Таким образом, Василий Иванович жил не по правилам логики, а по смыслу логоса или идеи, которая в этом виде – в виде мысли – пребывает в слове. Понятием идея схватывается, но не вся объективно, а только субъективно, в мысли. Поэтому вернее сказать, что он жил не по правилам и не по понятиям, а по идеям, как принципам мысли.
Василий Иванович находился в мысли, как рыба в воде. Ему было свойственно не всплывать и быть на плаву, а нырять и плавать глубоко, где нет движения времени, как и на высоте, в парении или зависнув над временем в вечности. На глубине, в себе нет никого, с кем можно спорить, вступать в противоречие, как на поверхности, где есть противники. Но как же подводные течения? Он полагал, что они «над» ним, он же, как «я», «под» ними. Здесь нет никого, кроме себя, кроме Я. Он нырял на глубину не за жемчугом, как делосский ныряльщик, вроде Гераклита, а за тем, чтобы быть там в себе и для себя, если только самим жемчугом не был он сам, которого он уже нашел и поймал. В себе и для себя в мысли он замирал, медитируя, становился не-иным самому себе Я. Однако ему не хватало духа оставаться вне времени. Человеческая душа, несмотря на свою разумность, не может питаться в пустоте одним разумом, одними идеями; ей подавай и чувства, например, чувства пространства и времени. Поэтому время от времени он поднимался на поверхность, на которой переживал экзистенциальный ужас от бытия в мире, где нельзя было удержаться, не заботясь о себе и о тех, кто был рядом, близок ему.
Глава двенадцатая. За горизонтом событий
В последнее время Василий Иванович перестал интересоваться тем, что происходило вокруг него в жизни. Его не волновала даже личная жизнь, не то, что политика. Он весь ушел в себя, во внутреннюю эмиграцию, и делал только вид, симулировал, что продолжает существовать в прежнем человеческом виде.
Нельзя было сказать, что так он реагировал, вроде эдакого интеллектуального протестанта, на то, что сгущались тучи над «священными коровами» гуманизма. Он прекрасно понимал, что гуманизм умер еще до его рождения, так и не родившись. Поэтому не по кому было лить слезы и сожалеть. Следовало уйти в себя, без лишних движений, не гоня на себя волну от раздражения властью настоящего. Все едино: нет ни правых, ни виноватых, - все хороши. Так стоит ли реагировать на то, что происходит без всякого смысла?!
Только теперь он стал понимать горькое открытие неприятной истины Ницше: то, что находится по ту сторону добра и зла. Ему открылось, что следует быть ни либералом, ни консерватором, ни коммунистом, ни фашистом, но человеком, то есть, находиться по ту сторону политичности и аполитичности. Не есть ли это быть между ними? Но межеумье обращается амбивалентностью. Философская позиция или установка, философское отношение к бытию или жизни заключается не в амбивалентности, а в так называемой феноменологичности в отношении к бытию, как бытию, а не к сущему. Это и есть платоновский «вывих ума» или «вторая навигация» в мысли.
И действительно философ предпочитает молчать, а не разговаривать. Он молча созерцает (медитирует) предмет своей мысли, интенциональный предмет, то есть. То, что он держит в поле своего внимания (интенции). Чтобы не соврать, не сказать ничего лишнего, двусмысленного, следует молчать, как советовал «божественный Дант». Именно это имел в виду Витгенштейн, заканчивая свой философский трактат. О чем же он молчит? О неописуемом.
Сегодня с утра пораньше Василий Иванович включил телевизор, собираясь на работу, и просмотрел часть беседы ученых-филологов и публицистов о том, кто виноват в русской революции. Ученые мужи и идеологи договорились до того, что в ней виновата не самодержавная власть, которая довела до ручки свой народ, не война, не классовая борьба, а – поди догадайся, - деятели так называемого «серебряного века» в русской культуре или того удивительнее, - классическая русская литература, ставшая символом «золотого века» русской культуры. Это они, те, кто соблазнил русское общество и народ просвещением, во всем виноваты: лучшие и есть самые худшие. В чем заключается смысл таких доморощенных умозаключений? В его отсутствии, в полной бессмыслице. И все почему? Зависть гложет ученого и публициста к более талантливым предшественникам, чем они, или их самомнение не дает покоя считать себя, интеллигента, затычкой в каждой дырке («черной дыре или «белом пятне») истории.
И все же нормальный работник счета и наблюдения знает свое место мозга нации, точнее, самосознания народа, который, наконец, осознал свою роль в истории в качестве массы трудящихся, сознание которых определяется их совместной жизнедеятельностью или бытием. Самосознание интеллигенции служит стимулятором работы, труда мозга трудящегося, человека с руками, сосредоточенного на практике, на заработке, на добыче бабла. Интеллигент есть своего рода «гормон (лучше был бы гармоном) сознания», который вырабатывается обществом, чтобы «руки общества» знали, что они делают, жили по правилам, как это умеют делать интеллигенты. Без интеллигенции общественное сознание или сознание, менталитет народа не успевает за общественным бытием, руками общества. Поэтому общество чем больше (экстенсивнее) и лучше, качественнее (интенсивнее) работает, тем чаще плодится интеллигентами, как призраками сознания, которыми пытается восполнить пробел между тем, что есть благодаря труду (трудному бытию), и тем, что кажется (облегченному сознанию). Многие интеллигенты, то есть, люди с головой, чувствуя свою общественную зависимость от рук, испытывают чувство вины перед руками, в отличие от «*опы с ручками», которой дай погреть теплое местечко и поправить, а потом из своего места извлечь бабло.
