Природа не только наградила нас способностью сотворять, обнаруживать и «понимать» объективные идеи, но она дала нам к тому же «фонарь», который безошибочно указует на то, что та или иная идея обладает «абсолютной» (объективно-интеллектуальной) новизной. Не будь у нас такого индикатора в виде интеллектуального чувства удовольствия, мы бы не были осведомлены о новизне собственного творения и оно бы приравнивалось нами по своей ценности к субъективной интеллектуальной новизне, что не способствовало бы разработке нашей собственной идеи в мысль и претворению ее в действительность. Новизна как новорожденное дитя требует к себе повышенного внимания и если последнего нет, то она не воспринимается как нечто отличное от всего остального.
Отсюда нам ясно: субъективность красоты очевидна и очевидна она потому, что только создавая или обнаруживая идею-новизну (техника, наука), мы ее можем понять и воспринять интеллектуальным чувством удовольствия, и только «понимая» эстетическую идею произведения искусства, мы можем испытать подобное чувство. Это одна сторона красоты – сторона субъективная. А с другой стороны, можем ли мы отрицать объективность красоты (как объекта вне нас существующего и готового к тому, чтобы мы его восприняли), если для того, чтобы ее понять, она нам должна быть прежде дана то ли в виде трансцендентальной идеи, рожденной нашим бессознательным (то есть вне сознания, которое производит понимание), то ли в виде идеи, уже заложенной художником в свое произведение? Конечно, отрицать этого мы не можем.
Получается так, что красота и субъективна и объективна. Все зависит от того, с каких позиций мы будем ее рассматривать: если с позиции понимания ее, то она субъективна, поскольку к пониманию причастно наше субъективно-аналитическое мышление; если с позиции сотворения – то объективна, так как к сотворению идеи-Новизны причастно наше иррациональное мышление, которое как бы случайно «находит» объект, обладающий свойством красоты. Вот почему красота двойственна: она двойственна в той же степени, в какой двойственно наше продуктивное (сознательно-бессознательное) мышление, поскольку красота – это сама Истина, которую мы либо и сотворяем, и понимаем, либо просто «понимаем» как будто нами самими сотворенное.
Итак, утвердившись в том, что прекрасное открывается нам только вместе с нашей уникальной способностью создавать, обнаруживать и «понимать» новые взаимосвязи в форме идей, у нас может возникнуть вопрос, почему же мы так дорого ценим эту способность. Ведь не за одну же ее уникальность? Скорее всего, потому, что эти взаимосвязи, открывающиеся нам в форме идей, не только характеризуют отдельные объекты (причастные к этой идее) с неожиданной для нас стороны, – хотя это достаточно веский аргумент в пользу ценности идеи – и не только потому, что сами идеи обладают ценностно-смысловым содержанием для человека, но и потому, что через эти идеи достигается многообразие нашего мира, что является непременным условием его сохранения и развития. Попробуй Природа остановиться в своей креативной способности создавать новые формы жизни и попробуй человек как ее продолжатель перестать генерировать новые идеи, тогда и Природа и человеческое сообщество через некоторое время, скорее всего, прекратят свое существование. И человек как часть Природы в своей душевно-бессознательной ипостаси к тому только и призван, чтобы, стремясь к красоте и культивируя тем самым прекрасное – создавать нечто новое, в первую очередь в интеллектуальном отношении. Новое же в материальном отношении появится само собой как непременное следствие внедрения в жизнь новизны интеллектуальной.
Теперь же, когда мы знаем структурный состав идеи и функциональное назначение каждого элемента, нам необходимо более конкретно, чем прежде ответить на вопрос, каким именно образом каждый из элементов участвует в этом приумножении многообразия? Первое что мы можем сказать по этому поводу, так это то, что наш интеллект создает (обнаруживает, «понимает») некое новое ценностно-смысловое содержание в форме идеи, которая либо сама по себе обладает ценностью, либо служит основанием для последующей материально-духовной деятельности в том направлении, в котором подобной деятельности еще не предпринималось. То есть обладание подобным содержанием расширяет сферу нашей деятельности, сферу нами познанного и даже освоенного, для чего собственно эта деятельность и производится. Это, во-первых. Во-вторых, приобретение навыка сотворения (обнаружения, «понимания») каких-либо неочевидных и даже алогичных, с точки зрения здравого смысла, взаимосвязей между объектами само по себе способствует приобретению опыта нестандартного мышления, являющегося основным фактором творческого созидания новизны.
