Мороз начал храбро заползать в валенки, и мысли вновь вернулись к настоящему. Внизу по-прежнему хлопали дверью. «Старлей пришёл, или напились так, что на холод тянет…» Митяй развернул сразу два фантика и стал спускаться к домику, ощутив по пути, что конфеты были разного сорта. Внизу ему предстояло увидеть довольно занятную картину. Казалось, весь
69
караул не спал, каждые пять-десять минут кто-нибудь выскакивал из домика. Кроме того, черепа Сичка и Соколов явно косили: заходили внутрь за всякой ерундой, то прикурить у печки, то взять спички. Приглядевшись, Митяй заметил, что, кроме часовых, не спали только четверо – деды, за исключением Флюзина, и фазан Памфилов. Они выбегали «на улицу» и, расстёгивая на ходу штаны, мчались к туалету, а если он был занят, - за пожарный щит или ещё куда-нибудь, но недалеко. Возвращался каждый с важным видом, шумно поёживаясь и строгим голосом давая часовым какие-нибудь ценные указания относительно несения службы. Возвращался с тем, чтобы через некоторое время вновь рысью выскочить на снег, словно из бани, и занять свою позицию в круговой обороне. «Тортом обожрались, - решил Митяй. – Не может быть, чтобы из-за картошки. Пахратдина тогда б уже привязали к снаряду и запустили в сторону Луны».
- А сколько сейчас времени, товарищ сержант? – спросил он Тюлебекова.
- Сколько время?.. Немного постоишь и сменяю.
Действительно, пока суд да дело, прошло два часа нового года, и вскоре на выходе появилась смена: Мамедов, Наульбегов, Кириллюк и Пахратдинов. На этот раз на заряжание-разряжание вышли оба разводящих и помощник начкара, а также – проверить свою боевую машину – Остапенко.
- Ну, что, - шепнул Миха другу, - деды не спали?
- Ты как чувствовал, что они объедятся…
- По постам шагом марш! – скомандовал Памфилов и не дал закончить разговор.
Наконец-то тёплое помещение, а покой советских людей охраняют на морозе другие. Митяй и Петрянин, бодрствующая смена, условились по очереди по часу поддерживать огонь в печках, и мариец прилёг на кровать. Захрапели Тюлебеков и Остап, вернулись разводящие, выпили чая и тоже завалились спать. Всё стихло, лишь иногда мимо окон проходил часовой, да слышно было, как Мамедов осторожно втиснулся в коридор. Митяй засмотрелся на огонь, расслабился, но, когда увидел среди бликов от пламени красивое девичье лицо, понял, что засыпает и, встряхнувшись, пошёл за дровами, хотя у печки ещё лежало пять-шесть поленьев.
В Голопольске мало кто спал в это время. Компании бродили по улицам и дворам, шумно поздравляли одна другую со счастливым наступлением последнего года надцатой пятилетки, молодёжь бросалась снегом, запускала под крики и свист ракеты, купленные у солдат. Двигаясь нетвёрдым шагом, старший лейтенант Журавлёв, в миру просто Серёга, вёз на плечах своего сына. Следовавшая сзади молодая мадам Журавлёва громко разговаривала с подругами, мужья которых остались дома охранять выпивку, и кричала иногда мужу, чтоб был осторожнее с ребёнком. В квартире Журавлёва захмелевший майор, заместитель начальника политотдела части, который должен был утром проверить полевой караул второго батальона, совсем размяк от водки и, не обращая внимания на других гостей, мелко крестился левой рукой и желал здравствовать членам политбюро, путая при этом живых и похороненных: «Мрут, как мухи… И не упомнишь…ик!»
На утоптанном пятачке, с которого хорошо просматривалась узкая дорога, ведущая на трассу, стояли и беседовали часовые Миха Кириллюк и Узакберген Пахратдинов. Вокруг них всё пропитала полная тишина, слабый морозец даже не заставлял трещать деревья. Других часовых не было видно: Мамедов тихо зашёл в домик, Наульбегов завалился подремать на ящике со снарядами.
