нужна весьма веская причина. Какая? - Бог весть! Жигинаса мы отпустили летом по причине его украинского гражданства. А у Кремнёва с паспортом и гражданством всё в порядке. И со здоровьем - тоже. Тупик!… Поэтому ему надо будет сначала в наш головной офис съездить в Калуге, как я предполагаю, и там руководству всё разъяснить, разжалобить тамошних бонз. Чтобы они, сочтя его причину веской и убедительной, направили в министерство культуры соответствующую бумагу… Но если в Калуге узнают, что от нас молодые специалисты массово уходят: сначала хохол-Жигинас уволился, теперь вот рязанец-Кремнёв бежит! - там такое начнётся! - страшно даже представить! Комиссию сюда пришлют для проверки нашей работы, дерьмо капать начнут, которого у нас - горы! И тогда точно контору прикроют, как пить дать, а нас с тобой на улицу выкинут как ненужный хлам. Толку-то от нашей работы нет пока никакой - ты это хорошо знаешь, Илья. Только пыль одна и трата государственных денег…
-…Ну и что тогда будем делать с Кремнёвым этим? - спросил Цитлёнка через минуту пригорюнившийся Илья Яковлевич.
-…Не трогать его пока, вот что, - последовал тихий, но твёрдый ответ умудрённого жизнью и опытом человека. - Он не из тех пацанов, как кажется, кого напугать и сломать можно: парень волевой и цельный попался как на грех. Чего решил - добьётся! К тому же, он по уши в кого-то там влюблён, в какую-то студентку университетскую: так я понял из разговора. А влюблённых трогать нельзя, да будет тебе известно. Влюблённые - они хуже стихийного смерча. Все бешенные и неуправляемые как молодые быки весной: как порох от нравоучений взрываются, от слов неласковых и колючих… Поэтому пусть сидит пока без работы: не приставай к нему, не нервируй парня, не заводи - не надо. Посидит у нас с месячишко, почитает книжки от скуки, побарствует и пригреется, привыкнет к жизни коллектива, к девушкам приглядится. Может быть даже в кого-нибудь влюбится, шуры-муры с кем-нибудь заведёт, дела альковные. А что? а почему нет? Парень он молодой и горячий, до девок охочий, наверное, потому что страшно голоден от одиночества. А девки у нас гарные работают: похотливые и гладкие все, любвеобильные и нетраханные. Готовы взорваться от переизбытка чувств и прямо на рабочем месте отдаться любому… Глядишь, какая-нибудь краля вскружит ему голову к ноябрю, прижмёт к груди, приласкает, согреет теплом, любовным соком напоит. И жизнь его по-другому тогда пойдёт, по правильному и спокойному руслу. Так что будем ждать и надеяться. Глядишь - повезёт…
- Бабы - страшная сила, Илья! Это общеизвестно, - на мажорной ноте закончил тот разговор Цитлёнок, мыслями уходя в себя, в сладостные воспоминания. - Они кому хошь мозги переплавят и перевернут: по себе знаю. Я вон по-молодости о чём только ни мечтал, помнится, когда холостым был, самые умопомрачительные планы строил. А женился - и все мои мечты и планы куда-то быстренько испарились, коту под хвост пошли. Потому что не понравились они жене - и точка!… Вот и с Кремнёвым так же может случиться: все мы под Богом ходим. К тому же, в ноябре он очередную большую зарплату у нас получит, которая душу ему лучше водки и баб согреет и не позволит судьбу без-пощадно губить, отталкивать руку кормящую… Может статься: пересмотрит планы наш молодой бунтарь по совокупности обстоятельств, приживётся-притрётся у нас, утихнет и успокоится. Так что будем с тобой, Илья Яковлевич, сидеть и ждать. Нам это сейчас самое выгодное - не ерепениться, не поднимать волну, не махать понапрасну шашками. Время, оно всё и всех рихтует и лечит - вылечит и строптивца-Кремнёва. Подождём…
9
После такой вот долгой и нервной беседы между собой двух непосредственных начальников Максима от него в конторе отстали действительно, и целых полтора месяца его никто не тревожил в отделе, не подходил. Цитлёнка он вообще до ноября не видел: тот где-то мотался всё, дела делал, наводил стрелки. Илюху же видел каждый Божий день в комнате, - но тот, памятуя о наказе Игната Сидоровича, при встрече всегда отворачивался на сторону, с работой не приставал и даже и не здоровался.
