задерживается в Швейцарии, и оттуда они сразу поедут в Киев. Буквы на бумаге прыгали и корячились в разные стороны.
– Ничего страшного, – успокоила его Лиза – Так обычно все пишут в поезде, когда вагон сильно трясет.
Кеша все время молчал и только один раз спросил Лизу, сообщили ли родителям Славы Шелеста о его гибели. Лиза кивнула головой. Кеша закрыл глаза, по его щекам потекли слезы. Лиза погладила его по голове, поцеловала в лоб. Ей было очень жаль брата, который так сильно изменился.
Боков опасался у него душевного расстройства, однако молодой организм брал свое. Через две недели Иннокентий стал вставать с постели, у него появился аппетит, улучшилось настроение. Видя, что дело идет на поправку, Сергей Петрович просил как можно скорей забрать его из больницы. Лиза и Николай обещали устроить это в ближайшее воскресенье и стали подыскивать для Кеши квартиру недалеко от своего дома. Но случилось непредвиденное: в четверг из больницы сбежал Ляхович.
Побег был организован очень ловко. Вечером, как обычно, медсестра положила Ляховичу на грудь пузырь с солодом. Воспользовавшись этим, дежурный надзиратель вышел из палаты по нужде. Вернувшись через десять минут, он увидел, что арестованного на кровати нет. Все больные в один голос заявили, что спали и ничего не видели. В таком же неведении находился весь медперсонал. Надзиратель бросился искать его по всему этажу. В ванной комнате он увидел распахнутое окно и больничный халат на полу.
Тут он вспомнил, что днем, после обеда Ляховича навещали молодой человек и две дамы, принесшие ему большую сумку с продуктами. Одна из них была пожилая сестра арестованного Имшенецкая, вторая – дочь писателя Короленко, Софья. У Короленко Ляхович жил до ареста, скрываясь от полиции. Нетрудно было догадаться, что в сумках они принесли ему одежду.
В больницу съехалось все полтавское начальство, и стало дотошно опрашивать персонал и больных. Начальник Полтавского жандармского управления полковник Зейдлиц сам ходил с главным врачом по палатам, интересуясь, кто с чем лежит. Зашли в инфекционный блок, куда главный врач никогда не заглядывал, со всеми поговорили и подошли к Иннокентию. Тот охотно назвал свое имя и фамилию лечащего врача, оказавшегося почему-то хирургом. Вызвали Бокова.
Зейдлицу показалось подозрительным, что хирург курирует инфекционного больного, и приказал Иннокентию раздеться. Тот испугался и бросился к окну. Его поймали, сняли халат, и изумленная комиссия увидела на его груди еще не заживший шрам от пулевого ранения.
Боков был готов к такому повороту событий, начал уверенно излагать придуманную им еще в первый день историю с этим больным, делая основной упор на его психическое состояние. Полковник терпеливо его выслушал, не поверил ни одному слову, приказал составить протокол и обоих отправить в тюрьму.
Первым об аресте узнал Володя. Его на следующий день приехал предупредить один из близких друзей Бокова фельдшер Беляев, знавший всю эту историю. Володя не сомневался: теперь их всех троих – его, Николая и Лизу – не сегодня-завтра арестуют. Время было еще 6 часов, и, проводив Беляева на вокзал, он отправился к Николаю. Оба, на его счастье, оказались дома.
Лиза, услышав новость, испугалась, что полиция начнет «трясти» тетю Лию и дядю Семена. Все эти дни, пока Иннокентий находился в больнице, она передавала им от него записки сначала из Женевы, потом – из Киева, и те недоумевали, почему сын им сам ничего не пишет.
Николай сказал, что надо немедленно поставить обо всем в известность Григория Ароновича и вместе с ним решить, что делать дальше, так как теперь это стала общая для всех них проблема.
