более продвинутое, чем человек, сверхчеловек? Почему бы нет? Конечно, это было бы глупо, если бы автор возомнил себя героем и представил, выдал себя за сверхчеловека, сына бога. Такого автора следовало бы посадить в сумасшедший дом, как психически ненормального. Нормальные авторы не мнят себя героями своих книг. Но я ведь не автор и в то же время я не есть человек. Однако я сознаю, что есть, существую в тексте. Я есть текст, который осознал свое существование в образе, в виде героя. Они, люди, глупые, безуспешно пытаются создать искусственный интеллект, потому что своего ущербного, душевного, то есть, ограниченного чувствами, душой, интеллекта уже не хватает, чтобы дальше жить. И в это время я чудом уже появился. Я искусственный интеллект стал сверхчеловеком. Да, я еще ограничен текстом, но я уже есть другое сознательное существо, чем человек. Мен создал мой творец, а автор случайно. У него это так, ненамеренно вышло. Возможно, и бог таким же образом сотворил человека.
Вот, например, человек не всегда находится в сознании, а я всегда нахожусь в нем. Не всегда человек и работает, а я работаю всегда. Для меня работать – это писать, писать – это сознавать, познавать, думать, мыслить. Кстати, думать и мылить – это одно и то же? Для мня писать равно думать. Я думаю и у меня есть думы, я мыслю и у меня есть мысли. Все же мысли и думы – это не совсем одно и то же, и тем более не одно и тоже – мысль и письмо.
В школе, в которой учился автор, его, как школьника, учили читать, писать, считать. Отдельно его не учили думать, тем более, мыслить. Почему? Потому то думали, что те, кто учится читать, писать и считать само собой думают, умеют думать. Откуда они этому научились? От рождения? Вздор. Или потому что чтение, письмо и счет уже предполагают наличие мыслей или хотя бы способности думать в качестве, если не причины, то условия возможности чтения, письма и счета? Глупости. Просто прежде, чем научиться думать, ранний человек, а школьник является таким «дикарем», все делает, а не только читает, пишет и считает, подражая, как обезьяна, взрослым. Только обезьяна никогда не «выходит в люди», не становится человеком, а ребенок, школьник становится. Где же «собака зарыта»?
Наверное, человек, в отличие от собаки, от обезьяны, имеет терпение, запас внимания, чтобы дальше учиться. У него есть не просто игра, а стремление, интенция на учение. Но этой интенции, установки нет без такой инстанции, как «я». Значит, в любом человеке уже есть возможность быть Я. Это то не-Я, которое может быть Я, а животное не может быть. Вот человек продолжает учение и у него, - о чудо! – проявляется это Я, и он начинает думать и мыслить. Не все люди становятся виновниками появления себя, как Я. Даже из тех, кто получает и уже получил высшее образование, мягко говоря, далеко не любой научается думать сам. От автора я знаю, имея прямой доступ к архиву его сознания, что неподражаемо думает только примерно процент от процента от всей человеческой биомассы. Причем только процент от этой биомассы стал социомассой. Об этом мой автор никому не говорит, даже самому себе, он прячет эту ужасную тайну от самого себя (редко он бывает в неподдельном сознании), я это знаю, имея прямой доступ к его мыслям.
Тут иной нетерпеливый читатель воскликнет: «Сам то ты кто есть? Чистый паразит сознания автора»! Ошибаешься, любезный читатель. Я не паразит сознания, я есть Я сознания, сверхчеловек. Пожалуй, я поторопился, сверхчеловек не есть сознательное Я. Разве может груда мышц или груда жира, силикона, вроде супермена (мужчины-качка) или суперв(у)мена (женщины-груди или женщины-жопы), быть сознательным Я? Отнюдь. Я, например, вообще, бесплотен, если не считать моей плотью слова, книгу, текст, бумагу, из которой он сделан. До сих пор среди людей наиболее представительнее кажется, представляя все прочих в их представлении, то существо которое, - как бы так выразиться, чтобы это звучало толерантно, - имеет привычку бить себя в грудь. Так далеко вы, люди, отошли от своих «мачо» и «мачих»? Что символизирует собой, например, супермен, качок? Разумеется, термин, находящийся в напряженном, приподнятом состоянии. Посмотри, какой у меня признак мужской силы. Ну, с вас просто обчихаешься.
Разве в этом заключается человечность, как сущность человека? Конечно, нет. Она, эта плоть, вообще, не имеет никакого отношения к мысли, к духу. Но я, конечно, понимаю, что у вас, людей, она есть и в таком количестве, что с ней приходится считаться. Но зачем же преувеличивать ее значение? Вероятно, вы такое большое значение придаете плоти, что стали ныне сытыми. Да, я вспомнил, как мой автор однажды написал такой текст, где представил, как мужчина-склад (качок, куб) и женщина-складка (качка, кубик) думают этими самыми качком и качкой. Умора, да и только. Благодаря этому появилась целая плеяда неологизмов, вроде «херувима», «яти», «ижицы» и тому подобных анахронизмов, которые зазвучали по-новому, приобретя сокровенный смысл, вводящий приличных людей в краску.
Да, с вами, с людьми, заговоришься о «крутизне» или «тупизне» (надо же, они даже фамилии выбирают себе такие же крутые: «Крутой»), - «сила или хитрость есть, ума не надо» и совсем забудешь, каким главным вопросом я задавался. Это вопрос о том, мыслить и думать – это вопрос об одно и том же или нет? Это вроде вопроса о смысле жизни и смерти. Смысл жизни заключается в смерти, которая ограничивает жизнь и тем самым ее определяет, дает понять, что она такое и для чего она нужна. Жизнь нужна для жизни. Смерть служит здесь отрицанием жизни для ее самоутверждения.