Временщику-Кремнёву это было только на руку - подобное забвение и бойкот, - и до ноября месяца он прожил в Москве как в раю, или у Христа за пазухой. Читал книги запоем на рабочем месте (четырёхтомник И.А.Бунина в частности перечитал, изданный газетой «Правдой»), пока отдалившиеся от него Казаков с Кокиным трудились в поте лица, в Университет регулярно мотался в выходные дни, по которому очень и очень скучал! - куда сильнее и больше даже, чем по дому родному! Не для того туда ездил, заметим, чтобы Мезенцеву там повстречать и со стороны полюбоваться и восхититься ей, как раньше, или с глупостями к ней пристать, - нет. Её он на истфаке не видел, потому как под вечер на факультет приезжал, когда занятия на Дневном отделении заканчивались, как правило. Делал он это сознательно - сторонился выпускницу-Татьяну, не мозолил ей глаза до срока, не нервировал милую девушку, не досаждал собой, человеком неприкаянным и неопределившимся. В стекляшке он просто слонялся без-цельно по коридорам из конца в конец, в аудитории часто заглядывал, до боли родные ему и желанные, которые он всё ещё помнил до мелочей: ведь в них прошли его лучшие годы фактически… А потом он направлялся в Манеж, и там просиживал часами на лавках с грустным видом, с завистью наблюдая тренирующуюся молодёжь, наполовину ему знакомую, да, но - уже не родную. Так он оптимизмом, надеждой и верою подзаряжался в Главном Храме советской науки, утраченным счастьем, силой духовной и безмятежностью; наполнял душу и сердце своё сладкими картинками прошлого, без которых кровоточила и сохла его душа, чахла и разрушалась.
А ещё он часто ездил в общагу к Ботвичу на Шаболовку и часами беседовал с ним, изливал другу Диме душу; в его проблемы вникал, которых было немало у аспирантов. Ботвич Максима книгами и снабжал в основном, которые он по заказу Кремнёва брал в университетской библиотеке… По столичным музеем Максим от нечего делать много тогда ходил, из которых выше всех ставил, конечно же, Третьяковку. Её экспозицию он выучил почти наизусть за те осенние дни, начиная от работ древнерусских изографов и кончая передвижниками…
И всё это время Кремнёв с нетерпением ждал ноября - чтобы, вопреки надеждам Цитлёнка, приступить к решительным действиям по увольнению из конторы. Ему прямо-таки не терпелось послать “пауков” и “тараканов” тамошних ко всем чертям, поскорей развязаться с дурацким распределением, с родным Касимовым и чужеродной Калугой, и получить себе вольную наконец. Чтобы, уволившись и обретя Свободу, подкреплённую записью в трудовой книжке, с нуля уже начать строить Новую Жизнь свою, которую потомки впоследствии обзовут Судьбою…
10
В первых числах ноября, в первый рабочий понедельник, если быть совсем точным, герой наш, уставший и истомившийся ожиданиями, в половине десятого утра по времени постучался и зашёл в кабинет Цитлёнка, который только пришёл и готовился, как можно было судить, к плановому утреннему совещанию у руководства.
- Я вообще-то занят, Максим Александрович, - сразу же предупредил он вошедшего, настораживаясь. - В десять - планёрка у директора, и я там должен отчитываться о проделанной за октябрь работе. А для этого надо просмотреть записки, которые мне начальники секторов приготовили. Дома хотел это сделать - да не успел: с дачи вернулся поздно.