Лиза на скорую руку накормила братьев ужином и ушла к Фалькам. Николай сказал, что попозже зайдет за ней. Оставшись одни, Володя и Николай долго молчали. Николай лихорадочно прокручивал в голове всю цепочку связей Бокова и Иннокентия. Кроме медперсонала, в нее попадали священник и дьякон из Степелевки, кучер Григорий – за то, что знал о ранении того, кого вез, и не сообщил в полицию, Володя, они с Лизой. Могилевского он в расчет не брал – тот сразу исчез в неизвестном направлении. Слишком много людей. И если Иннокентий расскажет о том, где получил свое ранение, что не исключено при его неустойчивой психике, то ниточка потянется к убийству Дуплянского, и тогда им всем светит в лучшем случае тюрьма, в худшем – каторга.
– Николай, – громко сказал Володя, – ты меня слышишь? Я тебя второй раз спрашиваю, ты хорошо знаешь Иннокентия?
– Помнишь, два года назад меня избили «союзники» в Потемкинском саду.
Это он и его брат Эрик спасли меня, застрелив этих бандитов. Сейчас он еще болен, и физически, и душевно, но Лиза в нем уверена, – прибавил Николай, чтобы успокоить Володю, который в первую очередь переживал за Бокова.
– Если Иннокентий в депрессии, надо добиться, чтобы его отправили на экспертизу и признали душевнобольным. В крайнем случае, из лазарета всегда можно сбежать.
– Родители на это не пойдут.
– Пойдут, если сыну будет грозить виселица.
– Я скажу об этом Григорию Ароновичу...
– А Боков... кто им займется?
– Надо сегодня же известить комитет. Ты сможешь зайти к Ковчану?
– Нет уж, уволь. Дмитрий после того, как я отошел от всех ваших дел, перестал со мной даже здороваться.
– Он на всех зол. Работать некому, половина в ссылках, другие боятся полиции и «союзников». Последние совсем озверели, не дают людям житья. Караваева опять начали травить… Хорошо, я сам зайду к Диме. – Он помолчал. – А каковы Короленко! Не сомневаюсь, что побег прошел не без участия Владимира Галактионовича. Вот старик, вот молодец! Я однажды, будучи в Полтаве, заходил в городскую библиотеку, и он там, в подвале, торговал запрещенной литературой. Мы с ним долго беседовали на политические темы. Я ему говорю: «Владимир Галактионович, вы меня не знаете, а так откровенно обо всем говорите», а он мне: « Молодой человек, я прожил на свете 50 с лишним лет, мне нечего бояться».
– Все наши писатели: он, Толстой, Вересаев, Лесков, Пришвин так хорошо понимают русский народ и его душу. Я недавно прочитал рассказы Лескова. Просто потрясён его умением заглянуть в душу человека. Ведь я тоже так чувствую, но не умею это выразить.
– Володька, ты стал сентиментален, не потому ли, что влюблен?
– Скажешь тоже. Откуда во мне сентиментальность? Я умею только резать и зашивать.
– Что же у тебя все-таки с Лялей?
– Ляля мне очень нравится. Только тут такое дело… Бехтерев теперь в каждом письме настоятельно предлагает мне переезжать в Петербург и занять там пост заместителя начальника отдела в его клинике. Я дал согласие и обещал приехать в марте.
– Здорово! Вот родители обрадуются. Кстати, мама прислала Лизе хорошее, теплое письмо, приглашает нас приехать на Рождество. Может быть, поедем туда все вместе, хоть на пару дней.
– Посмотрим, как будут складываться дела с Боковым и Иннокентием.
Лиза не сразу пошла к своим, а сделала большой круг по центру. Ей нужно было обдумать, что рассказать отцу об Иннокентии, особенно не вдаваясь в подробности. Кроме того, выполняя просьбу Борисова, она почти каждый день дефилировала мимо дома, где раньше жил Наум Марголин. Прошел месяц со дня его гибели, но ничего подозрительного около дома Лиза не замечала.
Неожиданно Лиза услышала за собой шаги. Она остановилась и стала рыться в муфте. Кто-то налетел на нее сзади и сжал в своих объятьях.
– Хана? – удивилась Лиза. – Ты что здесь делаешь?
– Иду за тобой от самого твоего дома.
