она ничего не сказала матери и сестре, сгорающим от любопытства.
– Лиза, что же все-таки случилось? – сделала последнюю попытку Сарра Львовна, целуя дочь на прощанье.
– Скажу, только, пожалуйста, без слез, – неохотно буркнула Лиза, которая теперь, после разговора с отцом и в присутствии Николая, была рада переложить часть груза и на мать с сестрой. – Кешу арестовали, он – в полтавской тюрьме.
– Кешу! Арестовали! – Сарра Львовна так и села на банкетку. – То-то Лия все удивляется, что он сам не пишет, а передает через тебя записки. Что же вы с нами делаете, дети?
– Мама! Прошу тебя, успокойся и папу успокой. Пока еще нет ничего страшного, его скоро выпустят. Анна, – приказала она сестре, тоже застывшей от изумления, – уведи маму в спальню и дай ей капель.
– Николай, вы-то хоть можете сказать, что с Кешей будет? – в отчаянье воскликнула Сарра Львовна, утирая хлынувшие слезы.
– Сарра Львовна, – Николай по-сыновнему обнял и поцеловал плачущую женщину. – Завтра мы с Григорием Ароновичем поедем в Полтаву и все выясним. Потерпите немного.
Николай и Лиза вышли на улицу. Лиза прижала к лицу муфту, по лицу ее текли слезы. Она полезла в муфту за платком, наткнулась на конверт, переданный Ханой, и быстро отстранила руку, как будто он обжог ее.
– Что с тобой? – спросил Николай.
– Обо что-то укололась, – сказала Лиза и, взяв его под руку, крепко к нему прижалась.
ГЛАВА 2
Григорий Аронович еще с полчаса посидел в кабинете, не было сил идти к своим самым близким людям с таким тяжелым известием. Написал две записки: одну в мастерскую, что его не будет в городе несколько дней, вторую – рабби Леви-Ицхаку, где коротко изложил историю со своим племянником и просил срочно прислать в Полтаву хорошего адвоката.
Часы по всему дому отбили одиннадцать. Он поднялся из-за стола, прошел в столовую и, увидев заплаканное лицо жены, был рад, что она уже все знает: не надо выдумывать причину своего ночного ухода.
– Ты к нашим? – спросила она.
Григорий Аронович ласково обнял ее за плечи.
– Ну, ну, не расстраивайся, все будет хорошо. Я останусь у них ночевать, а завтра мы с Семеном и Николаем Ильичом поедем в Полтаву к следователю. Может быть, задержимся там на несколько дней. На письменном столе лежат две записки. Пусть Степан с утра отнесет одну в мастерскую, другую – рабби Леви-Ицхаку.
– Сменное белье возьмешь?
– Положи на всякий случай пару рубашек, носков, ну, и остальное, что сочтешь нужным. И попроси Степана подогнать извозчика.
Пришел Степан, доложил, что экипаж ждет у крыльца. Фальк поцеловал жену и вышел из дома.
Ночь была промозглая. Ветер проникал в щели экипажа и холодил лицо и шею. Григорий Аронович поднял воротник шубы и стал смотреть в окно. Мелькали светящиеся названия крупных магазинов и ресторанов, иллюминированная реклама. Проплыли зеркальные двери отеля «Франция» с выстроившимися перед ними экипажами.
Несмотря на поздний час, на Екатерининском проспекте было полно людей. Он редко бывал на улицах в такое время суток и с любопытством смотрел на ночной город. За 30 лет жизни здесь он всем сердцем полюбил Екатеринослав с его широким проспектом и бульваром, красивой архитектурой домов, придававшей ему облик европейского города. Было несколько зданий: Городской думы, Английского клуба, мужской гимназии на Соборной площади, Окружного суда, Дома губернатора, которые его самого восхищали как архитектора, и он мог подолгу стоять около них, разглядывая отдельные интерьеры и оригинальные фрагменты украшений.
