Каба́.

- Итак, я слушаю,- сказал он. И что-то предвещало ему, что он услышит мало приятного.

- Я когда представляю кого-то… ну, в смысле, себя с кем-то, я сразу начинаю чувствовать,- сказала Анжела.- Не прям тошноту, но что-то такое. Почти как тошнота, очень близко. Я все время фантазирую, вдруг от этого полегчает. Пацанов знакомых представляю, даже тех, кто мне не нравится, даже задротов. Учителей представляю. Коечников мамкиных. Да любого на улице. Как это называется, паранойя?

- Навязчивая идея…

- Типа того. И всегда одно и то же, чувствую отвращение.- Она помолчала.- А с вами – не так.

У Виктора Петрова похолодели пальцы. Он знал о таких случаях. Его предупреждали о таких случаях. Такие случаи фигурируют по большей части в фильмах, а также в качестве выдуманных назидательных страшилок; но такие случаи, тем не менее, имеют место быть. Правило для таких случаев нерушимо: рвать сразу же. Рвать любое общение - личное, профессиональное, телефонное - любое. Согласно инструкции, Петров должен тут же встать, открыть дверь в кабинет нараспашку, и далее сворачивать беседу уже при открытой двери.

Но он этого не сделал. Он продолжал сидеть с похолодевшими пальцами, напряженно вглядываясь в юную пациентку, а перед его глазами вдруг возникла другая девочка, совершенно незнакомая девочка, которая была еще моложе…

- Что ты имеешь в виду?- спросил он сипло.

- Да все вы понимаете!- горячо воскликнула Анжела, впервые продемонстрировав чувства.- Это же называется «клин клином». Я бы вас не напрягала, ну а что делать? Я только когда вас представляю, мне по кайфу.

- Ты же понимаешь, что это нереально,- постарался он отказать как можно мягче.- Да это просто недопустимо.

- Я же выключила телефон!- искренне удивилась Анжела.- Можете его себе забрать, я ничего не пишу. Или что, зайти кто-то может? Ну дверь закройте, мы же не долго. Я сама все сделаю, ничего не нужно. Сделаю, как тому коечнику мамкиному. С этого все началось, значит надо этим и лечить, я в фильме одном видела, что так правильно будет. - По мере того, как Анжела излагала свою стратегию, ее горячность вновь уползла под кожу. - Вы же врач. Клятву свою давали, как и все. Если не хотите помогать, так и скажите, фигли. Я уйду. Или что, мы так и будем разговоры разговаривать? Разговариваем уже долго, что-то изменилось? Сколько я уже сюда хожу, толку-то? И не изменится ничего от болтовни, я это знаю. И вы тоже знаете, только не признаетесь. 

- Прости, но я не могу.

Он поднялся и вышел из-за стола. Он уже и так засиделся, пауза затянулась, ему необходимо сейчас открыть дверь и выставить эту девочку за порог, после чего отменить все сеансы и передать ее другому специалисту.

Он подошел к двери. Помедлил секунду. Его рука машинально протянулась к ключу, и он закрыл дверь на ключ. С внутренней стороны. Сердце резонировало в висках, шум машин давил на уши, вот только никаких машин не было, это был шум памяти, шум вины, шум беды и шум страсти.

Он обернулся, и она уже стояла на ногах. Она знала. Знала про него все. Каба нашептала ей на ухо правду, раскрыла ей все затененные уголки ее психолога, куда тот прятал остатки своих былых пороков, потому что полностью избавиться от своего прошлого он был не в силах. Он должен был Кабе и теперь стал инструментом. Сумочка Анжелы повисла на лямке. Она разжала пальцы, сумочка плюхнулась на пол.

Они смотрели друг другу в глаза несколько секунд. Потом одновременно сделали движение навстречу. Он был очень осторожен с ней, даже трепетен. Он не хотел оставлять на ней следов, и не оставил.

