просидел над шевроном, вслушиваясь в замечания, которыми сержанты сопровождали браковку работы молодых, и пришил всё с первого раза. Митяй разделался с проклятым шевроном с седьмой попытки. Большинство – около этого.
В два часа ночи вся рота построилась внизу, и старшина устроил смотр. Отослав человек пятнадцать что-то переделывать, он приказал остальным гладить шинели. Дело нескорое: рота имела всего четыре утюга, из них один заняли сержанты. Наконец, в четвёртом часу «оборудованные», выглаженные, клеймённые хлоркой, осточертевшие уже всем шинели были сданы в каптёрку. Старшина больше не появлялся. Терещук построил курсантов и объявил: «Завтра, то есть сегодня уже, в учебную дивизию приезжает зам командующего округом генерал Балбенов. Приедет посмотреть и нашу учебную роту. Сами видите, какой у нас бардак… - он бесстрастно оглядел помещение и продолжил. – Поэтому быстро наводим идеальный порядок и отбиваемся. Сержанты, видите, тоже с вами не спят… Задача следующая…»
Курсанты резво накинулись на работу, надеясь отвоевать у ночи хоть немного времени для сна. Они шумно суетились, подзадоривали друг друга стандартными фразами, вольно или невольно копируя капралов. Прыть однако быстро пришла, быстро и ушла, стоило только опуститься на корточки с куском стекла в руках. Боевой дух вытеснился апатией. Терещук и двое младших сержантов исчезли, а их место заняли довольно свеже выглядевшие Круглов и замок четвёртого взвода Крусавин. «Выспались сволочи», - отметил Митяй про себя. Он скрёб четыре доски, немного опережая соседей и стоя на коленках. На корточках уже мало кто выдерживал: уставали колени, мешали сапоги, больно стягивали ноги по-дурацки зауженные к низу военные брюки. Зато очень удобной новая поза курсантов была для Круглова. Он снял ремень, и, чуть кто замедлял движения и начинал дремать – прямо стоя на коленях, - лупил бляшкой по заду: «Не спать, недоноски, для Родины трудитесь! Чистота в казарме – это тоже укрепление обороны!»
Снял ремень и Крусавин, когда Круглов пошёл проверять, как идёт работа в умывальнике. Капрал ходил меж согнутых фигур, топтал стекло, разносил сапогами стружку, покрикивал и, раскрутив ремень, смачно лепил какому-нибудь сонному.
Через час на смену этим сержантам пришли другие – Петин и Цебух. Время растянулось и замерло, ночь стала казаться бесконечной. Туман обречённости опустился на десятки копошившихся на полу людей; вместо «скорее бы закончить работу» каждый думал о том, что было бы величайшей удачей вздремнуть прямо здесь, стоя на коленях, всего одну-две минуты.
Доведя половые доски первого этажа до цвета полной луны, рота перебралась на второй этаж. Здесь половину расположения занимали кровати третьего и четвёртого взводов. Их быстро вынесли в коридор, освобождая фронт работы. Сложнее было с другой половиной: десятка два водителей, поваров и прочих представителей «постоянки», постоянного состава учебной роты, мирно спали, словно никаких генералов на свете и не существовало. Не включая свет, курсанты выскребли свободное пространство, затем осторожно переставили туда заселённые кровати и продолжили эпопею на коленях.
Стараясь побыстрее шевелить руками и заставляя себя напряжённо думать, чтобы не закрыть глаза и не схлопотать по заду, Митяй ругал незнакомого генерала. Ругал щедро, живописно, обстоятельно. Начав персонально с личности, он перебрал родню генерала, предков, потомков, перешёл к неодушевлённым предметам, как-то: к генеральскому УАЗику, генеральской квартире и даже к двери в подъезде дома, где живёт генерал, и закончил проклятиями в адрес
26
потёртой жёлто-белой пуговицы на генеральском мундире, второй сверху. Удовлетворившись этим, Митяй обратился к тем далёким и неизвестным людям, которые требуют по десять раз в год красить танки и не отпускают краски на полы в учебных подразделениях. Здесь он добрался до стелек в сапогах этих людей, твёрдо заявив себе, что совершил над данными предметами насильственное действие. Мысли отвлекали, ругань, хотя и не высказанная вслух, охлаждала злость и ненависть. Проклятья ослабевали, когда капралы теряли на минуту бдительность, когда мысли начинали путаться и голова опускалась вниз, и вновь усиливались после резко пробуждающего удара ремнём.
