всегда, почитай, когда волновался очень, с нервами совладать не мог. Но потом вдруг утих и сказал, стыдливо взглянув на Вадика:
- Ты только это… матери нашей ничего не рассказывай, ладно… ну-у-у, про визит мой вчерашний, я имею в виду, про твой сегодняшний с Лагутиной разговор. А то мне неудобно перед нею будет дураком-то себя полным чувствовать, или идиотом. Сам, поди, понимаешь: взрослый уже, большой.
- Да ладно тебе, отец! - зачем мне это надо! - поспешил успокоить Вадик разволновавшегося не на шутку родителя, попавшего в такую крутую передрягу вчера по незнанию и неопытности. - Если б я захотел, то ещё час назад всё рассказал бы ей: она сегодня с работы рано пришла, рано начала у плиты крутиться.
Ему до слёз, до боли в груди стало жаль несчастного батюшку - простого, необразованного, косноязычного, но очень и очень любимого, всё равно! - и он пожалел уже, что затеял сей разговор, для них обоих неприятный…
Сергей Дмитриевич с любовью, с нежностью, ему не свойственной, поглядел на сына, благодарно улыбнулся в ответ… и потом, отведя в сторону помутневшие вдруг глаза, в которых показались слёзы, сказал задрожавшим голосом:
- Ты уж прости меня, сынок, прости дурака лапотного. Хотел помочь тебе, поддержать по-отцовски, а получилось вот что: только хуже тебе, наверное, сделал.
- Что ты, пап, перестань! - схватил Вадик отца за плечи, поворачивая его к себе и подмечая тут же, что отец действительно плачет, отчего он и сам вдруг заплакал сразу же, заодно с отцом. - Ты всё правильно сделал, ты молодец у меня - герой настоящий! И я тебя очень сильно за это люблю! очень! И всегда любить буду, поверь! Слышишь меня, папочка мой дорогой?! Слышишь?!
“Папочка” слышал… но отчего-то молчал. Только плечами вздрагивал и головою вертел и вертел как бычок - уворачивался от сына, чтобы слёз не обнаружить своих, обильно из глаз текущих. И при этом как маленький губы кривил и носом беспрестанно шмыгал. Он и вправду стал маленьким в тот момент: несчастным, слабеньким, беззащитным…
24
Кончилось дело тем, что отец с сыном расплакались дружно, навзрыд, крепко-крепко обнявшись возле сараев. И стояли и плакали так минут пять - пока не успокоились и не замёрзли оба.
- Я что тебя хочу ещё спросить, сынок, - утирая глаза ладонями, обратился растроганный Сергей Дмитриевич к Вадику. - Эти олимпиады твои, в которых ты сейчас участвуешь, - они что, так уж важны для тебя?
- Да нет, конечно, - не задумываясь, ответил сын. - Так, самолюбие тешу, как раньше в спорте… Ну, и проверяю себя заодно: знания свои и способности.
- Ну а раз так, - сказал отец совсем уж спокойно, в чувства прежние приходя, мужественные и суровые, - то, может, плюнуть тогда на них, грёбаные олимпиады эти, коли по-честному там ничего не добьешься, не выиграешь. Плюнуть и сидеть-готовиться в Университет - без суеты ненужной и нервотрёпки. В Университете-то, я надеюсь, про твоё участие или неучастие в олимпиадах не станут допытываться, не станут тебя из-за них притеснять?
- Не станут, не станут, пап, успокойся, - улыбнувшись, ответил сын уверенно и весомо, чтобы сомнений не возникало больше у батюшки никаких. - Никому эти олимпиады сраные в Москве не нужны будут, точно тебе говорю. Там только одно потребуется, главное: прийти и решить все задачи, которые мне зададут, правильно решить, естественно, без сучка и задоринки. Вот и всё: и вся любовь, как говорится. Решил - поступил, не решил - домой в тот же день поехал, документы из приёмной комиссии назад забрав. Честно и справедливо всё, как в интернате том же, когда я туда поступал. И поступил, как ты помнишь; и никто меня про олимпиады там не спрашивал.