70
-… Идёт генерал-проверяющий с разводящим. «Стой, стрелять буду!» - кричит часовой. – «Ну, стою». – «Ну, стреляю…»
- Ха-ха-ха! Какой глупый этот часовой! Как Душман.
- Часовой? – удивился Миха. – При чём тут часовой?.. Просто в уставе не хватает слова «иначе»…
- Мишка, почему ты все анекдоты рассказываешь про генерала? Тебе не нравятся они?
- Почему же… Я много разных анекдотов знаю… А генералы мне действительно не нравятся… после одной истории.
- А что там было? Расскажи-ка.
- А, ерунда, не стоит и вспоминать.
- Расскажи. Стоять ещё долго. Час. Полтора, наверное…
- Да полгода назад маманька…мама, по-вашему, выбила участок под дачу…в престижном месте… А один генерал украл у нас пять соток земли… Ему не хватило своего куска под скромую дачную хижину в форме дворца.
- И никто не заступился?
- Почему? Когда все отказали, я напечатал статейку в нашей газете «Городская правда».
- И вернули землю?
- Нет. Редактору дали строгий выговор по партийной линии. Он даже сказал: «Не хочу состоять в одной партии с ворами…» Потом всё утихло… Но я отомстил ему… Моя месть была маленькой, но, как говорит наш общий дорогой товарищ, с далеко идущими последствиями.
- А что же ты сделал?
- Да, не стоит говорить, - Миха немного оживился при рассказе, но теперь это прошло. – Генерал-то был так себе, ненастоящий. Маленький и вшивый.
Они постояли молча. По трассе промчался одинокий грузовик, и опять всё стихло. Покой и безмолвие как-то вытесняли ощущение зимы, и холод совсем не чувствовался.
- Ну, ладно. Ты не вешай нос. Расскажи ещё какой-нибудь весёлый анекдот. Только без генералов.
- Без генералов? Это можно. Генерал идёт по казарме. Вдруг видит: на полу валяется бычок. Вызывает дневального. «Чей окурок?!» - «Да ничей, курите». Тихо! Машина едет. Разбуди Наульбегова и дуй на свой пост.
Миха побежал к домику, прижимая неудобный автомат ремнём. В дверь кто-то входил.
- Петрянин, ты? А, Митяй. Сержанты спят?
- Да. Что, кто-то идёт? Разбудить Памфилова?
- Разбуди… Нет, постой! Я их сам всех подыму. Дома отоспятся. Иди тихонько.
Миха обежал вокруг домика и начал изо всех сил колотить по окну караульной комнаты.
71
- Подъём! Подъём! Машина едет!
- Слышу, не стучи, - отозвался Тюлебеков.
- Машина! Машина уже близко! – Миха продолжал тарабанить и испуганно кричать.
- Да слышим, Кириллюк, хватит орать! – громко сказал Памфилов.
- Не стучи – сейчас выйдем! – поднялся Рашидов.
- Горим что ли? – Остап сел на кровати и почесал голову. – Духи! Выносите меня, потом оружие!
Журавлёв уже входил в домик, а Мамедов закрывал ворота за уехавшими «Жигулями». «Всё в порядке, Тюлебеков? Без происшествий? – равнодушно спросил офицер. – Что вы меня всем взводом встречаете? Я не Лев Лещенко…»
Зима заканчивалась. Солдаты первой роты ходили в наряды, в караулы, работали, по субботам, которые в армии называются парково-хозяйственными днями (ПХД) трудились в парке машин и по хозяйству, а по воскресеньям, если выпадало счастье не заступать в наряд и не находиться в нём, смотрели в клубе УРа патриотические фильмы. Иногда кому-нибудь везло: посылали работать в город – на электростанцию, на какой-нибудь завод, на базу – грузить-разгружать, уносить-приносить, а также подметать и убирать, в чём солдаты, конечно, были профессионалами. Работа «за забором» ценилась, хотя частенько оказывалась более тяжёлой, чем в у себя. Там, «на гражданке», не стояла «над душой» куча надсмотрщиков и отсутствовало что-то тяжёлое, давящее на психику, что сразу же ощущалось, стоило лишь вернуться в часть через ворота КПП или КТП. Кроме того, предприятие, бравшее солдат, бесплатно кормило их, и какая-нибудь захудалая заводская столовая казалась «воякам» просто рестораном. В городе можно было купить мороженого, кваса, молока, чего никогда не продавалось в войсковом магазине и чего поэтому особенно хотелось. Да и гражданские в Голопольске, убеждённые, что солдаты защищают их от соседнего государства, относились к ним на редкость хорошо, даже давали закурить, не дожидаясь просьбы.
