сапёры, не было даже птиц. К счастью, Меньшаков не был генералом, и часам к двум учебка легла спать. Командир роты, двое сержантов и пятеро молодых ушли в город, надеясь выловить беглеца на вокзале. Грибанину повезло в эту ночь. Меньшаков, привезённый в четыре утра в родную часть, заменил беднягу «на тумбочке» по приказу ротного.
Однажды, часа за два до ужина, сержанты вдруг прервали все работы, одели курсантов в шинели и объявили, что ведут их в баню. Радости не было предела: и мытьё, и избавление, пусть ненадолго, от работы, и прогулка по городу – тройная удача. Оставалось лишь посочувствовать тем, кто находился в нарядах.
Шли растянутой колонной по трое в приподнятом настроении, весело обмениваясь шутками. Несколько огорчало то, что рота не имела пока нижнего нательного белья на смену, ну да можно было как-нибудь и самому постирать – если очень хочется, конечно. Пересекли военный городок где-то наполовину и остановились у небольшого серо-обшарпанного здания гарнизонной бани. С полчаса пришлось ждать очереди, но в предвкушении тепла на мороз никто не жаловался. С любопытством разглядывали сапёры курсантов других учебок. Отличий больших, правда, не замечали. Солдаты выскакивали по одному из низких дверей бани и, понукаемые своими капралами, быстро строились. Несколько раз следовала команда «Равняйсь! Смирно!», мат в чей-нибудь адрес, духов пересчитывали и уводили.
Наконец, Крусавин гаркнул, и сапёрная рота начала заходить в баню. Попытались было забегать, но внутри оказалось настолько тесно, что последние уже не заходили, а втискивались. Заняли угол раздевалки. Вместо привычных на гражданке шкафов – что-то наподобие больших кресел с высокими спинками, одно на десять человек. Пока торопливо скидывали одежду под угрозы Крусавина и Цебуха устроить раздевание за сорок пять секунд, пронеслась новость, что горячая вода на исходе. Это подстегнуло.
Митяй одним из первых, умудрившись схватить из наволочки, принесённой каптёрщиком, и мыло, и вихотку, вошёл в помещение для мытья. «Ну, и дубор», - остановился он и, подумав, что придётся облить себя водой, почувствовал дрожь. Следом вошёл какой-то сержант и, оттолкнув Митяя, начал орать на своих, пинать их по голому телу и выгонять одеваться: «Чё, долга я буду вас ожидать, духы?» Митяй обратил внимание, что выходившие, точнее, выбегавшие мылись, стоя на картонках, и подобрал одну себе. «Хоть ноги не застынут», - оценил он маленькую солдатскую хитрость.
Действительно, вода из крана вытекала еле тёплой и через три минуты уравнивалась с температурой окружающей среды. Но делать нечего, надо мыться. Больше десяти минут однако никто не выдерживал. Одни, наскоро ополоснувшись, выскакивали прочь скорее одеваться. Другие пытались некоторое время растереть себя вихотками, но холод побеждал и этих.
В часть возвращались без шуток. Позади – неудачное мытьё, впереди – скудный ужин и серия отбоев, а может, ещё и работа перед ужином: никто не догадался затянуть время помывки.
30
Справа вдруг разом погасли все окна белой пятиэтажки. «Видали?! – крикнул Цебух. - Нэма свету у офицерском доме. А ротный говорит, и воды нэ бываэ. Так шо вам ще повезло в бане. Хоть холодная, но була…»
Двадцать второго ноября зима перешла в решительное наступление. Если в предыдущие два дня шёл снег, и температура была довольно сносной, то теперь резко опустило ниже тридцати. Ветер, словно оборвав все цепи и путы, сдерживавшие его до сих пор, бешено носился по степи: то кружил волчком, то рвался порыв за порывом, то мчался поверх сугробов, набирая скорость и хватая попутно ветки, комья снега, мусор. Несчастная казарма сапёрной роты вслед за ветром вздыхала, охала, гудела. Казалось, ещё порыв, и ветер понесёт её как перекати-поле по равнине, пока не загонит куда-нибудь в овраг.