Он и сам здесь построил кое-что стоящее. Вот только что они проехали мимо четырехэтажного дома на углу проспекта и Казанской улицы. Даже извозчик причмокнул от удовольствия языком и обернулся к нему, чтобы он обратил внимание на этот дом и оценил его красоту. Это был «его» дом, построенный несколько лет назад для купца Касьянова. Вся плоскость фасада здания от второго до четвертого этажа была покрыта стилизованным лепным орнаментом: сказочными грифонами, фантастическими оленями с огромными, как деревья, рогами, совами, лебедями. А если бы
извозчик попал в его внутренние помещения, то увидел бы там поистине царскую роскошь. Именно так, на самую широкую ногу, не хуже, чем цари и их вельможи, хотели жить нынешние купцы и промышленники, не жалея денег на дорогие драпировки тканей, расписные плафоны и стенное панно, мозаику, внутренние дворики с фонтанами и китайскими чайными уголками.
Похожий заказ он сейчас получил от предпринимателя Власа Петровича Шаровского, который хотел, чтобы его дом стал самым красивым во всей губернии. Человек без образования, с трудом выражает свои мысли, зато имеет заводы, рудники, пароходы, баржи, пристани в разных городах и Бог знает что еще. Выполнять такие заказы для архитектора одно удовольствие, так как не надо экономить на более дешевых материалах и отечественном мраморе. Шаровский пожелал все внутренние лестницы отделать оригинальным интерьером, и Григорий Аронович предложил ему кованые ограждения, перевитые фантастическими растениями, в которых запутались сказочные птицы. Купец пришел от них в восторг, попросил Фалька оставить у себя графический рисунок с изображением фрагмента этого ограждения, заказал для него рамку и повесил в столовой как картину.
… В окнах Рывкиндов было темно. Боясь разбудить Лию, он слегка нажал на кнопку звонка. Дверь открыла заспанная кухарка и, удивившись позднему приходу гостя, пошла будить хозяина. Семен вышел в халате и с сеткой на голове.
– Гриша, так поздно! Что случилось, опять бандитские угрозы?
– Еще хуже. Лия спит?
– Спит.
Они прошли в кабинет Семена, сели в кресла, и Григорий Аронович, даже не вытащив свои любимые сигары, сразу перешел к делу, передав ему слово в слово рассказ Лизы.
Семен сжал руками виски.
– Никогда не поверю, что Кеша – грабитель и убийца. Кто угодно, только не он. Помню этих двух, которые жили у нас, Славу и Арона. Слава больше молчал, из дома не выходил. Арон же все время где-то пропадал. Этот способен на что угодно, грубый, самоуверенный, наглый тип. Тогда еще Лиза сбежала к нам от Николая, и они оба увивались около нее. Так говоришь, все они анархисты, и Лиза твоя анархистка? Когда же они успели с ними связаться?
– Давно, еще до Лизиного замужества, они собирались у нас дома: дети Соломона и Ефима, их гимназические друзья, да и Кеша часто бывал. Я тебе не говорил тогда, ко мне приходил Богданович, хотел произвести чуть ли не обыск. Я надеялся, что Лиза успокоится, займется мужем, учебой. Видно, крепко в них эта чума сидит.
– Что же делать, к кому обращаться? – в отчаянье воскликнул Семен Борисович. – Ты меня, как обухом по голове. И еще депрессия. Неужели он серьезно болен?
– Завтра мы договорились с Николаем Ильичом ехать в Полтаву, и ты с нами должен ехать. Надо добиться, чтобы Кешу до суда выпустили под залог, – уверенно говорил Григорий Аронович, стараясь успокоить друга, как совсем недавно его самого успокаивал Николай.
– Лия этого не выдержит.
– Пока ничего ей не говори. Ты и так ее довел своими выходками, – он сердито посмотрел на друга. – Может быть, хоть теперь возьмешься за ум.
– Не могу, Гриша, это выше моих сил. Да и с Лией мы теперь совсем чужие, прежнего не восстановить.
