«косит». Новеньким выдали чистые общие тетради и ручки.
«…братское сотрудничество армий стран социалистического содружества крепится на прочной основе братского сотрудничества коммунистических партий этих стран», - красиво выводил Миха на первой странице и думал о том, что нужно всегда садиться на этом месте: рядом тёплая батарея. Служба в пехоте ему начинала нравиться.
В перерыве между двумя часами политзанятий в ленкомнате остались только духи, да и то не все: пришли сержанты и взяли от каждого взвода по одному человеку наводить дополнительный – идеальнейший – порядок в спальном расположении. Миха и Колька остались на своих местах: от их взвода убираться пошёл Петрянин. Казах Оскомбаев, замкомвзвод
46
второго взвода, послал Митяя. Здесь не обошлось без конфликта. Митяй слегка возмутился, что, мол, и перед завтраком он больше всех убирался, и Мирзоев с Чабаевым едва не накинулись на него с кулаками. Миха приподнялся со своего места, и Душман зло спросил:
- Что?! Русский русский защищай?! Я тебя в…!
- Я тебя сам, - спокойно ответил Миха, после чего встал и Шашков.
- Рядовые Митяев и Мирзоев, оба в расположение бегом марш! – прервал спор сержант.
У Зайцева, командира отделения в третьем взводе, всё обошлось спокойнее. Он назначил молодого казаха Наульбегова, и тот, заматерившись по-своему, убежал из ленкомнаты. «Землякам жаловаться пошёл, урюк, - с неудовольствием, но спокойно прокомментировал Зайцев. – Петров, иди… только натри полы и поправь постели».
Чабаев встал, пересел на первый ряд к земляку Арасову и сказал так, чтобы слышал выходящий Зайцев: «Урюк назвал другого урюком». Сержант не обернулся, но спина его дрогнула.
- Разве Зайцев нерусский? – спросил Миха.
- Твой земляк из тундры! Ха-ха-ха!
Миха промолчал, решив, что одного конфликта, с Душманом, ему на сегодня хватит.
- Много у вас в роте дедов? – тихо спросил он Шашкова.
- Да я сам ещё не всех знаю, - ответил тот, наклоняясь к столу, чтобы никто не слышал их разговора. – Мы здесь только две недели после карантина. А в карантине у нас был сержантом Тюлебеков, замок третьего взвода. Он – дед. Остальные сержанты, наверное, черепа, только из учебки. А вот Винокуров и Памфилов – одного призыва и корефаны, они по году прослужили.
- Винокуров – наш замок?
- Да, первого взвода, и он же за старшину. Вообще-то есть прапор, Цезарев, но он редко бывает в роте… Дальше: ара Аракелян – не знаю, то ли черпак, то ли фазан…
В эту минуту в ленкомнату вошёл Мирзоев, помахивая намотанным на руку ремнём. Он что-то сказал Курбанову, и тот встал у двери. «На шухере», - смекнул Миха и на всякий случай поднялся, делая вид, что заинтересовался газетами, которые по приказу замполита перекладывал в углу комнаты Грибанин.
- Ты моя знаешь? – Душман остановился, широко расставив ноги.
- Доселе не созерцал, - Миха специально ответил непонятно.
- А?.. Ты моя знаешь, су-ука?!. Я тебе знаешь, что сделаешь?.. – следующие фразы были не по-русски.
- Я тебе то же самое и на более высоком уровне…
Душман вскрикнул и начал бить ремнём, очень быстро взмахивая рукой. Миха минуты две пытался поймать ремень, но это не удавалось. Тогда он ударил ногой. Душман немного отпрянул. Лицо его перекосилось от злобы, ноздри расширились, с шумом втягивая воздух. Он готов был ещё раз накинуться на врага, но тут вошёл Рашидов. Курбанов что-то сказал земляку.
47
- Душман, пошёл вон!.. Ничего! Хочешь драться – так, чтобы никто не видел! Замполит зайдёт – и тюрьма!.. А ты что, щегол – наглый, да? – обратился Рашидов к Михе.