-…Ну и ладно тогда, и хорошо, коли так, - с лёгким сердцем отец разговор подытожил, улыбнувшись за Вадиком вслед. - Значит, плюнем давай с тобою на Збруевых этих, будь они трижды неладны, на “липовые” победы их, в нечестном бою завоёванные, и начнём уже вплотную на Москву настраиваться, на твой любимый Университет. И подготовимся получше, когда отвлекаться не будем на разную там ерунду, и нервы себе сбережём, что немаловажно. Нервы хорошие нам больше в будущем пригодятся, чем выигранные олимпиады: правильно я говорю?
- Правильно, конечно правильно, - кивнул в ответ Вадик, крепко и с удовольствием пожимая протянутую руку отца и ощущая в ответ такое же крепкое и горячее отцовское рукопожатие.
Они обнялись ещё разок, с чувством расцеловались даже. После чего, чрезвычайно довольные и счастливые оба, возвратились домой, и разговоров про олимпиады и Збруевых в своей семье никогда уже более не заводили…
25
Но, как бы то ни было, а отец всё равно очень достойно себя показал в той непростой ситуации: отчугой, каких поискать, бойцом-сорвиголовою, умницей! Про это Вадик с гордостью мог бы любому уже сказать, на примере с олимпиадами и ГорОНО воочию убедившийся, что отец у него - красавец и молодец, Мужик с большой буквы, Воин, Защитник до мозга костей, былинный герой настоящий! Не побоялся за сына в ту же секунду в лихую драку кинуться, выйти один против всех, не думая об исходе и о последствиях. Разве такое забудешь когда?! разве ж из памяти выкинешь тот отцовский стихийный душевный порыв, готовность к битве не на жизнь, а на смерть, к самопожертвованию?! Счастливые они были, Стебловы, имея такого отца, который за них, не задумываясь, бросался в огонь и в воду…
Да, отец проиграл - но и победил в то же самое время: силой духа, храбростью, прямотой, безукоризненной правдой жизненной. И даже и признанием собственной слабости победил, беспомощности перед коварством противника. О чём он сыну не постеснялся сказать, что тоже дорогого стоило.
Збруевы переиграли его, да, перебороли по иным совершенно законам - законам человеческой подлости. И, надо прямо сказать, что в коварстве, хитрости и плутовстве им равных действительно не было… Но правда-то Божья была на стороне отца, правда - и совесть чистая. Он чист был перед Господом и перед семьёй - и чистота отцовская и прямота раз за разом и из года в года возвращались Стеблевым сторицей…
Что же до Вадика лично, - то он тот отцовский подвиг в душе как иконку-целительницу хранил - образчик семейной верности, преданности и надёжности. Ему так мечталось и в школе, и после отцу за него с лихвой отплатить: когда, наконец, он станет большим, очень важным и очень сильным; когда представится такая возможность, и помощь понадобится уже отцу…
Но святые мечтания те, увы, так мечтаниями и остались в итоге. И давний свой долг защитника и помощника Стеблов родителю не успел вернуть: он так, по сути, неоплаченным и остался…
26
После неудавшегося, в целом, бала и последовавших за ним многочисленных телефонных звонков опустошённая, разочарованная и предельно-обозлённая Чарская, оскорбленная до глубины души подобным к себе отношением, исчезла из поля зрения Вадика. Да так, что на протяжении третьей, самой длинной четверти, он её не встретил ни разу: будто и не было её в школе совсем, будто её отчислили. Она уже не маячила, как заговоренная, на переменах, не высматривала Вадика на школьном дворе, не провожала его домой ежедневно. И на лестничных клетках и переходах он не видел её, в раздевалке школьной; и даже и в столовой перестал встречать, где с неизбежностью почти ежедневно пересекались десятиклассники, спускавшиеся туда тёплыми булочками подкрепиться.