- Я Вас долго не задержу, Игнат Сидорович, не волнуйтесь, - ответил Максим уверенным, твёрдым голосом, не терпящим возражений, подходя к начальственному столу. - Я заявление принёс на увольнение. Возьмите, вот оно, - и Максим положил на стол Цитлёнка стандартный лист мелованной бумаги, исписанный аккуратным почерком. - С первого ноября я у вас не работаю, как мы и договорились ранее, ещё в сентябре. Так что подумайте, когда нам с Вами будет удобнее обговорить детали моего ухода…
На лбу ошарашенного руководителя выступила испарина от таких слов, он резко изменился в лице: бледным сразу же стал и растерянным, почти без-помощным. Было видно, что он не ожидал подобного действия от Кремнёва и не готовился к такому именно развитию событий, крайне неприятному и болезненному для него лично. Естественно и логично, что ему требовалось время, чтобы успокоиться и собраться с мыслями, и потом правильно прореагировать на ситуацию…
- Максим Александрович, - придя в себя, наконец произнёс он как можно нежнее и ласковее, с прищуром взглянув на гостя. - Мне сейчас действительно некогда: бежать к директору надо на всех порах. Директор у нас не любит, когда опаздывают. А с Вами мы давайте перед обедом встретимся ещё раз и всё подробно обговорим. Хорошо? Приходите ко мне в половине первого. Договорились?
Максим утвердительно кивнул головой. На том они тогда и расстались…
А в половине первого пополудни Кремнёв, согласно договору, сидел в кабинете Цитлёнка, который заметно нервничал в присутствии молодого сотрудника и не знал, с чего ему лучше начать, чтобы впоследствии подвести разговор к нужному результату…
-…Максим Александрович, - наконец нарушил он тишину маленького кабинета, внимательно вглядываясь в горделивый профиль сидевшего перед ним сотрудника, спокойного и уверенного в себе, даже слишком уверенного. - Не хотите Вы жить по-хорошему, как я погляжу, тихо и спокойно то есть: упорно продолжаете гнуть свою линию. Совершенно неправильную, доложу я Вам, и разрушительную, от которой в итоге пострадают все - и мы, Ваши руководители, и Вы сами! Я уже говорил Вам в сентябре, если помните, про правительственный закон, согласно которому Вы просто обязаны отработать у нас три календарных года. И раньше этого срока Вас никто не отпустит на волю. Никто! Даже и не надейтесь. И не потому, что мы плохие все, все - скоты и сволочи, душители гениев молодых и свободы, а потому что нам просто не позволят этого сделать компетентные органы. Таких звездюлей насуют во все дыхательные и жевательные за нарушение законодательства, что мало никому не покажется. Вы-то - человек молодой ещё, не битый и не пуганный жизнью. Вам не страшно, я понимаю! Вам - море по колено! Потому что и смерть от Вас далеко ещё, и у Вас нет семьи. А что прикажите делать нам, Вашим руководителям, которым за 50-т уже, болячек целый список, и у которых семьи висят на шее пудовыми гирями - жёны, дети, больные родители? Мы-то почему из-за Ваших прихотей и капризов должны страдать?! Неправильно это! Согласитесь со мной, поддержите, войдите в моё положение! Вы же разумный и добрый малый: я это вижу, чувствую! Поэтому и говорю Вам ещё раз, по-доброму говорю, по-отцовски: не пытайтесь лбом проломить стену, не портите жизнь себе и мне! Не надо! А лучше возьмите своё заявление назад и идите в отдел, где Вас ещё с августа с нетерпением ждут и на Вас, как выпускника МГУ, надеются. Идите и работайте, присоединяйтесь к Кокину с Казаковым, товарищам Вашим по факультету; кстати - очень хорошим парням. Не надо устраивать маленьких пожаров и революций: ну их в задницу! От них одни сплошные проблемы и головная боль!...
- Так что, поменяйте планы, Максим Александрович, дорогой, поменяйте! - переведя дух, закончил тогда Цитлёнок с облегчением. -
