материальном жизнеустроении. Познание же уже познанного относится к сфере банального обучения и существования, а не Бытия.
В том-то вся и беда, что со времен Парменида западноевропейская метафизика построила – и продолжает на него опираться – понятие бытия на восприятии и познании сущего как уже при-сутствующего, то есть существующего. В то время как изначальным древнегреческим мышлением предполагалось понятие Бытия сущего, не существующего в своем при-сутствовании, а возникающего и самоформирующегося из своего истока в полноценное (явленное) состояние. Недаром Бытие у древних греков нерасторжимыми узами было связано и с природой (фюсис) как возникновением сущего, имеющего источник своего формирования в самом себе, и с алетейей как отрицанием сокрытости, скрывающей от нас потенциально возможное раскрытие чего-то нам ранее неизвестного и таинственного.
Как мы теперь видим, понимание того, что Истина представляет собой спонтанно рожденную мысленную конструкцию, одним из элементов которой является внове образуемое сущее, исполняющее подручную функцию, так вот, понимание данного, казалось бы, достаточно очевидного феномена – это тот аэродром, до которого никогда не «дотягивал» лайнер метафизики, запущенный в полет досократиками. И крушение его предопределено изначальной позицией «взлета», а именно тем, что мы, в силу определенной специфики творческого мышления, как были, так и остаемся неспособными окунуться своим сознанием в само начало и в сам иррационально-спонтанный исток творения Истины как Новизны, то есть исток самого Бытия.
Да, действительно, мы достигли понимания того,
- что Истина – это новая смысловая конструкция, полученная путем раскрытия смысла внове явленной идеи,
- что она состоит из вполне определенного комплекса (числа) сущих,
- что эти сущие между собой взаимосвязаны специфическими отношениями,
- что этим они обязаны своим качествам-свойствам,
- и что одно из этих (внове образуемых) сущих обладает сущностным свойством, посредством которого может быть исполнена вполне определенная и важная для нашего жизнеустроения функция по производству необходимого нам Продукта самого разного содержания и назначения.
То есть мы достигли понимания того, как (методология-технология) и для чего возникает сущее. Мало того, но мы теперь более отчетливо понимаем, что Бытие – это возникновение Истины, возникновение, сопровождаемое такими феноменальными проявлениями как: понимание смысла последней, удовольствие от самого акта интеллектуального понимания и удивление от внезапности и новизны явления смысла. Понимаем мы и то, – хотя и менее отчетливо, – что красота крепчайшими узами связана с пониманием смысла идеи-Истины на допонятийном уровне, которое (понимание), хотя и обходится без понимания смысла художественного произведения на сознательном уровне, но все же сопровождается возникновением интеллектуального чувства удовольствия (конечно, только в том случае, если мы способны воспринять идею произведения искусства).
Так вот, все это мы теперь более или менее понимаем, но понимаем ли мы суть самого механизма возникновения Новизны в виде Истины, а также последующего понимания ее смысла, будь она (Истина) выражена в виде научного произведения или произведения эстетического; понимаем ли мы, почему одни способны к восприятию произведений искусства, а другие – нет; есть ли у нас какая-либо ясность в вопросе возникновения взаимосвязи между пониманием смысла идеи-Истины и последующим возникновением чувства удовольствия-удивления и т. д. и т. п. И таких вопросов великое множество.
Так что мы видим: «крушение» метафизики заранее было предопределено той бездной, которая разделяет наше творческое иррациональное мышление – оно и есть сама бездна – от рационального мышления, которое стоит на краю этой пропасти и пытается как заглянуть в нее, так и понять, что там творится. Метафизическое мышление и есть заглядывание в глубины нашего бессознательного. Но в том-то все и дело, что, чем ближе мы подходим к краю бездны и чем пристальнее вглядываемся в ее глубины, тем туманнее та картина, которая перед нами предстает. (Чем не демонстрация аналога принципа неопределенности В. Гейзенберга?).
Р. S. 1. Здесь, в очередной раз, наряду с вопросом, почему алетейя превратилась в достоверность, перед нами встает так же не дающий нам покоя вопрос: почему же все-таки ни Античность, ни последующие времена так и не усмотрели ни интеллектуальной новизны, ни конкретного ее воплощения в виде новой идеи как мысленной структуры, состоящей из определенного числа между собой взаимосвязанных сущих? А ведь от правильного понимания структурного состава идеи и функциональной роли составляющих ее единиц зависит верное понимание и Истины, и Бытия, и сущего. И если бы у греков было это понимание и было бы вполне осознанное представление о том способе, каким нам является идея, то им не составило бы особого труда разобраться, в чем именно заключается «бытие» сущего и почему мы с такой легкостью воспринимаем сущее, но при этом не «видим» самого Бытия.
Но для нас несомненным является то обстоятельство, что трудность восприятия и понимания структуры идеи кроется в тех взаимосвязях, которые соединили комплекс сущих в единый узел, тот узел, который достаточно трудно не столько распутать, сколько усмотреть, потому что сами взаимосвязи имеют малоприметный, и можно даже сказать, «паутинообразный» характер. И это мы уже увидели на приведенных нами многочисленных примерах идей самого разного характера.