И последнее: идея-мысль, выделяя те свойства, посредством которых объекты вступают во взаимосвязи, тем самым акцентирует наше внимание и на этих свойствах и на этих взаимосвязях, что способствует углублению и расширению диапазона наших конкретных познаний, могущих пригодиться при решении последующих задач. Причем следует заметить, что свойства и взаимосвязи, положим, в сфере науки обнаруживаются друг через друга. Так свойство тяготения больших масс обнаруживается через взаимосвязь этих масс. Можно ли было бы обнаружить свойство тяготения, не наблюдая взаимопритяжение тел как на Земле, так и в Солнечной системе. Скорее всего, вряд ли. И в то же время в сфере технического изобретательства для того чтобы создать нечто новое мы должны или обнаружить какое-либо новое свойство объекта и «заставить» его вступить во взаимосвязь с другими объектами, либо создать новую взаимосвязь между известными нам свойствами тех или иных объектов. В любом случае для нас важно одно (и об этом свидетельствует вся практика деятельности человека): чем о большем количестве свойств и взаимосвязей того или иного объекта осведомлено наше сознание, тем больше вероятность того, что наш интеллект сотворит (обнаружит, «поймет») взаимосвязи между этими объектами, то есть приведет их в соединение своими свойствами. Свойства – это, по сути дела, грани объекта, развернув которые определенным образом (вспомним еще раз кубик Рубека), можно привести их в соприкосновение, обладающее ценностно-смысловым содержанием. А взаимосвязи – это те «скрепы», которые соединяют объекты в единую мысль, разворачиваемую из сингулярности идеи.
Скорее всего, нам надо понять, а заодно и привыкнуть к мысли: основой всей нашей творческой жизни и ее генерирующим истоком является новизна как красота – новизна того, что мы обнаруживаем в Природе и Вселенной и новизна того, что сами создаем из того, что обнаруживаем и из того, что сами познаем.
Природа, – и особенно природа органическая – являя свое бесконечное многообразие, демонстрирует тем самым великую идею развития самых различных форм жизни. И Ницше был совершенно прав, когда писал:
«...высший тип психологии уже понимает, какова роль художественных сил в нашем становлении, и в становлении не только человека, но и животного: она говорит нам, что вместе с органическим начинается эстетическое»94.
Интеллектуальная новизна – это то единственное, что ответственно за присутствие эстетического. На органическом уровне – в том числе и животном – особенно заметно многообразие, созданное за счет постоянного обновления и привнесения новых форм жизни. Человек лишь продолжает дело природы, увеличивая разнообразие материально-духовного мира вокруг себя.
И греческое искусство только потому достигло таких высот, что создавая его, греки не стремились (не «пыжились») произвести нечто великое и ценное. Они просто и естественно создавали то, что нравилось им самим. И если, согласно их представлениям (Платон), искусство подражает природе и жизни, а природа и жизнь идеалу, то сами они в своем естестве были подобны природе в ее творчестве: как природа создавала свои творения, не имея каких-либо сверхвысоких намерений, так и греческие художники, ваятели и архитекторы творили свое искусство, не сообразуясь с каким-либо последующим воздаянием. Велико, возвышенно и прекрасно лишь то, что ново и естественно в своем происхождении, лишь то, что исходит непосредственно из души – этого наиболее совершенного творения самой Природы!
Но красоту можно обнаружить не только в искусстве как таковом и не только в органической природе, но и в природе неорганической и во всей Вселенной. Просто наши познания об этих сферах менее обширны и объекты их более удалены от нас, в то время как органическая природа во всем ее многообразии и искусство во всей своей новизне имеют самое непосредственное отношение к нашему восприятию и познанию, то есть к нашему существованию. И даже Космос был бы для нас не менее прекрасен, чем органическая природа, если бы мы жили в такой «близи» с ним, – в какой, кстати сказать, с ним были греки, считавшие его прекрасным – в какой нам близка органическая природа и если бы мы интенсивнее его познавали. Открытие Истин (то есть красоты) в какой-либо сфере становится более доступным для нас с расширением наших познаний в этой сфере. И об этом свидетельствует произошедшее в последнее время интенсивное проникновение в тайны глубинных процессов Вселенной, красота которой все более и более открывается нашему интеллектуальному взору.
Но все же красота не в том, что мы воспринимаем органами чувств и запечатлеваем нашим мозгом, а в том, какие новые для нас свойства и взаимосвязи объектов мы создаем (изобретения в технике), обнаруживаем (открытия в науке) или «понимаем» (Истины искусства) нашим интеллектом в том мире, который мы восприняли, запечатлели и познали на сознательном уровне. И еще раз подчеркнем: прекрасному все равно, в какой сфере себя являть, – эстетической ли, нравственной, научной или технической – лишь бы это было явление объективной интеллектуальной идеи-Новизны и лишь бы она была «схвачена» нашим интеллектом.
Но здесь у нас, конечно, может возникнуть вопрос: почему исторически сложилось так, что прекрасное стало критериальной характеристикой только сферы искусства – ведь постижение новой
