стрельбище… Ну, это вообще: кто хилый и дома, кроме баб и водки, ничего не знал, - сразу вешайся…
Сержанты согласно заулыбались. «Половина умвёт по довоге», - «утешил» Малец. «Ну, уж ты-то скорее сдохнешь, чем я», - ответил ему Митяй в уме. К этому сержанту он начинал чувствовать глубокую неприязнь.
Старшина закончил речь и ушёл. Из шеренги сержантов вперёд шагнул Терещук и, сделав рожицу, крикнул: «Отбой, сорок пять секунд!» Курсанты метнулись в расположение, на ходу расстёгивая пуговицы. Ругань, толкотня… За отпущенное время не успели даже добраться до своих кроватей. Подъём. Вновь построились. Сержанты проверили, все ли пуговицы у молодых застёгнуты (кто-то хитрый получил оплеуху), и снова скомандовали отбой. Подъём. Ещё отбой. Уже никто не переругивался, все поняли, что на панике лишь теряется время. Ещё один отбой. Тишина. Неужели всё, можно уснуть? Сержанты о чём-то совещались, негромко хихикая.
- Значит так, - скомандовал один. – Я подхожу к вам и говорю: «Духи-и!» Вы тихо отвечаете: «Мы-ы». Я – вам: «День прошёл». А вы: «Слава Богу, не убили». Ну, попробуем.
- Ду-хи-и…
- Мы-ы…
- Не так, протяжнее, как будто вы духи, понимаете, из пещеры.
- Ду-хи-и…
- Мы-ы…
18
- Кто не отвечает, недоноски?! – Терещук пошёл между кроватями. – Давай, Серёга.
- Ду-хи-и…
- Мы-ы-ы…
- День прошёл!
- Слава Богу, не убили.
- Вот теперь лучше. Ещё раз.
Через пару минут развлечения возглавил Малец.
- Внимание, ублюдки! Будем заниматься ствоевой подготовкой на квоватях! Вавняйсь! Смивно! Напва-во!
Терещук и двое других ходили между ярусами коек и проверяли выполнение команд.
- Отставить! Нале-во! Кву-гом! Не слышу, ублюдки! Кву-гом! Во-от! Тепевь все повевнулись на пвавый бок и левой вукой взялись за пвавое яичко! Все! Не дай Бог, кто не возьмётся!..
- Ах ты, сука! – набросился сержант на кого-то.
Слышно было, как он лупил кулаком несчастного на верхней койке:
- Почему не выполнил команды сержанта Советской Армии?! Почему?! Почему?!
- Отставить! – командовал Малец дальше. – Кву-гом! Левой… Нет, пвавой вукой все взялись за левое яичко и – я командую, а вы отвечаете: «Слава!»
- Советской Армии и Военно-Морскому Флоту!..
- Слава!
- Гвомче, ублюдки! Никто не убивает вук! Севжантам Квасной Авмии!..
- Слава!!
- Офицевам!..
- Слава!!
- Министву обовоны мавшалу Соколову!..
- Слава!!
Прошла неделя. После повзводного деления курсантов, при котором критерием командир роты почему-то выбрал рост, Миха попал в первый взвод под командование того, кого Митяй называл про себя «Малец», - младшего сержанта Гриши Петина. Взвод, где Миха со своими ста семьюдесятью девятью сантиметрами стоял в последней шеренге, тут же окрестил своего замкомвзвода «ублюдком» по любимому словечку Гриши. Занятно было видеть, как Петин задирал голову перед построенным взводом и гнусавил: «Козлы! Щеглы! Да я вас!..» Бил он
19
слабо, и назло ему никто из пацанов не выражал боли ни лицом, ни голосом.
Второй взвод достался Андрею Терещуку. Спать его подчинённые ложились после пятнадцатого отбоя, когда уставал командовать сам «замок». Во втором оказались Митяй и Петро, с которым Миха поддерживал приятельские отношения. Впрочем, времени на разговоры почти не было. Утро проходило в занятиях строевой, политической, технической подготовкой; скрябание полов чуть ли не каждый день заканчивалось перед самым сном. Вообще, наведение порядка стояло на первом месте. Едва ли не круглосуточно двое провинившихся за что-либо натирали полы, дёргая туда-сюда «машку», деревянный прямоугольный короб с грузом, обитый снизу кусками шинели.
