необходим другой принцип для сохранения их движения».
В конце «Начал» и вовсе выражается сомнение в возможности объяснить деятельность живого организма при помощи “механического принципа”. Этот принцип считается применимым лишь к неживой природе, - и то с очень значительными ограничениями. К тому же, всегда остаётся спорный вопрос о границе между живой и неживой природой… В неопубликованном отрывке под заглавием “О не связанных с памятью законах природы” Ньютон пишет:
«Земля напоминает громадное животное или, скорее, неодушевлённое растение, вдыхающее эфир, подкрепляясь им ежедневно, и выделяющее его мощным выдохом. И, аналогично другим живым существам, должна иметь своё время начала, молодости, старости и погибели».
Приложение №5
В 1957 году академик Л.С.Понтрягин представил докладную записку в ЦК КПСС о засилье сионизма в Академии наук СССР, мужественно предупреждая власть, что от него Академия может погибнуть.
Власть учёному не вняла, предупреждение его мимо ушей пропустила. А против автора начались репрессии. То была обычная в Советском Союзе практика - травить неугодных и прозорливых людей…
Но без-страшный математик не унимался. Он был абсолютно слепым с рождения, но видел будущее зорче любого зрячего - духовным зрением, как и все святые. В 1988 году, уже перед самой смертью, он, 79-летний дряхлый старик, всё же нашёл в себе силы приехать и выступить последний раз на расширенном академическом собрании. И вот что он тогда сказал своим друзьям-академикам напоследок - о сионизме в АН СССР вообще и о роли академика А.Д.Сахарова в распространении этой человеконенавистнической идеологии.
«Сионистско-масонская зараза, посеянная Сахаровым, - с трибуны с жаром не говорил, а наставлял-проповедовал он, - даёт всходы в идеологических кругах Академии наук и, в первую очередь, в институте США и Канады (директор Арбатов), институте мировой экономики и международных отношений (директор Примаков), институте востоковедения, институте социологических исследований и др. Институты, руководимые Арбатовым и Примаковым, своими исследованиями дезориентируют руководство страны, полностью игнорируются исследования международного сионизма. Сионистская паутина полностью опутала институт социальных исследований. В стенах АН СССР организована подготовка антисоветских кадров для психологической войны против СССР. Всё это произошло при А.П.Александрове, который дал Сахарову руками послушного механического большинства академиков зелёную улицу для избрания на место С.П.Трапезникова проходимца от журналистики без какого бы то ни было научного базиса – Е.М.Примакова (он же - Киршенблатт), а ещё ранее тоже из журналистов-земляков Киршенблатта - попал в директора и академики Арбатов. Неудивительно, что Арбатов быстро уволил человека, пытавшегося разобраться в масонстве - Н.Н.Яковлева (замечательного советского историка, автора более сотни научных работ, в том числе и поистине уникальных книг: “1 августа 1914”, “ЦРУ против СССР” и “Сталин: путь наверх”, - ставших теперь библиографической редкостью - А.С.), а Примаков полностью свернул исследования по масонству. Кроме того, названные четыре института дискредитируют каждого, кто даже вне рамок АН СССР пытается исследовать сионизм, масонство и их взаимодействие… Изучение масонства у нас не ведётся ни в школе, ни в вузе, ни в аспирантуре, ни в НИИ идеологического и гуманитарного профиля… Сейчас 80% всего капитала в мире контролируются сионистскими кругами, наличие которого такие сотрудники указанных институтов, как Дадиани, Мирский, Брагинский, Бондаревский, Рогов и др., с упорством, достойным лучшего применения, пытаются всячески опровергнуть. “Специалисты”, которых можно охарактеризовать не иначе, как легальных диссидентов с государственными окладами, усердствуют в отрицании сионистско-масонской опасности, нависшей над всем человечеством… Это ненормальное положение является результатом реформ Февральской революции 1917 года, когда под шумок была упразднена подчинённость Академии главе государства. АН стала похожей на масонскую структуру - государство в государстве. Большинство советских людей и не подозревают о существовании пожизненных окладов у академиков. Помалкивает об этом и “правозащитник” Сахаров: видимо, полное право получать оклад из казны за научную импотентность его вполне устраивает. Эти блага настоящих учёных никогда не интересовали… На открытое голосование предлагается поставить вопрос о ликвидации пожизненности академических окладов… Проведение предполагаемых мероприятий явилось бы первым шагом на пути заблаговременной десионизации. Эти меры были бы куда более крупной гарантией, чем ОСВ-2 (любые). В настоящее время наш тыл связан с засорённостью научных кадров. Ведь даже в 1941 году у нас в тылу не было ни “сахаровых”, ни “роймедведевых”…»
Однако и на этот раз партия и правительство не вняли академику. А зря. Всё оно в точности так и произошло, как он с трибуны предупреждал. Академия наук СССР выродилась и погибла, полностью изжила себя; и ничего, кроме убытков и трат, государству в последние годы не приносила. И хорошо, что погибла, и поделом: туда ей, носительнице упадка, гниения и проказы, и дорога.