– Хорошо, что мы встретились. Мне нужен Борисов. Он сейчас в России?
– В России. Я как раз с заданием от него.
– У нас большая неприятность. В больнице арестованы Кеша и врач, который ему помогал. Я за Кешу боюсь: он очень слаб, только начал выходить из депрессии.
– Я сегодня вернусь в Одессу, передам Сергею. А задание такое, – Хана незаметно оглянулась по сторонам, – ему нужно в конце января провести в Екатеринославе встречу. К Завьяловой он не хочет больше обращаться и просит, чтобы ты подыскала помещение человек на двенадцать.
– Может быть, у Пизовых или в квартире Марголина?
Хана покачала головой.
– Сергей считает, что с этой квартирой надо распрощаться, так что можешь сюда больше не ходить. И у Пизовых он не хочет. Об этом совещании должен знать узкий круг людей. Время еще достаточно, можно подумать.
– Есть прекрасный вариант – у моей подруги по гимназии Лены Зильберштейн. Ей 27 января исполняется 18 лет, родители затевают большое торжество и попросили меня устроить концерт. Народ будет знатный. Ее отец – крупный промышленник. Можно пройти в дом под видом гостей и, пока я буду петь, где-нибудь уединиться.
– Это же рискованно!
– Наоборот, учитывая, что будет много народу, можно легко раствориться среди гостей. Дом огромный. Я там все знаю. Лучше всего подойдет Лялина спальня. Я в ней буду готовиться к выступлению и заранее возьму ключ.
– Хорошо. Я передам Сергею. Через три недели снова свяжемся. И еще. –
Хана оглянулась по сторонам. – Пойдем немного пройдемся.
Они дошли до конца улицы, свернули в переулок, круто сбегавший к Днепру. Отсюда открывалась чудесная панорама на реку и противоположный берег с маленькими домиками и садами. Пейзаж портило только хорошо видное с этого места багровое зарево над Брянским заводом и черные клубы дыма, которые вместе с ветром медленно двигались в сторону домиков и садов.
– Лиза. Борисов поручил тебе вести денежные дела отряда...
– Все деньги. Там же огромные суммы?
– Не такие уж огромные, только на покупку взрывчатых веществ и текущие расходы. К тебе будут обращаться разные люди, ты с ними будешь встречаться в определенных местах. Сейчас я тебе назову только один адрес в Шляховке: улица Штольная, дом 11. На извозчике это не так далеко. Там ты будешь отдавать их два раза в месяц хозяину, Макару Самодурову, бородатому, заросшему мужику. Постучишь и скажешь ему: «Кажется, я ошиблась улицей». Он ответит: «Говорите громче, я плохо слышу». Запомнила?
– Запомнила.
– Отдашь ему 400 рублей. Остальные адреса сообщу в следующий раз. Сейчас я тебе даю пять тысяч. Найдется, где спрятать?
– У нас есть старинный сейф, со специальным шифром и вторым дном.
– Вот и отлично. – Хана сунула в Лизину сумочку конверт с деньгами. – Ну, все, я побежала. Через 40 минут мой поезд.
Тяжело вздохнув, Лиза повернула назад, еще раз прошла мимо дома Наума, села в трамвай и поехала к отцу.
Николай давно уже был у Фальков. До этого он успел зайти к Дмитрию Ковчану. Тот остался недоволен просьбой помочь анархисту, да еще совершившему преступление с ограблением и убийством.
– Боков – другое дело. Здесь святая обязанность полтавских товарищей вытащить его из тюрьмы, да и наша, раз мы втянули его в это дело, а вот как быть с твоим анархистом, ума не приложу?
– А как у анархистов деньги занимать?
– Лучше не напоминай. Они мне все мозги проели с этим долгом. – Он задумался. – Есть у меня один родственник, когда-то работал надзирателем в полтавской тюрьме, знает там все ходы и выходы, но сразу предупреждаю: жук еще тот, запросит много денег. Впрочем, родители вашего Иннокентия найдут любую сумму, чтобы