За неделю в роту прибыли ещё три группы новобранцев – человек двадцать пять, и теперь при построении они образовывали на левом фланге что-то вроде пятого взвода. Все они были лишними, и сержанты поговаривали об отправке в войска. Из учебки никто уезжать не хотел: здесь – только кучка капралов, а там – и «деды», и «фазаны», и «черепа», и те же сержанты. Да ещё и «урюки», как говорили капралы, которые, видать, и сами боялись покинуть учебную роту.
Но самым главным событием прошедших дней для курсантов было начало нарядов. Теперь по вечерам все со страхом ждали назначения на КПП, по роте, в столовую и в кочегарку. Особенно боялись столовой, где было много работы и не было ни сна, ни отдыха.
Произошла и не очень заметная пока дифференциация между молодыми. Тех, у кого не получалось быстро работать, быстро одеваться и раздеваться, кто стонал и спотыкался на зарядке, «дрочили» ещё сильней, ставили в худшие наряды. К ним без конца придирался жестокий и неистощимый на унижения Терещук. В число таких – а сержанты именовали их «чмырями» - боялся попасть каждый, а потому тянулись изо всех сил, чтобы только не выделяться, оставаясь в золотой середине. Обозначилась и другая прослойка. Один, Паша Бугулюн из первого взвода, хорошо играл на гитаре, и теперь ночи для него проходили без нарядов, но и без сна. Другой устроился в каптёрку старшины. Работы меньше, но больше оплеух и окриков: старшина любил идеальный порядок и идеальное послушание. Очкарику, которому не удавалась строевая подготовка, призванному на службу в двадцать четыре года, повезло больше всех: день он проводил в канцелярии ротного, печатал, писал, чертил… Техническое образование ценилось особенно.
На четырнадцатые сутки своей службы Миха впервые пошёл в наряд «по кухне». В прошлый раз, когда в столовую заступало первое отделение его взвода, он сделал шаг влево – благо соседи по шеренге находились в санчасти с привезённым с гражданки триппером – и в число несчастных не попал. Но теперь Гришин напарник, младший сержант Цебух, вытолкнул Миху из строя: «Цей ще не був у наряди». «Козёл!» - смело ответил ему Миха про себя. К Цебуху плохо относились все курсанты, в том числе и украинцы. Земляк-сержант даже ни разу не заговорил с ними. Массивный, с выдающейся вперёд грудью и большими кулачищами, с бесстрастным лицом, но с чересчур наблюдательными глазами на нём, командир отделения гришиного взвода обладал очень неровным характером. Он никогда не искал повода ударить курсанта, но тот, кто хоть на минуту разгибал спину или переставал тереть стену тряпкой, мгновенно получал тяжёлый удар-толчок между лопаток и летел под раскатистый хохот богатыря.
Самым мирным из сержантов считался замкомвзвод третьего Шпенёнок: он всего лишь давал
20
пощёчины. Третьему взводу завидовали.
Встав среди выбранных в наряд, Миха сразу успокоился. Биение сердца вошло в норму, голову больше не одолевала мысль «хоть бы не меня, хоть бы не меня…» Теперь дело решённое. Он успел даже заметить, что Митяй пошёл в наряд по роте вместе с Грибаниным, чмырём второго взвода, которого Терещук совал во все щели, будь то работа на морозе по восстановлению дембельского забора, надалбливание угля после отбоя в помощь наряду кочегаров или неизменное скрябание, от которого при уме и хитрости уже можно было отмазаться. Специалистом высокого класса здесь оказался тот самый рыжий, Серёга Никитин из второго взвода, который после съеденной перед строем булки хлеба не только не опустился, но, наоборот, прежде чем сержанты обратили внимание, сходил дважды подряд в лёгкий наряд по КПП, когда его взвод заступал по столовой.
