Притом первично, конечно, творчество восприятия. Без творческого восприятия, призванного делать мир прекрасным, не способно жить ни одно животное. Даже примитивная амеба, и та движима фундаментальной, космической энергией, которая и есть первоисточник творчества, любви и красоты всего сущего.
Так что, представлениям о «любви и счастье», «светлой радостью» и «слезам умиления перед красотой» мы обязаны творчеству восприятия, которое придает внешнему миру художественное оформление.
Однако на творчество восприятия влияет творчество жизненного опыта и познания. В силу этого разум человека часто бывает расстроен, и иногда до такой степени, что внешние объекты и события не представляются человеку прекрасными.
«Каким бесплодным, плоским и тупым мне кажется весь мир в своих стремленьях» - восклицает Гамлет.
У меня нет сомнений, что творческие процессы восприятия присущи и разуму бабочки. Пламя, к которому она стремится для нее, быть может, - идеал невесомости, стихия первородной энергии, ее Бог.
Франк уверяет, что «бабочку гонит в огонь таинственная, но бессмысленная сила». Но тогда мы должны признать, что все наши чувства, ощущения, эмоции, будучи бессознательными творческими актами восприятия реальности, также бессмысленны. Однако от них зависит все ощущения сиюминутной жизни, то есть жизни реальной, тогда как всякая иная, прошлая или будущая жизнь, мнима и иллюзорна.
Словом, Франк серьезно ошибается, полагая, что силы, движущие материей бессмысленны. Если эти силы заставляют бабочку жить, чувствовать и любить, то мы легко обнаруживаем их смысл.
6.
«Эти, как обычно говорится, «проклятые» вопросы или, вернее, этот единый вопрос «о смысле жизни» волнует и мучает в глубине души каждого человека», - уверяет Франк.
Однако он справедливо замечает, что этот «проклятый вопрос» заботит человека не всегда.
«Человек может на время совсем забыть о нем, погрузиться с головой в заботы о сохранении жизни, о богатстве, довольстве, или в какие-либо сверхличные страсти и «дела» – в политику, борьбу партий и т.п…»
Казалось бы, это должно подсказать Франку, что в деятельности человека обычно реализуются принципы творчества. И творчество придает его жизни смысл самым естественным образом. Поэтому человека, занятного делом, не заботит «проклятый вопрос». Но наш Шекспир, напротив, видит в деятельности человека суетное отвлечение от главного вопроса. И он продолжает свой тезис:
«…но жизнь уже так устроена, что навсегда отмахнуться от него (вопроса) не может и самый тупой, духовно спящий человек. Неустранимый факт приближения смерти и неизбежных ее предвестников – есть для всякого человека грозное и неотвязное напоминание нерешенного вопроса о смысле жизни. Этот вопрос – не предмет праздной умственной игры. Этот вопрос есть вопрос самой жизни. Он гораздо более страшен, чем при тяжкой нужде вопрос о куске хлеба».
И здесь Франк, безусловно, прав. Вопрос о смысле жизни чаще всего возникает в определенные, особенно, в кризисные моменты жизни. О таких условиях созревания «проклятого вопроса» наш Шекспир повествует убедительно и неустанно. Он называет этот вопрос «неразрешимым», а решение его «самым важным». Нежелание же его решать Франку представляется «страусовой политикой».
«И чем более размерена и упорядочена внешняя жизнь, чем более она занята текущими земными интересами, тем глубже та душевная могила, в которой похоронен вопрос о смысле жизни, - огорчается Франк. - Поэтому мы, например, видим, что средний европеец, типичный западноевропейский «буржуа» как будто совсем не интересуется более этим вопросом, и потому перестал и нуждаться в религии, которая одна только дает на него ответ».
Прошу вас обратить внимание на последнюю фразу этого тезиса. Если вы сопоставите его с заключительным выводом всего исследования Франка, то поймете, что это есть программный тезис его сочинения, по известному принципу «Ответ готов. Готов ли ваш вопрос?». Собственно, это и предопределяет сюжет размышлений нашего Шекспира, когда он с помощью описаний ужасов бытия стремится не допустить упокоения «проклятого вопроса».
7.
По мнению Франка, для здоровья и процветания «проклятого вопроса» более всего полезны тяжкие условия русской жизни.
Впрочем, я не собираюсь приводить здесь все живописания неустроенности, драматичности русской жизни, обнажающей остроту «проклятого вопроса». Думаю, вы уже догадываетесь, насколько впечатляющими и убедительными они выглядят в исполнения Шекспира философии. Меня же преследует другой вопрос: «А в самом ли деле Франк говорит о смысле жизни?»
Вот, например, он пишет: «… обреченные на тяжкий изнуряющий и подневольный труд для своего пропитания – мы вынуждены ставить себе вопрос: для чего жить? Для чего тянуть эту нелепую лямку? Чем оправданы наши страдания? Где найти незыблемую опору, чтобы не упасть под тяжестью жизненной нужды?»
Но ведь здесь речь идет не столько о смысле жизни, сколько о тяжелых обстоятельствах жизни, которые ставят перед человеком все эти проблемы. Пожалуй, тут уместней поразмышлять о смысле преодоления бед, невзгод и превратностей судьбы. И если тяготы жизни непосильны для человека, то, действительно, сам процесс их преодоления может не иметь смысла.
Какой смысл пытаться нести груз, который ты не в силах поднять? Но почему же в таких случаях и жизнь, как будто, теряет смысл? А это потому, что жизнь мыслима лишь как творческий процесс. Помните(?), я говорил о креативном принципе творчества - «принципе преодоления»? Если этот принцип не выполняется, то само творчество затруднительно или вовсе невозможно. Поэтому человек интуитивно ищет пути преодоления кризисных ситуаций. Отсюда вопросы: «Для чего жить?» и «Где найти опору?». Но найдя ответы на эти вопросы, а точнее сотворив себе воображаемые стимулы и подпорки, мы лишь совершаем очередной акт творчества, подтверждая тем значение творчества в нашей жизни. Однако эти ответы, обычно, не решают главного вопроса: в чем «подлинный, истинный смысл жизни»?
Когда же мы твердо знаем, что подлинный смысл жизни состоит в созидательном творчестве, а цель творчества – достижение блага прекрасного, красоты, которая сама имеет творческую силу и через творчество восприятия становится инициатором созидательного творчества, мы понимаем, что смысл жизни имеет даже полевой цветок у дороги, и уж тем более бабочка, трепещущая у ночного окна.
Это нам подсказывает, что бытие имеет структуру логоса, где «все из одного, и из всего одно». И значит, смыслов жизни мы можем извлечь множество, как это происходит со словами, которые меняют свой смысл в зависимости от контекста. Соответственно, сами смыслы имеют творческую сущность, как и истина, и бытие.
[justify] Знание принципов творчества позволяет нам отличить подлинное творчество от мнимого и разрушительного, а также диктует необходимость сохранения позитивного восприятия жизни. Ведь от него зависит ее вкус. Сделать это, конечно, не просто, особенно в условиях нездорового бытия. Ведь оно, бытие, в известной степени определяет наше сознание с его мышлением. Вдобавок, мышление в силу его диалектичности тяготеет к