В ту самую минуту, когда Митяй заканчивал очередную полосу, устало споря с соседом слева: «Это доска твоя, мои вот четыре», Миха спал, но спал несколько странно – под потолком.
Парню слишком не везло в последние дни, и, наконец, судьба немного смилостивилась над ним. Терещук, распределяя взвода по работам, послал Миху убираться в ленкомнате. С большой банкой в руках ( вёдра уже расхватали), в которой плавали тряпка и мыло, он зашёл в ленинскую, обследовал её внимательно и – растерялся: был полный порядок. Наверняка, ответственный за ленкомнату второй взвод хорошо поработал здесь днём. Вот только радоваться этому или огорчаться, он не знал. Но – порядок требовался не полный, а идеальный, и Миха смахнул предполагаемую пыль, выровнял столы и стулья, на раз протёр паркетный пол… Заглянул Круглов и, брякнув какое-то глупое указание, исчез. Миха осмотрелся: делать больше нечего, можно встать где-нибудь в уголке с тряпкой в руках и ждать, когда все закончат работу. Однако смертельно хотелось спать. Подняв глаза вверх, он обратил внимание на то, что лозунг «Коммунизм уже не за горами» на белой бумаге, обтянутой плёнкой, сильно загажен мухами. За осень никто не догадался его протереть. «Эврика!» - вслух воскликнул обрадованный парень. – «Так говаривал в ванне мой дедушка Архимед, когда в кране появлялась горячая вода». Лозунг висел над дверью, и Миха пододвинул стол, поставил на него другой, а наверх ещё стул и свою банку-ведро и, плотно притянув дверь, залез на свою пирамиду. Усевшись на спинку стула и положив на раму с лозунгом тряпку, он предупредил себя: «Внимание на дверь!», склонил голову на колени и задремал. Каждые десять-пятнадцать минут Миха бдительно встряхивался, смотрел вниз и снова закрывал глаза. Так прошло полчаса, час, сержанты не тревожили… Разбудил Миху топот. «Фу, кажется, это со второго этажа спускаются, а я уже подумал, что лечу вниз». Он спустился, приоткрыл дверь.
- Куда идёте?
- Спать! – как-то пугающе радостно крикнул из толпы Витька Милютин, нелепо взмахнув рукой.
- Уже всё сделали?
- Всё! Всё!
Курсанты двигали руками и поворачивали головы как-то неестественно и больше походили на зелёные привидения или роботов с красными глазами. Миха быстро раскидал свою баррикаду, отнёс банку в туалет и, проходя в спальное расположение, глянул на часы: шесть. Через полчаса подъём.
Торжественным утром девятнадцатого ноября зарядки не было: наводили идеальный порядок.
27
Сами капралы набивали уголки на постелях некоторых нерадивых курсантов. Старшина, чистенький, выглаженный и злой, гонял всех. Двадцать минут дал молодым, чтобы привести себя в порядок, затем лично провёл утренний осмотр. Трое, не удовлетворившие своим внешним видом его требованиям, были отправлены в столовую и заменили троих из наряда. Часов в семь прибежали ротный и два взводных и закрылись в канцелярии. Рота чинно, с повышенной организованностью сходила на завтрак, вновь убралась в спальном расположении, затем расселась на политзанятие. Через час оказалось, что генерал проехал мимо, не навестив сапёров. Старшина погнал всех восстанавливать забор и убирать снег.
День прошёл быстро. После обеда ротный не приходил, и сержанты с трудом выдумывали, чем занять подчинённых. Перед ужином назначили наряд. Сходили в столовую. Генералов больше не предвиделось, и курсанты спокойно занялись «подготовкой к завтрашнему дню».