Стеблова это насторожило уже в первый день, 14-го января Нового календарного года, когда он безуспешно, каждую перемену подряд, высматривал её в коридоре: чтобы настроение её и отношение к себе отгадать после всего того, что должно было произойти, но так и не произошло между ними. Не встретив её, он ушёл домой, погрустневший, почувствовав остро, всем существом своим, как здорово ему её, оказывается, не хватает, не достаёт горящих, пронзительных Ларисиных глаз, две первые четверти подпитывавших его и подбадривавших, силы и счастье с избытком дававших ему, любовью и страстью пламенной его каждый Божий день обжигавших. Лишиться разом всех этих благ было для него делом болезненным и неприятным. Да и здоровье подруги было не безразлично ему: после всего случившегося он чувствовал себя перед ней виноватым.
«Заболела она, что ли? - шёл и гадал он по дороге домой после первого дня учёбы, жалея Ларису очень, мысленно винясь перед ней за допущенные черствость и грубость. - Заболела, наверное… Интересно: чем только?... и из-за чего?... По своей воле она заболела, или…»
Но как только он доходил до этого “или”, ему становилось не по себе. Он не мог допустить даже и гипотетически, что именно он один виноват во всём, что из-за него где-то рядом болеет, страдает и мучается человек. И не просто человек, а очень хорошая, добрая, чудная девушка, которая нравится ему, давно нравится! - но помочь не страдать, не болеть которой он, увы, не в состоянии.
«Да нет же, нет, вздор это! чушь собачья! - причём здесь я?! - отчаянно гнал он от себя прочь подобного рода мысли. - Нужен я ей был больно, чтобы из-за меня болеть - герой какой выискался!... На каникулах перекаталась, небось, на лыжах в парке - вот и заболела: обычное дело для дилетантов, кто лыжи раз в год одевает… И теперь ничего не поделаешь: придётся ждать. И придёт она завтра или не придёт? - неизвестно…»
На другой день, не увидев её снова в школе, ещё более опечалившийся Стеблов уже твёрдо про себя решил, без какой-либо тени сомнения, что Чарская действительно заболела: вероятно, простудилась где-то или ещё что в этом же роде, телесном то есть, не душевном, не психологическом. И заключение такое, каким бы оно грустным ни было, окончательно его тогда успокоило, грех с души будто бы даже сняло - ибо так не хотелось ему быть лично причастным к бедам Ларисы, к её внезапному исчезновению.
«Видать и вправду простуду себе подцепила: может быть, даже грипп, - вздохнув тяжело, обречённо, заключил он 15-го января в раздевалке, заинтересованно разглядывая одевавшихся неподалёку девчат из параллельного 10 “В”. - Не из-за меня же она, в самом деле, второй день в школу не ходит!... Глупость это: конечно же, нет! Заболела, точно! - и серьёзно, по всему видать. А значит, всю эту неделю её вполне может в школе и не быть; значит, придётся ждать её только на следующей».
И опять лёгкая грусть с досадою вперемешку появилась на его лице от нехватки чего-то теплого и родного, такого привычного для сердца его и такого желанного…
27
Неделю с 14-го по 20-ое января он проучился спокойно, хотя скучал и грустил. Но когда и на следующей не увидел Чарскую, - он встревожился не на шутку.
«Куда это она делась-то, а? - недоумевал он, понимая прекрасно, что не может, не должна всё время отлично учившаяся Лариса болеть и прогуливать школу так долго, когда на носу у неё выпускные экзамены за десять лет, а потом следом и вступительные в институт экзамены. - И Людмилу Чудинову что-то нигде не видать… Странно… Так серьёзно обе заболели что ли?»
Как на грех, в 10 “В” классе у него не было ни одного товарища, у кого можно было бы всё расспросить, разузнать про подруг исчезнувших; а у посторонних идти узнавать не хотелось, сплетни по школе пускать, пересуды и всё такое. И оставалось ему самолично ходить и разыскивать девушек по коридорам на переменах, да после уроков подолгу в раздевалке торчать,
