обязательно простой писатель когда-нибудь станет популярным. Для него это не главное. Главным для него было, есть и будет желание и при большом старании умение писать. Можно ли научиться такому умению? Вряд ли. Однако можно попытаться. Попытка не пытка. Но если не пытка, то нет и шанса получить таким образом опыт. Опыт дает навык. Навык же есть автомат умения.
Казалось бы, умение производно от знания, является его производной как аргумента. Умелый человек аргументирует знанием, тем, что знает. Он умеет использовать знание, "применять его", как говорят, "на практике". Но является ли такое использование знания разумением или нет? Мыслящему очевидно, что нет. Разумение предполагает своим принципом не знание, а мышление. Знание для него есть лишь материал для мысли, которой он работает опять же для мысли.
Знание в этом деле мысли есть расходный материал ума. Обыкновенно он расходуется на информацию, которая в редких случаях трансформируется им в знание. И только исключительно, да и то случайно, преобразуется, превращается в мысль. Дело в том, что мысль питается не информацией, а идеями, вдохновляется ими. Она живет идеей, а не информацией. Информация удовлетворяет человеческий интерес в материальной потребности. Именно поэтому она носит служебный характер. За что я не выношу идеологию, так это за то, что она таким же образом использует уже идею для удовлетворения корыстного желания, для потехи, для желания. Идея на то она и идея, что открывает нам нечто мыслимое, сама оставаясь для нас тайной.
Идеями как образами героев занят автор. Для него такая идея является загадкой. Почему? Странный вопрос. Неужели не понятно? Это идея героя как личности. Ведь человек как личность есть загадка. Его личное, интимное приватно и известно только ему. Впрочем, толково он и сам объяснить не может, кто он есть. Есть то он есть, но вот что и тем более кто есть, - еще тот, так сказать «проклятый» вопрос. Такими вопросами впору задаваться мыслителю. Тот только пользуется словами для выражения мысли, тогда как писатель употребляет слова для выражения собственных чувств. Конечно, он выражает словами и свои мысли, как мыслитель, но делает это для представления читателю своих чувств в виде героев и тех действий, которые они совершают по ходу изложения истории (сюжета), который имеет свою фабулу (механику) существования.
Мыслитель и писатель в корне отличаются друг от друга в своей позиции на словах и на бумаге (в тексте, на письме); они имеют разную установку. Мыслитель интендирован на идею как мысль, имеет с ней дело в мысли как со смыслом. Чтобы понять идею он обращает ее в понятие. Мыслитель отличается умением творить мысли.
Внимание писателя, напротив, привлечено не мыслью, а фантазией, мечтой, которую он пытается найти в действительности, поймав ее уже с игре своего воображения. Его мало интересует сама по себе идея. Больше его занимает ее воплощение в той реальности, в которой он живет, - в языке. Писатель живет словами, языком. Для него важно правильно изложить то, что он сочинил, вообразил нужными словами.
Мыслителем же живет мыслями, умом, собственным разумением в творении. Он тоже, как и писатель, живет творчеством, только не слов, а мыслей. Только ему мало быть мыслителем. Еще требуется быть и писателем для того, чтобы понять, что же он на самом деле думает, ибо реальностью мысли является слово, язык. Причем эта реальность материальная. Идеальной реальность является сама идея, идеальным мир. Мысль деятельна; для мыслителя она есть само дело, а не только план дела, как для деятеля-материалиста, практика в широком смысле слова. Таким практиком не является не только мыслитель, но даже писатель, включая и коммерческого или популярного писателя, который имеет массовую читательскую аудиторию. Писатель сочиняет истории. Он не является историком. Ученый историк дает ему только исторический материал, который писатель превращает в искусство, в артефакт культуры.
Писатель разбирается в словах. Он строит из них свой мир - мир слов. Эти слова ведут себя как люди. Он представляет их в образах героев. Они имеют свои имена, которые конкретизируются в живом описании. В этом смысле писатель является живописцев, художником слов.
Мыслитель разбирается в мыслях. Нельзя сказать, что он специалист мысли. Нет, он не специалист, как и писатель не специалист слова. Специалистом мысли является философ, как специалистом слова является филолог. Мыслитель есть не специалист, а творец мысли. Другое дело философ. Философ специализируется на понимании мыслей мыслителя. Для того, чтобы понимать мысли мыслителя, не философа, не ученого, не специального, избранного или общего, массового пользователя мысли и даже его толкования или комментатор, но творца.
Трудно теперь в век информации, в век социальных сетей мыслителю делится с людьми мыслями, а не разделяться с ними в ней. Ведь они общаются друг с другом в сетях не для мышления, а для обмена информацией для накопления ее в качестве капитала. С этим обменом информационным ресурсом и связана всеобщая или глобальная информационная продажность, одним словом, проституированность.