Он проснулся от боли в шее. Она болела сильнее всего остального, хотя он и не сразу осознал, что болит что-либо еще. Губа. Болит и распухла. По ощущениям напоминает башмак, присобаченный вместо губы. Правое плечо. Меньше, чем шея с губой, но болит тоже. Судя по утренним ощущениям, Игорь Мещеряков совершил очередную диверсионную вылазку во сне в состоянии транса. Как могла бы заметить Анжела Личагина: прощайте, напыщенные и неискренние заверения психологов, да здравствует реальная жизнь без прикрас! И – он не мог в это поверить!- едва он вспомнил Анжелу, его конь Юлий в трусах вновь зашевелился.

Игорь с усилием подавил сексуальный импульс и попытался вспомнить вчерашнее, лежа в постели и стараясь покуда не двигаться без необходимости. Валера Лобов, эсквайр. Анжела Личагина без трусов и его эрегированный член в подъезде. Отец… Так он бухал вчера, потом они все отвалили навстречу дивным мирам и продолжительным банкетам. В перерывах между дрочкой Игорь бросался на кухню и все там перемыл за алконавтами, нужно же как-то реабилитироваться за три «пары». Однако мама ввечеру не изъявила желания заняться воспитательными беседами, она вернулась с работы квелая и уставшая.

- Что было?- спросила она коротко с порога.

- Я так понял, они какой-то контракт отмечали,- сказал Игорь.- Потом ушли.

- Они?- уточнила мама.

- Угу, дядя Саша, дядя Радик.

- Понятно.- Мама устало хмыкнула.- Куда без индийских факиров.

Она прошла на кухню и оглядела ее. На ее усталом лице явственно проступило удивление.

- Игорь, ты доктора Пропера вызывал, что ли?

- Сам справился,- скромно молвил тот.

- Что ж, супер. Ты заслужил явно больше, чем «спасибо». Молоток.

- Не совсем…- Момент самый подходящий.

- Да? Чего-то натворил?

- Я три двойки сегодня получил.

- Понятно. Значит, ты тоже в тренде.

И это было – все! Больше за весь вечер мама не сказала ему ни слова, засела в своей комнате и уткнулась в экран монитора.

Он поднялся на ноги, секунду постоял, наблюдая вокруг себя пляшущие черные точки, потом побрел в ванную. Мама уже ушла на работу, а его будить не стала. Хреновый знак. По пути Игорь свернул в родительскую комнату, проверить, что там. Отец спал на животе, уткнувшись лицом в подушку. Комнату наполнял неприятный запах и не менее неприятный храп. Так-то отец обычно не храпел, но вот когда выпьет… Тогда держись за вешалку. Что ж, по крайней мере, папа никуда не канул, а вернулся ночью, когда Игорь уже дрых и ничего не слышал. А не слышал его Игорь по той простой причине, что перестал быть Игорем, а стал Виктором Петровым.

Второй хорошей новостью оказалось то, что губа на поверку выглядела не так страшно, как ощущалась. Слегка опухла, но не отвисает шлангом. На плече – синяк. Шея – чистая, по-видимому, обычное растяжение или отлежал во сне. Игорь отвернулся от своего отражения, вздохнул и включил воду. Нужно сообщить в школу, так что после мокрых процедур он первым делом набрал номер классной.

- Мама уже звонила! - отрезала Шифоньер командирским голосом.- Выздоравливай, Мещеряков!

Мама позаботилась, как обычно, безрадостно подумал он, откладывая телефон. Система конспиративных действий после подобных ночей у них в семье давно превратилась в рутину. Игорь обдумал коротко, не пойти ли позавтракать, однако отмел эту идею – мысль о пище вызывала тошноту. Что ж, как говорил в свое время Чжуан-цзы: коли вокруг творится черт-те что, а в душе – бедлам, мрак и хаос, ты, паря, не тупи, а врубай «Апуланту». Что Игорь и сделал, усевшись за стол перед ноутом и нацепив наушники, словно собирался учить уроки.