Миха уже научился ориентироваться и сделал всё быстро. К счастью, на подбородке почти ничего не росло, и не надо было клянчить бритвенный станок у какого-нибудь жмота Семанина. Миха тихонько зашёл в ленинскую комнату, чтобы не видел неугомонный Петин, который сам иногда точно не знал, к чему придирается, и стал писать письмо маме. Так же тихо втиснулся в ленкомнату и Митяй. Приятели обрадовались друг другу, как после долгой разлуки.
- Я видел, как ты сюда зашёл… - сказал Митяй. – Хочу спросить… Представляешь, не могу вспомнить, кукую кашу мы ели на ужин. И вроде бы наплевать, а вот удивительно: забыл. Привязалась мысль…
- Чем такой ужин, так я лучше бы покурил.
- Да, курить охота – смерть. Я сегодня дёрнул два раза, у кого-то нашлась папироса.
- Знаю, знаю, пацаны из твоего взвода надавали Терещуку рублей десять, а он им купил две пачки «Беломора».
- Да?.. И ведь магазин-то рядом…
- Ну, сбегай. Из нарядов тогда не вылезешь до весны…
- Эт точно.
Оба замолчали. Можно было разговаривать, но страх, что кто-нибудь зайдёт и за что-нибудь накажет, сковывал, не давал расслабиться.
- Строиться на вечернюю поверку! – заорал дневальный, отчётливо отделяя одно слово от другого.
Приятели встрепенулись и обречённо посмотрели друг на друга, встретились глазами. «Десять раз по сорок пять секунд и сон, не дающий отдыха телу и мозгам», - синхронно подумали они и пошли в коридор.
Курсанты торопливо сходились на центральном проходе перед дверьми казармы, становились по взводам и отделениям. Пока ждали старшину, капралы привычно развлекались.
- Пидавасы! – орал маленький Петин, оглядывая подчинённых. – Вы знаете, что вы пидавасы?! Я вас спвашиваю!
- Так точно.
28
- Не понял!
- Так точно, товарищ младший сержант!
- Гвомче!
- Так точно! Таарщ! Млад! Саант!!
Терещук веселился по-другому. Он дул на взвод, и солдаты, как будто под ураганным ветром, падали шеренга на шеренгу. Плохо приходилось тому, кто слабо иммитировал борьбу со стихией.
Круглов в вечно плохом настроении выводил из строя тех, кто криво пришил подворотничок или не почистил сапоги, и вкрадчиво спрашивал:
- А почему сапоги грязные?
- Я чистил, товарищ сержант.
- А почему же они не чёрные?
- Крема нет.
- Ну, а вакса?
- Мне не хватило, кончилась.
- Рожай, сука!! – чёткий боксёрский удар отбрасывал несчастного на несколько шагов.
Терещук устал дуть.
- Взвод, вспышка слева! – скомандовал он.
Все грохнулись на пол.
- Отставить.
- Почему пэша грязное?! – подскочил он к Грибанину.
- Так ведь это…
- Что?!
- Так ведь мы падали, товарищ младший сержант.
- Что?!
- Дурак, что ты говоришь, - шептали со всех сторон. – Он уже сержант.
Но Грибанин вконец растерялся. Бедняга всех капралов: и младших, и не младших (а таковыми были Терещук и Круглов) называл «товарищами сержантами», но тут вдруг брякнул слово «младший» и не по адресу.
- Выходи, выходи сюда, - тащил его за ухо Терещук, - становись на тумбочку: ты в наряде.
- Товарищ сержант, я ведь только сменился.
- Меня не …! Попробуй заплачь при старшине, забудешь, что такое спать.
29
- Вота, смивно! – завизжал Петин.
Старшина, в футболке и кроссовках, вышел из каптёрки и начал поверку. В эту ночь роту ждал новый сюрприз: исчез Меньшаков из третьего взвода. Проверили наряды, поискали в помещениях: нигде нет. Цебух пошёл за ротным. Старшина одел десятка два курсантов и отправил по окрестностям, но в степи, где жили