Если придерживаться лакановского (психоаналитического) подхода, то можно отнести мысль к порядку образа (во-ображения), а слово к порядку символа (изо-бражения). Истина же принадлежит порядку реальности. Что это за реальность? Материя или дух? Истина иллюзии (лжи) материальная. Истина же самой истины духовная. Дух есть реальность самой реальности или сюрреальность, сверхреальность. По сравнению с ней материя иллюзорна. Но она реальна в своей иллюзорности. Что иллюзорно? То, что не стало, а только становится, продолжается, длится во времени, а не является в вечности, не есть перфект, совершенство. В этом смысле иллюзия есть отложенная реальность, есть задержка с реальностью, обремененность, беременность реальностью как истиной. Иллюзия как законченность есть кастрация.
Мечтатель в отличие от мыслителя пребывает в мечте, он боится ее воплощения, того, что она сбудется. В этом смысле он одержим комплексом кастрации. Мечта получает свое воплощение не в слове (сказке, сказке, мифе), но в мысли. Сама истина как реальность (бытие), презентация (идея) получает естественное воплощение в мысли, которая является реальной, истинной, является ее представлением, Но тогда уже представлением представления является слово, в котором находит свое вещное воплощение мысль. Буквально это уже утрированная реальность.
В таком случае мысль является альтернативой мечты. Как и мечта она растет из желания. Желание есть желание другого как того, чего у тебя нет. И в то же время указанное желание другого, не того же самого, не повтора (образа, мысли) и самоповтора (мысли мысли), но чего-то другого, слова, языка. Потому что без него невозможно возвратиться к самой реальности.
Иной, причудливый мир сознания такого писателя, как Достоевский, естественно, вырастает из того мира, в котором жил Федор Михайлович в своем, девятнадцатом веке в атмосфере, по преимуществу, Петербурга и, порой провинциальной окрестности Москвы. Достоевский тем мне интересен, что персонажи его романов живут идейной жизнью. Правда, сам Достоевский, как правило, прячется за своими героями, и в ироничном ключе преподносит читателю мысли героев, тем самым окольным путем выражая свое отношение к их мнениям и взглядам. Вот где он сам прямо проговаривается о своих взглядах на жизнь и на свое место в ней, так это уже не в собственных романах идей или, что тоже самое, в романах с философской тенденцией, а в публицистических выступлениях в журналах и в «Дневнике писателя». Но там мы встречаемся не с метафизическими размышлениями, а с его идеологическими соображениями и рассуждениями, что, согласитесь, дорогой читатель, весьма далеко от настоящей философской работы и может понравиться читать только такому читателю, который не умеет думать. И в самом деле, как это скучно слушать разглагольствования человека, который не вопрошает, а навязывает другим свое предвзятое из суеверия мнение.
Совсем другое мнение Лев Толстой, который и в своих романах, а не только в прочих сочинениях, беседует на их страницах с читателем, как с самим собой, по вопросам не только материальной и душевной, но и духовной жизни. Ему есть что сказать от своего имени, а не только от имени героя отстраненным, не собственно личным образом.
Впрочем, некоторая нечестность, точнее, закрытость иного автора, вроде Достоевского или Киркегора, вполне объяснима тем, что так устроена поэтика его произведений, таков стиль его общения с читателем. Кстати, о стиле. Стиль говорит не столько о претенциозности писателя, о том, как он занят самим собой, а не читателем, сколько о том, как он относится к языку и к письму, которыми пользуется для такого общения. Так Достоевский уделяет больше внимания в своем сочинении не самому себе, а другому в себе, на место которого может встать читатель. Толстой же больше озабочен не героями своих произведений, а своим авторским (творческим) отношением к ним. Ему мешает сообщаться со своими героями собственная плоть, которая заявляет о своем присутствии в каждом его сочинении. Не так у Достоевского, который склонен к сублимации, к превращению плоти повествования, его знаков в то, что они обозначают. Знаки как символы обозначают то, что можно назвать душой произведения, его значением, знамением. Посредством слов, словами писатель описывает сферу смысла как то, что он имеет в виду и что скрывается между ними, между строк текста, за словами («за кадром»), в них облекаясь в качестве духа творения (произведения).
Текст произведения как порядок, строй слов можно обозначить в качестве тела писателя. Писатель пишет, действует, создает ауру, атмосферу произведения, нагнетает энергию, наполняет мир произведения жизнью. Герои авторского сочинения становятся моментами жизни его Я. Они являются точками натяжения и напряжения его сознания. Они создают сеть сознания сочинения, самосознанием которого становится образ его автора. Сознавая себя как автора – творца выдуманного, сочиненного мира – писатель осознает, что этот мир как художественная реальность является образом его души, которая есть образ духа, запечатленный телесно, воплощенный в отдельно взятое тело. Произведение автора является проектом его самого, образом Я. С помощью своего сочинения автор познает, узнает и знает себя как личность, ибо это сочинение собирает его вокруг Я как центра тяготения всей сферы его жизни. Эта личная жизнь имеет измерения, которые раздвигают горизонты сознания не только вширь, но и вглубь и ввысь, то есть, туда, где нет места его Я. Там есть не-Я (бессознательное как подсознательное) и сверх-Я (сверхсознательное). То, что мы называем здесь «сверх-Я», другие именуют «богом». Бог это то, точнее, тот, кто есть все в целом и все по отдельности как части целого. Он есть во всем как «что». В этом виде он присутствует в бессознательной жизни. И он есть все как кто в жизни уже сознательной в сверхсознательном качестве.