Поэтому несчастные интеллигенты мнят, что трудовой народ угнетают тяжкие мысли о хлебе насущном. Вот они и читают им сказки о царстве ценностей, которые ничего не стоят, чтобы народ дорожил ими и утешался на том свете, в котором живут интеллигенты как призраки сознания. На самом деле народ не угнетен интеллектом, но занят делом; ему некогда думать, надо работать, - чтобы люди были, существовали, нужно то, что можно есть, был хлеб. Кто не работает, тот не ест, кто не ест, тот не есть, того нет. Вот трудная философия, закон философии трудового народа. Но в результате у человека занятого руками, мозг не занят ими и в нем существует необычайная легкость в мысли. Чем не могут не воспользоваться интеллигенты и занять в общественном сознании свое место уже не сознания народа, который дошел до «ручки сознания», но самосознания. Однако ныне в общественном организме (системе) случился гормональный сбой, и интеллигенция как мозг общества стала не подражать рукам, брать с них пример в манипулировании, но предметами не в мире, а в голове, но симулировать, подменять то, что есть, тем чего нет не только в мире, но и в ее голове. Это стало возможно, как только она вынесла сознание народа из мозга в сетку коммуникации.
Появилась новая форма социальной связи в спекулятивном, виртуальном пространстве, о которой мечтали коммунисты, как о своем «светлом будущем», о коммунизме. Но она заявилась сейчас, в настоящем капитализме, а не в будущем коммунизме, не по плану, и его тут же решили оприходовать интеллигенты, как «ходячие счетоводы», скорые на счет, а не на мысль. Это спекулятивное пространство, пригодное для мысли, для медитации, а не для цифры, для калькуляции, тут же стали «доить», капитализировать, то есть, эксплуатировать «счетоводы и инженеры человеческих душ», пресловутые айтишники, как высшая и последняя стадия развития технарей (технократов, то есть, трансгуманистов).
Правда есть еще, пока остались, как исключение, мыслящие люди, которые не просто считают, но мыслят, занятые не царством ценностей, которыми интеллигенты «пудрят» народу мозги по просьбе тех, кто их нанимает, но «царством идей». В отличие от интеллигентов, которые эксплуатируют мозг, мыслящие люди его развивают. Поэтому они являются не идеологами, а идеалистами, живущими не в призрачном (превращенном, пересаженном в голову, и в ней преобразованном материальном мире ценностей), а в идеальном мире, в мире идей, которые существуют объективно, независимо от сознания интеллигентов. Последним из этого мира достаются только вершки (мысли), без корешков (идей), ибо они не укоренены в мире идей. Интеллигент, отлично от мыслителя, живет не в мире идей, а в сознании, в котором есть не идеи, а мысли. Путаясь в мыслях, принимая их за сами идеи, интеллигенты путают не только себя, друг друга, но и народ с властью, у которых нет собственного сознания, а есть только общественное сознание, репрезентацией которого и является самосознание интеллигенции.
Мыслящие люди не путают других, потому что иначе мыслят, являются инакомыслящими. Они не заинтересованы в том, чтобы другие думали, как они. Этого хотят интеллигенты, выдавая свой способ существования в сознании, прежде подражательный (миметический), имитационный, а ныне уже симулятивный, что характерно не для призрака сознания, а для его паразита, пародии на него, за способ существования самого общественного сознания. Мыслящий человек не представляет никого, кроме самого себя и не выдает свои мысли за правильные мысли, как интеллигент. Он только признает их за мысли, как явления идей его сознанию, возможно превратному явлению в зависимости от настройки, от установки (интенции) на идеи. Не неправильных идей, неверных духов, есть неправильные, неадекватные установки на них, неверные ментальные настройки, ложные умонастроения. Их ложность вызвана тем, что истину ищут от истины, как ищут добро от добра.
Между тем истину, как и добро, следует искать не «от», а «в» истине, как добро в добре, и мысль искать в идее, как явление сущности, а не подменять собой, чтобы эксплуатировать ее. Следует избегать отождествления себя, мылящего, с мыслью и подменять ей идею, с целью эксплуатации ее в качестве лучшего примера всеобщего интереса, ибо таким примером стал уже ты, разумеется, в твоем сознании, которое ты выдаешь, представляешь сознанием всех. Таковы печальные последствия работы идеализации, с которыми имеет дело мыслящий человек, на собственном горьком опыте вырабатывающий технику безопасности мысли.
Василий Иванович снова вернулся в мысли к пресловутой вине русской интеллигенции в случившейся революции. Тут он вспомнил слова репрезентативного персонажа из первоисточника советской интеллигенции эпохи перестройки так называемыми «шестидесятниками» общественного сознания на новый буржуазно-демократический лад, которое власть