В этот день штаб дивизии затребовал пятнадцать человек на уборку снега, ещё десятеро ушли работать на склады; остальная рота, за исключением работавших в автопарке, двух десятков курсантов в наряде и четырнадцати в санчасти, сидела в учебном классе. Сержанты развесили старенькие плакаты с рисунками машин и механизмов, стоявших на вооружении советских сапёров, и заставили учить наизусть их ТТХ (тактико-технические характеристики). С утра попробовали было заняться строевой, но сами капралы больше десяти минут на ветру не выдерживали, и пришлось загнать курсантов обратно в казарму.
- Все изучаем тэхнику, - требовал Цебух, ходивший меж рядов. – Хто будэт спать – на мороз, бегать вокруг казармы. Грибанин, ты понял?
- Так точно! – вскочил вечно сонный несчастный из второго взвода, сдвигая стол.
Сидели кучно, по трое-четверо за столом. Кто думал, кто украдкой прикрывал глаза, кто даже и заучивал написанное на плакатах. Когда Цебух развешивал всё это многообразие автомобилей, кранов и прочего, никогда ранее не виданного, каждый из курсантов в душе позавидовал Советской Армии, вооружённой таким богатством, с которым самый большой труд – это нажатие кнопки. Они же за несколько недель успели без инструментов и почти без цемента окружить часть двухметровым забором («чтобы вваг не пвошёл», как сказал Петин), а также отрыть пятидесятиметровую траншею под кабель, используя один лом, напоминавший букву ж, и шесть лопат, очевидно, оставленных солдатам восьмидесятых сапёрами русско-японской войны начала века.
- Нэ спать, нэдоноски, - Цебух шарахнул рейкой по двум головам.
Вошёл дежурный по роте Терещук.
- Не понял! – открыл он рот, словно был на сцене театра.
Кто-то нерешительно крикнул: «Встать, смирно».
- Не понял! – загудел Цебух. – Или у помещении нэт сержанта?
- Вы что, меня не уважаете? – гнул своё Терещук. – Ну-ка встать! Вошёл старший по званию!
- Пошёл ты на хер, - ответил ему Цебух. – Тоже мнэ, старший по званию. А вы, бараны, почему повскакывалы?
Терещук был явно в игривом настроении. Он подмигнул приятелю:
31
- Грибанин, ты почему не встал, когда вошёл твой замкомвзвод?
- Да вин же спыт, - охотно подсказал Цебух, тоже настраиваясь поразвлекаться.
- Спишь, сука? – нежно-ядовито удивился Терещук.
- Я не сплю, товарищ сержант, - неуклюжая фигура с дыневидным лицом тяжело поднялась с места.
- Может, ты в наряд хочешь со мной, а? – Терещук подошёл вплотную и, изобразив в лице дурость, глядел на духа.
- Никак нет.
- Что? Не хочешь в наряд? Не хочешь служить горячо любимой Родине?.. Ты чего, сука? Плачешь что ли?
- Плачэ?
- А ну, пошёл на хер в умывальник! И не ной, падла, никто тебя не убивает.
Курсанты опасливо замерли. Пока объектом шуток был Грибанин, можно было сидеть спокойно и даже улыбаться, глядя на запуганного сослуживца. Но сейчас Терещук мог прикопаться к любому. Так и получилось. Узнав, чем занимается рота, он приказал учить хором. Сам же ходил по классу, выискивая своими въедливыми глазками тех, кто говорил тихо. Таких было много: не всякий мог разглядеть полустёршиеся буквы, даже из сидевших впереди. Удары сыпались один за другим.
Миха сидел в глубине класса и, ничего не видя, старательно открывал рот и мычал, наблюдая в то же время за Терещуком и ассистировавшим ему Цебухом. Дальше всё произошло в считанные не секунды даже, а мгновения: парень, кажется, из третьего взвода, невысокий, но крепко сложенный, вскочил с места и набросился на Цебуха, влепившего ему по голове. Два…три точных удара, и всё: Терещук метнулся к бунтовщику и вытолкнул его из класса. Цебух, растерянный, всклоченный, с красными пятнами на лице, тоже поспешил выйти. Вокруг зашушукались.