- Он на меня кинулся. Я защищался.
- «Кинулся»… Будешь з… - будешь чмо, понял?
Миха уже сидел на месте: с дедом лучше не спорить. Он сильно досадовал, что оставил столько ударов без ответа.
- Чуркам можно наглеть, а русским нельзя, - сочувственно прошептал Колька.
Через два дня всё молодое пополнение батальона свозили на стрельбище километрах в пятнадцати от города. Там они пальнули из автоматов, мало заботясь о точности – не успели бы закоченеть пальцы – и теперь полностью приготовились к принятию присяги. Торжество было намечено на ближайшие дни. Замполит Филипченко объявил, что желающие могут «выписать» на присягу родителей. Но среди молодых первой роты не оказалось ни одного, чей дом находился хотя бы в соседней области.
Всю дорогу на стрельбище Душман косился на Миху и грозил ему на двух языках. А во время стрельбы Миха сумел незаметно от офицеров направить на Мирзоева автомат, правда, незаряженный, чем заставил смуглого врага побледнеть. Отношения налаживались.
Ясным морозным утром десятого декабря батальоны и отдельные роты выходили на огромный плац: молодое пополнение каждого подразделения должно было присягнуть на верность партии и правительству.
В этой части света зима давно вступила в полные права: проморозила землю, реки и деревья так, что стволы трещали по ночам, застелила всё вокруг уже третьим слоем снега и раскалила воздух холодом настолько, что приходилось прикрывать нос рукавицей, чтобы не повредить стужей лёгкие. Но солдат мороза не боится. Доблестные батальоны, возглавляемые комбатами, встали спиной к городу, лицом к кирпичной трибуне и, услышав «смирно», замерли. Торжественное вступление однако быстро скомкалось из-за сильного холода, и вскоре ротные и замполиты уже принимали присягу, построив новобранцев перед строем своих подразделений. Четырнадцать молодых первой роты встали по двое. Митяй попытался вызвать у себя праздничное настроение, соответствующее важному моменту в жизни, но сзади заворчал Размадзе: «Быстро, духы, быстро. Я замерзать должен?» и помешал сосредоточиться.
- Рядовой Арасов! – крикнул ротный.
- Я!
- Рядовой Головко! – скомандовал замполит.
- Я!
- Для принятия присяги выйти из строя! – сказали офицеры дуэтом.
48
Солдаты браво промаршировали – благо вчера три часа потратили на тренировку – взяли текст, который почти все знали наизусть, начали читать: «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды…бесприкословно выполнять…суровая кара…» Расписавшись, вернулись в строй. Следующими были Грибанин и Кириллюк. Оба неплохо вышли: сказалась почти ежедневная четырёхчасовая строевая в учебке. Миха начал быстро и выразительно читать; слова «строго хранить военную и государственную тайну» его просто умилили: за всю жизнь он не знал ещё ни одной тайны или какого-нибудь секрета. Однако в конце первого абзаца текста присяги ротный оборвал его, сунул ручку и вызвал следующего. Грибанин читал, с трудом ворочая замерзающую челюсть: «… на ващиту ваэй Водины – Ауза Авеских Алиалистических Испублик…» «Что – чурка, да?» - спросил из строя Рашидов. Когда Грибанин начал расписываться, рота взвыла: ручка сначала два раза выпала из его деревянных рук, затем оказалась застывшей паста. Замполит подло-ласково улыбался и отогревал её дыханием.
- Чо, таарщ литинан, - загудел Размадзе, - у вас хороший сапоги, я замерзал уже…
- Закаляться надо, Котэ.
К замполиту вышел Мирзоев. Рота захохотала, когда Душман прошагал, делая отмашку рук наоборот. Вчера старшина Вынокуров тренировал его дольше других, в течение получаса вызывая из строя и отправляя обратно, но так ничего и не добился: при шаге правой у него вперёд шла правая же рука и наоборот.