Но на её останках-развалинах, вот ведь беда и незадача какая, появилась Российская Академия наук, унаследовавшая, как правопреемница, те же советские вирусы и пороки. И там теперь, как знатоки утверждают, вынужденно эмигрировавшие из страны в 90-е годы, правит бал сионизм. Отчего РАН стремительно деградирует и разрушается, обещая повторить судьбу союзной прародительницы…
Приложение №6 И.Р.Шафаревич «О некоторых тенденциях развития математики»
Лекция по случаю официального вручения Хейнемановской премии Геттингенской Академии наук.
«Всякое существо склонно воспринимать среду своего обитания как нечто безусловное, что и не может быть другим и что поэтому не порождает никаких вопросов. Так относится и математик к своей науке, - и только изредка, когда представляется повод взглянуть на неё со стороны, он вдруг замечает, с каким странным, в сущности неправдоподобным явлением имел дело всю жизнь. Для меня таким поводом было лестное предложение сказать здесь несколько слов о математике моим коллегам, работающим в далеких от неё областях науки.
При поверхностном наблюдении математика представляется плодом многих тысяч мало связанных индивидуальностей, разбросанных по континентам, векам и тысячелетиям. Но внутренняя логика её развития гораздо больше напоминает работу одного интеллекта, непрерывно и систематически развивающего свою мысль, лишь использующего как средство многообразие человеческих личностей. Как бы в оркестре, исполняющем кем-то написанную симфонию, тема переходит от одного инструмента к другому, и когда один исполнитель вынужден прервать свою партию, её точно, как по нотам, продолжает другой.
Поверьте, это не риторическая фигура! История математики знает очень много примеров того, что открытие, сделанное одним учёным, остаётся неизвестным, а позже с поразительной точностью воспроизводится другим. В письме, написанном ночью перед дуэлью, окончившейся его гибелью, Галуа высказал несколько утверждений исключительной важности об интегралах алгебраических функций. Более чем двадцать лет спустя Риман, который никак не мог знать о письме Галуа, вновь нашёл и доказал в точности те же утверждения. Или: после того как Лобачевский и Болиаи независимо друг от друга положили начало неевклидовой геометрии, выяснилось, что два человека - Гаусс и Швейкарт более чем за 10 лет до этого тоже независимо друг от друга пришли к тем же результатам. Странное чувство испытываешь, видя одни и те же чертежи, как будто начерченные одной рукой в трудах четырёх учёных, работавших совершенно независимо друг от друга.
Невольно приходишь к мысли, что такая поразительная, загадочная деятельность человечества, длящаяся несколько тысячелетий, не может быть случайной, должна иметь какую-то цель. А признав это, мы с необходимостью приходим к вопросу: в чём состоит эта цель?
Как может целая наука - не один только её раздел и не в один лишь период её развития - иметь единую цель? Попробуем усмотреть это на примере физики, которая всегда была так тесно связана с математикой. Ко времени Ньютона перед физикой вырисовалась захватывающая цель: построить теорию (или, как тогда говорили, систему) мира, то есть заключить всю вселенную в несколько простых законов, из которых многообразие физического мира может быть выведено чисто логически. Долгое время казалось, что Ньютон эту задачу в принципе решил, а на долю его последователей осталась лишь проверка того, что известные явления описываются его системой. Только на периферии физики теория электричества не хотела укладываться в эту схему. Но в ХIX веке именно явления электромагнетизма стали центром физики, и хотя этим была поколеблена ньютонианская концепция, зато возникла надежда, что ньютоновская механика, дополненная максвелловской теорией электромагнитного поля, позволит создать полную и окончательную систему мира. Однако и этим ожиданиям не было суждено сбыться: квантовая механика и теория относительности вскоре разбили все старые концепции. Одно время физиков подогревало стремление извлечь из единой теории поля или из релятивистской квантовой механики полную теорию элементарных частиц и новую систему мира. Этого до сих пор не произошло, и вряд ли многие физики сейчас считают такие надежды реальными. Во всяком случае, если некоторое единство в физической картине мира когда-нибудь и восстановится, трудно будет после стольких перестроек верить в окончательность этой системы.
Возвращаясь к математике, мы должны будем признать, что глобальная цель, которую в своей амбиции физика себе несколько раз, хотя и без успеха, ставила, в нашей науке вообще не созрела. Как же это отражается на её развитии?
Математика растёт стремительно и непрерывно, не зная типичных для физики перестроек и кризисов, обогащая нас всё новыми идеями и конкретными фактами. Я глубоко убеждён, что достижения современной математики не менее совершенны, чем творения классиков XIX, XVIII и XVII веков, они могут даже выдержать сравнение с плодами эллинского гения. Но ведь и прекраснейшие из современных достижений ни в чём принципиально не превосходят классические! Какова же ценность неограниченного накопления идей, в принципе одинаково глубоких? Не превращается ли математика в поразительно красивый вариант “дурной бесконечности” Гегеля?
Любая деятельность, лишённая цели, тем самым теряет и смысл. И если сравнить человечество с живым организмом, то математика окажется не похожей на осмысленную, целенаправленную деятельность. Скорее она аналогична инстинктивным действиям, которые могут стереотипно повторяться, пока работает некий внешний или внутренний возбудитель.
Не имея цели, математика не может выработать и представления о своей форме, ей остаётся в качестве идеала ничем не регулируемый рост, а вернее расширение по всем направлениям. Используя другое сравнение, можно сказать,