- Дурак…что толку…надо терпеть…
- Он боксёр…
- Теперь дадут оторваться бедняге…
«Да… - размышлял Миха, - герой, конечно… Но глупо. Сейчас отобьют почки, и на всю жизнь урод. Жаловаться в этой стране некому, да и вообще, со света сживут. Вон Меньшакова ротный под суд не отдал – ещё присягу не приняли – зато бессменно стоит в наряде по роте… Эх, никуда не денешься с подводной лодки …».
Двадцать пятого, в воскресенье, произошло наконец то, чего давно ожидали. Накануне ротный приказал отобрать восемь человек для отправки в другие войсковые части. «Пятый взвод» должен был исчезнуть. Полдня сержанты перемежали обычные маты с новой угрозой: «Хочешь в войска?» Странно, но при всей дикости обстановки и взаимоотношений никто не
32
хотел покидать эту роту. То ли привычка влияла, то ли мало хорошего ждали от нового места. Сами сержанты постоянно хвалили свою часть и уверяли, что в соседних молодые беспрерывно вешаются, не выдерживая службы. Это мнение передалось и курсантам. Да, плохое, но привычное часто предпочитают, может, и лучшему, но неизвестному…
В первую группу отправляемых вошли в основном лишние, прибывшие после деления по взводам. Лишь Шпенёнок включил туда Меньшакова, который демонстративно показывал всем свою радость, оставив, наконец, тумбочку, а также того, кто посмел бить младшего сержанта Цебуха. Терещук несколько раз пугал Грибанина, но всё же пока оставил его.
Утром разрешили посмотреть телевизор, передачу «Служу Советскому Союзу», которую Миха про себя окрестил «Служу в Таманской дивизии», и разогнали по мелким работам. Михе поручили отремонтировать штук пять разнообразных плакатов и стендов, и он целый день спокойно провёл в небольшом закутке за спальным расположением. Правда, пришлось сбегать за кочегарку, где среди всякого хлама валялись ящики; с них Миха надёргал гвоздей для своей работы. Вместо молотка, Петин дал ему деревяшку, когда-то бывшую ножкой стула. Сидя на табуретке, Миха постукивал ею и с интересом разглядывал боевую технику на стенде «Империализм – наш потенциальный противник». Неподалёку двое уныло дёргали «машку», ещё несколько человек приводили в порядок тумбочки. Дневальный мыл коридор методом «делать вид»: болтал с напарником, стоящим у тумбочки, и, лишь появлялся сержант, принимался резво орудовать шваброй. Делала вид, что приводит ленкомнату в порядок и большая часть второго взвода. Этажом выше бренчала гитара, иногда оттуда доносился дружный смех.
После обеда Крусавин ушёл с группой выбывающих на вокзал, а курсанты разбрелись по прежним рабочим местам. Когда начало темнеть, и приблизилось время ужина, Миха сходил в умывальник и позвал за собой Митяя, который стоял там с тряпкой наизготовку. Они юркнули на вторую, закрытую лестницу казармы, называемую всеми «пожарной». Миха вытащил из кармана пачку «Астры» и, посмотрев на друга, улыбнулся: глаза у того увеличились размером с двух до пяти копеек.
- Откуда, Мих?!
- Ротный дал…как примерному солдату.
- Кроме шуток.
- Ладно, опер, допрос продолжим после полуночи. А пока кури…
Митяй жадно вытянул полсигареты и подумал про себя о том, что пачка была запечатанная. «Молодец Миха, со мной открыл».
Выкурили по одной, выглянули в расположение: всё спокойно. Закурили ещё. Митяй расслабился, опёрся о перила, лениво поглядел вверх – и вмиг почувствовал, как разряд холода пронзил всё тело от каблука сапог до кокарды на шапке: сверху спускался старшина. Обведя молодых пьяным взглядом, он молча стукнул обоих в челюсти.
- Ты кто?! – ткнул он пальцем Митяю в грудь.
- Курсант Митяев, товарищ старший сержант.
- Ты?!
- Курсант