– Я специально попросил Николая Ильича поехать с нами, он человек толковый, а я что-то совсем перестал соображать со всеми этими делами. И сердце не отпускает, так и кажется, что сейчас лопнет... Да, дожили мы с тобой до веселых дней. Ты приготовь запасное белье, может быть, придется задержаться на несколько дней. Лии оставь записку, чтобы срочно пошла к Сарре, та ей все расскажет, и пусть пока поживет у нас, вместе им будет легче пережить эту трагедию, и полиция у нас не потревожит, ведь вас сейчас начнут допрашивать.
Семен принес Фальку постельное белье и ушел, ошарашенный случившимся.
Григорий Аронович лег на диван, сон не шел. Он включил настольную лампу. В отличие от него Семен увлекался мебелью и книгами. Из Киева, Петербурга и даже кое-что из Парижа он выписывал шкафы, гарнитуры, антикварные кресла, старинные зеркала, механические «штучки» с секретами. Одна такая «штучка» стояла в углу кабинета в виде маленькой тумбочки. Стоило в ней нажать специальную кнопку, как вверх и в стороны начинали выдвигаться разные конструкции, и вскоре перед вами появлялся секретер с многочисленными отделениями и ящиками. В некоторых даже были вставлены замки с ключами. Это чудо было сделано по специальному заказу в Германии.
В кабинете вдоль трех стен стояли книжные шкафы. Только одна стена была свободна, и на ней между двумя большими окнами висела единственная картина – портрет Лии. Когда-то давным-давно Семен заказал Золотареву, тогда еще начинающему художнику, портрет жены, и тот очень точно угадал в ее красоте независимый и своенравный характер, покоривший в свое время в Нежине двух друзей-реалистов.
Когда Лиза подросла, она стала точной копией этой молодой Лии. Видимо, они обе пошли в какую-то их общую прабабку. И характеры у них схожи. Семен все терпел, пока была любовь, а когда чувства прошли, стал уставать от капризов жены и искать утешение на стороне. «Как бы не произошло то же самое у Николая с Лизой?» – подумал Григорий Аронович, и быстро отогнал эту мысль, так как за грудиной тут же появилась знакомая боль.
Он укрылся одеялом, но заснуть не смог и всю ночь ворочался с боку на бок, иногда проваливаясь в какую-то пустоту. Очнувшись, смотрел на часы, боясь, что проспит нужное время.
***
Дело Иннокентия и Бокова вел молодой и слишком дотошный следователь Лобоцкий. Встретиться с ним оказалось не так просто. Первые три дня им говорили, что он болен, потом он вообще уехал куда-то из Полтавы. Из Екатеринослава, наконец, прибыл от рабби адвокат – Исаак Маркович Лакерник. Он уже на следующий день сумел встретиться со следователем и добился свидания родных с сыном.
Положение Иннокентия было серьезным. Он признался, что является анархистом-коммунистом, и заявил, что убивал и будет убивать таких негодяев, как следователь Лобоцкий и его начальники Каульбарс и Столыпин. Лобоцкий был настроен к нему крайне недоброжелательно и игнорировал просьбу адвоката освидетельствовать Иннокентия на предмет психического состояния.
На встрече с родными Иннокентий сказал, что за ним все время кто-то следит, и ночью около кровати стоит жандарм с винтовкой. Из-за этого он не спит, ожидая с его стороны нападения. Любому непосвященному человеку было ясно, что Иннокентий – тяжело болен. Однако следователь утверждал, и Лакерник с ним вынужден был согласиться, что подсудимый может симулировать болезнь – обычное явление в тюрьме. Сам Иннокентий в присутствии адвоката заявил следователю, что здоров и готов отвечать за свои поступки.
Лакерник принимал родственников в своем номере полтавской гостиницы. Вид у него был озабоченный. Он слышал от рабби Леви-Ицхака много хорошего о Фальке и недоумевал, как племянник такого уважаемого человека мог оказаться замешан в преступном деле, если вообще не был убийцей, о чем свидетельствовало психическое состояние подсудимого, явно вызванное сильным потрясением. На него ничего