Мирзоев подошёл к лейтенанту и молча откозырял. «Ты что, в польской армии? Рука держится всё время, пока докладываешь. Подыми». Мирзоев нерешительно поднял левую, опустил, оглянулся назад. Рашидов сказал что-то по-узбекски, и Душман, поднеся правую руку с загнутым ковшом запястьем к уху, произнёс:
- Таарщ литинан!
- Что?
Из строя начали подсказывать. Не выдержал и замполит:
- Товарищ лейтенант…
- Таарщ литинан…
- Рядовой Мирзоев….
- Рядавуй Мирзоёв…
…
… Наконец, Душману была вручена папка с текстом присяги. «Ну, слава Богу!» - облегчённо сказал Оскомбаев, но поторопился. Герой праздника, не читая, выпалил: «Я – гражданин Союза Советских!!» и умолк.
- Социалистических Республик, - продолжил Филипченко, и Душман повторил.
- Вступая в ряды Вооружённых Сил СССР…
… Когда Мирзоев вернулся в строй, у ротного уже был Шутов. Он бодро крикнул «я», а дальше начал пороть какую-то тарабарщину: «… вадавин ваува вавесы писиа сисисих иувлик…» Но никто не смеялся. Одни стучали нога об ногу, другие прыгали на месте;
49
героически отбивались от холода и соседние роты. Кто похитрее, те уже уходили с плаца. Расписаться Шутов не сумел: замёрзли обе ручки. Швердякин махнул рукой: «Ладно, в казарме распишешься», поставил молодых в общий строй и повёл роту в тепло.
В тот день в столовой к киселю дали печенье. Размадзе съел целую кучу – за половину роты, - запил тремя кружками, после чего объявил, что прощает молодых.
После ужина в праздничный день присяги молодёжь первой роты расселась на проходах между рядами кроватей с иголками в руках. Широкий коридор делил казарму пополам, и спальное расположение роты находилось по обе стороны коридора: справа, если стоять спиной к входу, - первый взвод и зенитное и связистское отделения, слева – второй и третий взводы. Вся обстановка ограничивалась койками, тумбочками и табуретками; лишь в расположении третьего взвода на крючках висели шинели. Шинели эти, с красными пехотными погонами, обладали довольно странным свойством аномального характера: лишь гас свет после отбоя, как они испарялись и потом появлялись вновь только после команды «батальон, подъём». Для понимания явления не нужно было приглашать специалистов по полтергейсту: плюс десять в казарме считалось жарой. Вечерами старослужащие ходили в бушлатах или сидели по каптёркам и бытовкам, где было немного теплее. Молодых грела работа.
На первом этаже дислоцировались две роты, имевшие свои спальные расположения, ленкомнаты, оружейки, бытовки и каптёрки; отдельные взводы, ничего этого не имевшие; располагались кабинеты командиров и штаб, на котором без всякой секретности прямо так и было написано: «Штаб». Ещё несколько рот жило на втором этаже казармы.
Миха и Митяй сели рядом с Колькой Шашковым. Вместо истрепавшихся подворотничков все молодые получили по куску белой материи, которую нужно было по-особому свернуть и пришить на воротник изнутри. Колька показывал и, заботливо расправляя «подшиву», рассуждал. «Всех духов припахивают подшивать или стирать, а меня никто не трогает. Старшине подошью и свободен, своей формой занимаюсь». Только сейчас друзья обратили внимание, что у Кольки на коленях лежало два пэша: своё и чистое, выглаженное, с красивыми погонами и комсомольским значком. «Чеченов никто не заставляет, все боятся их земляков. А узбеки своим подшивают. Вон у Пахратова пэша Рашидова…
- Пахратдинова, - поправил Миха, - он каракалпак.
- Один фиг.
- Я видел, как Рашид на него наезжал: земляк, земляк… - сказал Митяй. – Миха, ты будешь эмблемы менять на пехотную «капусту»?
- Буду.
- Ну, прощай, сапёрная рота…
- Прощай. Эй, Грибанин, хочешь в сапёрную учебку вернуться?
Грибанин встрепенулся и осторожно показал сладкую улыбку:
- Да…там в столовой посуды на всех хватало, и сержанты сидели за отдельным столом, не
съедали всё,