Наконец, наряд назначили. Что с каждым днём становилось всё трудней. Полтора десятка курсантов переселились в санчасть, а одного даже забрали в госпиталь: подозрение на язву желудка. Проклятое скрябание, когда пальцы без конца резались стёклами, а непривычный климат не давал ранам заживать, образуя мягкие водянистые опухоли – панариции, приводило к тому, что ежедневно кто-нибудь из сержантов водил чуть ли не целый взвод в санчасть. Курсанты возвращались с перебинтованными руками, которые теперь использовались как повод «рубить колоду». Доходило до того, что при назначении наряда Терещук требовал разбинтовывать пальцы, и сам определял, в какой стадии находится процесс выздоровления.
Помимо больных, часть роты была в наряде, часть только вчера сменилась, и дело шло к тому, что придётся «тащить наряд» через сутки. Днём на политзанятиях, на которые всегда старались собрать как можно больше солдат, сидела жалкая кучка. Гораздо большая копошилась вокруг забора части: срочная работа. Возможно, выгнали бы всех, да не хватало тёплого обмундирования, особенно рукавиц. Миха шутил: «Напишу китайцам, чтоб зимой не нападали: нам не в чём обороняться».
… Пришли в столовую. Старый наряд передал белые рубашки (нижнее бельё), которые натягивались поверх пэша; новый наряд проверил посуду и порядок; и сержант Круглов, дежурный по столовой, коротко, но обстоятельно объяснил боевую задачу. Миха мало знал этого капрала, командира отделения в третьем взводе, всегда серьёзного и уравновешенного. Пацаны говорили, что Круглов – фазан, т.е. прослужил год, и странно было, что его не поставили замком. Терещук, Петин и другие были всего лишь черепами, одного с ним, Михой, года рождения.
Шустро убрали со столов, благо на ужин, в отличие от обеда, ставилось только по одному бачку – с кашей. Двое остались мыть полы, остальные налегли на посуду. Миха подзадоривал мойщиков анекдотами про глупых генералов и хитрых и находчивых солдат и украдкой наблюдал за двумя самыми высокими в их взводе, а следовательно, и во всей роте курсантами. Оба устроились у окошка в зал, счищали с мисок остатки пищи (если таковые встречались) и сортировали посуду, опуская в разные ванны. Остальные мыли, сидя на широких краях ванн.
- Генерал идёт по части, все на занятиях, на работах… Вдруг видит: один солдат лежит на кровати в сапогах и курит. «Как ты смеешь?! Ты кто такой?!» - Я дембель, а ты кто?» - Я генерал!!» - «Ге-не-рал… - задумчиво так говорит солдат, пуская дым. – Что ж, генерал тоже неплохо».
Посмеялись. Миха посматривал на здоровяков, думая о том, какие они разные, хотя внешне – близнецы. Все единогласно решили, что оставшиеся на хлебных тарелках куски – в основном со столов офицеров, сержантов и новеньких призывников – оставят на ночь: половину обменяют
21
с нарядом по кочегарке на печёную картошку, остальное сами съедят с картошкой. И было забавно видеть, как один из чистивших посуду суёт иногда себе в рот кусок хлеба, беззаботно приговаривая: «А, какой-то маленький… А этот отломан». Никто не возражал – стыдились об этом говорить, но глаза выдавали: это – не товарищ, а чмо. Его напарник тоже был не против пожевать (с таким ростом ему следовало бы три ужина, а не один), но мнение товарищей для него было важнее куска. «Вкалываем, как бегемоты, - подумал Миха, выполаскивая черпаки, - и бесплатно, так хоть кормили бы по-человечески. Чтоб не думать об этой паршивой жратве целыми днями. Сколько денег на армию уходит. И на что только они их тратят?»
Пришли двое, мывшие зал.
- Что, уже закончили?
- Конечно, не то что вы – копаетесь.
- Ладно, мы тоже скоро…
В маленькую посудомойку ввалились ещё четверо.
- Ну что, получили продукты?
- Получили.
- Подрезали что-нибудь?
- Ага, - ответил за всех Виктор Милютин, призванный со второго курса какого-то с замысловатым названием института, - нас, духов, даже в склад не пускают.
- Картошку привезли?
-