Именно в этой малоприметности взаимосвязей, соединяющих, казалось бы, несоединимые объекты, заключена основная трудность восприятия и понимания того, что же на самом деле представляет собой сама идея. И эту трудность философия пронесла с момента своего зарождения вплоть до Новейших времен, когда в большом изобилии стали возникать научные и технические идеи, в которых уже в наиболее отчетливом виде проявлены и сами сущие, причастные к идее, и взаимосвязи, соединяющие их, и те сущие, которые способны исполнять какую-либо функцию. (О роли взаимосвязей у нас уже шла речь в разделе 6.9. «Взаимосвязи как «серые кардиналы» идей»).
Р. S. 2. Странная, конечно, ситуация: мы формируем и высказываем свое суждение о сущем в соответствии с тем, каким оно должно быть в нашем представлении (ведь мы же высказываем «истину»!). Иначе, наше суждение противоречило бы и нашему представлению и сущности самого сущего, поскольку наше представление расходилось бы с сущностью сущего. Не отсюда ли причина бесплодности понятия истины как достоверности, которую мы сами же должны – в этом-то и весь парадокс! – удостоверять, не имея «права» усомниться в достоверности своего суждения. Это понятие, несмотря на то, что оно продержалось до настоящего времени, нисколько не способствовало развитию метафизики: наоборот, оно препятствовало этому, поскольку само по себе было неопределенным, противоречивым, а потому и бессодержательным.
Из этого понятия нельзя определить
- ни того, какие сущностные свойства искомого сущего являются главенствующими (существенными, то есть определяющими сущность сущего) и почему;
- ни того, для чего же все-таки необходимо сущее того или иного вида;
- ни того, какое отношение оно имеет как к «бытию» сущего, так и к Бытию самому по себе («чистому» бытию);
- ни того, в каких взаимосвязях истина подобного сомнительного рода находится и с Бытием, и с сущим, и с природой (фюсис), и с красотой, и с идеей.
А все потому, что из этого понятия была выхолощена сама суть Истины-алетейи, а именно: создание новой функции через возникновение новой мысленной структуры. То есть, основным недостатком понятия истины как достоверности было то, что оно ни в коей мере не обладало эвристической силой, опираясь на которую можно было бы понять как его взаимосвязь с другими философскими понятиями, так и саму сущность (функцию) этого понятия во всем строении наших представлений о Бытии и сущем.
Кстати сказать, если бы в упрек нам по поводу бесплодности понятии истины как достоверности поставили пример Декарта с его понятием достоверности знания, то на это можно было бы возразить: достоверность знания у Декарта опирается не на наше «голое» и ничем не обоснованное суждение о сущем, а на основательную уверенность, исходящую из интуитивного усмотрения смысла идеи, а вместе с ним (смыслом) и уверенность в той сущности, которая является в иррациональном акте видения этой сущности. Вспомним определение Декартом сущности интуиции в Разделе 7.5. «Ситуация в метафизике:…» (п. 2.). По сути дела, Декарт первым после досократиков сделал попытку вернуться к древнегреческому понятию алетейи. Но в силу нависшего на плечах философии тысячелетнего груза в виде понятия истины как соответствия, он так и не был понят должным образом, а потому само понятие интуиции и идеи так и осталось без внимания даже в Новейшие времена.
Р. S. 3. Кстати сказать, Хайдеггеровский вопрос разделения Бытия и сущего возник только потому, что не был поставлен вопрос об алетейе: как и в каком виде она возникает. Иначе говоря, если алетейя – это новая мысленная конструкция, то первое, что бы нас интересовало, так это вопрос ее происхождения. А зная ответ на него, нам бы и в голову не пришло задавать вопрос дифференциации этих понятий. Потому что, зная, как и в каком виде возникает сущее, не представляло бы особого труда определиться и с Бытием; то есть условиться, какой процесс назвать этим термином: то ли это существование возникшей новизны во всей ее целостности, то ли это сам процесс ее возникновения. А по сути дела вопрос Бытия не столь важен: главным является вопрос возникновения сначала интеллектуальной новизны, а затем уже на основе этого и новизны материальной. Сопровождение процесса указанного возникновения в виде понимания смысла явившейся новизны и удовольствия-удивления от этого процесса (что мы и назвали соответственно Бытием и красотой) – это всего лишь «побочный продукт» возникновения самой новизны.
Причем, можно сказать, что проблеск понимания смысла новизны на допонятийном этапе выступает здесь связующим звеном между возникновением интеллектуальной новизны в виде идеи и тем сопровождением (наслаждением-удивлением), которое не дает нам возможности как забыть внове явленный смысл, так и оставить без внимания процесс раскрытия этого смысла и выявления тех сущих, которые являются его элементами. То есть чувство удовольствия «заставляет» нас довести до конца процесс раскрытия смысла, а именно, выявления сущностной функции искомого сущего, что и является основной целью творчества.
В связи с этим напомним еще раз: проблеск мысли-понимания, о котором мы говорили еще в Части 1 – это тот карт-бланш, который наше бессознательное выдает сознанию – уже на допонятийном этапе нашего продуктивного мышления – с той целью, чтобы последнее использовало его в полной мере по своему рациональному усмотрению; то есть: расшифровало бы новоявленный смысл идеи, раскрыло структурно-функциональный ее состав, а главное, выявило бы [i]подручное