Из занятий во втором батальоне проходили в основном лишь политические. Однако во время непродолжительного выезда в зону предполагаемых боевых действий – район обороны – Швердякин заставил роту надеть костюмы химической защиты и с криком «за Родину, за Сталина» сходить в атаку. До границы не дошли: стёкла противогазов быстро потели, и врагу в этот день крупно повезло. Ближе к весне, к проверке, командиры обещали ротные учения и усиленные занятия огневой подготовкой.
Всё это трудное холодное время, когда снаружи доходило до минус тридцати восьми, а внутри не доходило и до плюс десяти, первая рота не только функционировала, но и жила. Когда на вопрос «сколько до приказа» духи ответили: «Тридцать», у дедов роты уже всё было готово для отъезда домой. Вечера они проводили в бытовке, занимались «дембельскими вещами», только Флюзин собирался увольняться «по гражданке», не в парадной форме.
Сержанты по-прежнему командовали, и рядовые по-прежнему подчинялись. Но не все. В середине февраля Миху Кириллюка взял к себе начальник клуба капитан Сырцов. На михином месте мог оказаться любой хитрец-фазан или череп, но, когда капитан зашёл в батальон и обратился к солдатам, строившимся на обед, с вопросом, кто может рисовать, чертить, писать
72
пером, делать транспаранты и плакаты, Миха здраво рассудил, что если требуют так много, то не будет строгого спроса, и вызвался. Днём он занимался всякой всячиной, но больше отдыхал. Среди солдат оркестра нашёлся неплохой художник, прослуживший, как и Миха, несколько месяцев, и ему доставляло большое удовольствие попрактиковаться с кистью в руках. В свою очередь и Миха оказывал кое-какие услуги командиру художника, младшему сержанту, игравшему на барабане. Перед вечерней поверкой Михе приходилось возвращаться «домой»: Винокуров не позволял духу опухать и ночевать в клубе. И если молодёжь роты по утрам одевалась за сорок пять секунд и мёрзла на зарядке, днём работала за себя и за того парня, сидевшего где-нибудь в кочегарке с земляками, а вечером мечтала о том, чтобы нечистая сила не принесла какого-нибудь генерала и не было ночной работы, то труженик клуба находился вне досягаемости старослужащих, и если попадался им на глаза, то всё равно они по привычке припахивали какого-нибудь Петрянина или Зайцева. Миха настолько обнаглел, что даже подрался с Арасовым, чтобы показать, что не считает того важной персоной, занявшей в роте положение лучшее, чем многие черепа. Впрочем, стычка оказалась безрезультатной для обеих сторон: Миха был ловок, кавказец – силён. Зато исчерпал себя другой конфликт. Кириллюк, начав работать в клубе, заботился о своём пропитании сам. Обычно он приходил в столовую через служебный вход в тот момент, когда повара начинали раздачу пищи и благодаря наглости и приятельским отношениям с Мазуровым и узбеком Хамидом, получал хорошую пайку. Однажды он пришёл, когда в наряде стояла его рота. Перекусив в пустующей зимой овощерезке, Миха столкнулся в коридорчике перед выходом с Душманом, который брёл, важно посвистывая и помахивая ремнём.
- Колоду рубишь, абрек?
- Ты, Киря, дура не гони! – Мирзоев, судя по всему, попал в посудомойку, где за него трудились другие, и был наполнен спесью.
- Куда гоню? Куда Макар телят?
Душман всегда выходил из себя, когда с ним так разговаривали, но сейчас к непонятным словам прибавлялся ещё и