Постепенно мысли упорядочились, Игорь начал думать. Какого-либо удивления от своего трансформирования во сне он не испытывал. Чего-то такого он и ждал, не пальцем делан. Он не просто переселился чудесным образом в Виктора Петрова, он стал Виктором Петровым. Он думал, как Петров, он чувствовал как Петров, а под конец он хотел, как Петров. Он хотел эту дикую, порочную малолетку, как не хотел никого в жизни; и он пал. Не смог противостоять взрыву похоти, равно как Игорь не смог сопротивляться той же Анжеле в реале и позволил увести себя в подъезд, как племенного бычка.

До эякуляции, впрочем, не дошло. У Петрова дошло по-любому, а вот Игоря вышвырнуло на самом интересном месте, и это была самая отвратная часть трансформации: он даже во сне не смог удовлетворить себя с Анжелой. Петрушка, фигли! Дальнейшее Игорь не помнил, пока не проснулся утром с ноющей шеей.

Этот мир парящих книг… Проникновение туда обещало небывалую власть. Игорь не любил власть. Власть любила Саранча Козленко, еще Саня Никитин, власть любила Шиляева – не в сравнение больше, чем Влада Шифоньер, несмотря на командирские замашки последней. Игорь не любил власть, сама мысль о власти его тяготила. Окажись в его руках власть, он принялся бы крутить головой, выискивая, на кого бы ее спихнуть. Но он не мог не осознавать: теперь и у него имеется компромат на Анжелу. Причем не только на Анжелу, но и на Петрова тоже. И на Улыбаку Лобова. И на всех! Это возбуждало сильнее, чем спущенные до колен девичьи трусы.

Пиликнуло новое сообщение во Вконтакте, и Игорь кликнул на него мышкой.

<Нина Полянская>: Игорь, привет.

<Игорь М>: Привет, тетя Нина.

<Нина Полянская>: Слышала, папа загулял?

«Видимо, мама сообщила – по почте или по ватсапу»,- сообразил Игорь.

<Игорь М>: Да нет, ничего такого. Отгулял уже, дома спит.

<Нина Полянская>: Понятно. Ну хорошо, что дома. А ты чего не в школе?

<Игорь М>: Заболел.

<Нина Полянская>: Сильно? Простыл?

<Игорь М>: Так, немного, горло болит. Решил сегодня отлежаться, завтра пойду.

<Нина Полянская>: В субботу тебя ждать, или под вопросом пока?

<Игорь М>: Обязательно приду.

<Нина Полянская>: Представь, нашла в бумагах свои старые сочинения по литре. Даже не думала, что они сохранились. Перечитала, и как будто снова в школу вернулась. Даже странно. Я как будто память свою там на антресолях хранила. Придешь, дам почитать. Тебе понравится.

Тетя Нина отжигает, подумалось Игорю. Видать, у нее опять перелом в жизни или распутье. Коли уж она держит под боком Игоря, чтобы делиться философскими измышлениями. Но хоть ладно, что не бухает снова. Кажется, Игорь Мещеряков становился циником. На клавиатуре же он вывел:

<Игорь М>: Ага, почитаю. Спасибо.

<Нина Полянская>: Ну ок. До субботы.

Игорь отложил на время наушники, вышел из комнаты, чтобы попить водички, и неожиданно столкнулся с отцом. Зомби по имени Папа как раз телепался мимо, устало возвращаясь из туалета. Видок такой, словно накануне его утюжили все местные забулдыги.

- О, Игорюня, привет,- проблеял отец.- А чего вчера было?

- Ты обмывал контракт,- сухо напомнил Игорь. Он вспомнил вчерашний свой импульс, когда он был готов даже при друзьях отца броситься тому на шею в порыве отчаяния и любви. С чего вдруг? Сегодня никакого испульса он не испытывал, только недоумение. Видимо, вчерашний стресс. Реально много противоречивых событий для одного школьника.