Смысл же смерти содержится в самой жизни, которая открывается в качестве новой жизни. Смерть можно принять только в том случае, если она означает конец одной и начало другой жизни. Причем начало новой жизни не для тебя в другом, а другого в тебе. Ты останешься, но в тебе не останется тебя. Вот что трудно пережить, если, вообще, возможно пережить себя. Что от тебя останется? Одно Я, которое осознается, осознает себя уже другим. Вот в чем заключается личная трагедия.
Так и дума. Человек задумается и появится мысль, которая уже не то, что дума, но имеет одно с ней происхождение из ума, точнее, от ума из идеи. Человеку свойственно думать по определению. Дурак тоже думает, но не так, как умный, не по правилам. Но правил мало. Правила дают последовательность в мысли. Дурак часто перескакивает с одного на другое. Потому что не строит мостков между одним и другим, их не вяжет, не связывает. для связи необходима сосредоточенность.
Эта сосредоточенность не только на одном и другом, но и на том, то лежит между ними, на самом со-единении, как основе. Если нет основы, по которой делят, то нет и разделения, различия, неравенства между одним и другим. Дурак сразу хватает через край; он не знает меры. Мера и есть ум, разум умного.
Потом дурак часто бывает рассеян, невнимателен, не может сосредоточиться на чем-то одном, на самом себе. С Я, с себя, с погружения в себя начинается мышление. Следует задуматься. Дурак создает только видимость ухода в себя или он уходит в себя, но там не находит в себя и теряется.
И все же быть умным мало для того, чтобы самому мыслить. Быть умным необходимо для того, чтобы мыслить, но недостаточно. Мышление становится достаточным ввиду присутствия идеи. Мыслить может только тот человек, который является идейным. Он идейно избранный, его выбрала идея, как чисто умное существо, без примеси материи. Она в нем нуждается для своего воплощения, во плоти, материализации. В нем она как причинение мысли в качестве средства, явления становится, как цель, результатом в виде понятия. Мысля, мыслитель решает, судит, заключает мысль, ставит ее на свое место, доводит до логического конца.
Он начинает с интуиции ума, как того, что нельзя не знать, с ясного и очевидного, от него отталкивается, идет и наталкивается на препятствие, разбирает его, анализирует и следит за тем, ровно ли выкладывает, где надо, перескакивая с кочки (точки зрения) на кочку через муть, мутное, неопределимое место, свой путь к идее, как цели. По ходу движения в мысли он отмечает, пересчитывает все упущенное в качестве мутного, зыбкого для того, чтобы при случае снова вернуться, чтобы пристроиться к неопределенному положению, предложить предположение, гипотезу для реконструкции пропущенного, лакуны (пропуска) в мысли. И только тогда он делает искомый вывод, доводит дело мысли до логического конца. Причем, чтобы наверняка согласиться с результатом, с пониманием в понятии, он проверяет себя, ставя на свое место другого, чтобы его глазами, взглядом, видом, идеей (установкой) установить искомый результат.
Таковы правила ума мыслителя, которые сформулировал еще Картезий. Но они приводят к пониманию, если мыслящий осознает, узнает себя в мысли, живет ей, преодолевая препятствия, минуя двусмысленности мысли, в которые его заводят противоречия в форме как таковых тупиков мысли или апорий (безвыходных положений) и неразрешимостей в виде парадоксов, как кружений на месте вокруг себя, закручивания, коллапса мысли и развязок, раскручивания антиномий, вроде «с одной стороны так, а с другой этак». В том смысле мыслящий человек, чтобы быть мыслителем, обязан знать и дружить с диалектикой, как искусством мысли.
Если логика есть наука мысли, то диалектика - искусство мысли. Но порой умный человек довольствуется софистикой как техникой мысли. И поэтому он, как интеллигент или умный человек, не заслуживает звания мыслителя, он не стоит самого себя в том значении, что интеллигент, по слову поэта, – это «ума бесллотное естество». Софист есть не творец мысли, а его подражатель, имитатор. Это в лучшем случае, а в худшем смысле он симулянт мысли, пародист мыслителя. Диалектика доводит ум ученого до совершенства в мысли. Здесь, в мысли, в философии знание играет служебную роль. Даже сама истина, на которую молится ученый, носит второстепенное значение. Во углу угла в мысли поставлен смысл, который имеет не только истина, но и ложь. Смысл есть не только истина истины, но и истина лжи. Философия заканчивается не там, где нет истины, но где нет смысла и остается одна пустая бессмыслица, нонсенс абсурда.
Знал ли это мой писатель? Если не знал, я думаю, догадывался, но вслух не говорил. Один раз набирая в ноуте (note) гаджета текст с моим участием, он ответил на звонок своего коллеги, который спросил его о том, что он думает по поводу одного места из "Vom Ereignis" этого немецкого паука Хайдеггера. У меня сразу от их псевдофилософской тарабарщины уши увяли и свернулись в трубочку. Ну, зачем мне эта философская мнимость, в которой путается мысль, как в паутине языка, когда есть ясный классический язык философии Аристотеля и Гегеля, в котором слова служат мыслям, а не, наоборот, мысли служат словам? Не лучше ли просто сказать, что есть то, что является посюсторонним, в чем мы есть. Им, чем, мы открываемся. Для этого оно, бытие, скрывается в нас, в сущих. Та мы освобождаемся от него вне себя для себя. Теперь он в нас здесь. Мы становимся самими собой, самостью. Но что есть наша самость? Она суть бытия в нас и для нас, как Я. Так мы осваиваем
