Ничего, зато ещё не очень грязные.
Миха мало что понял, но уточнять не стал.
- Хотите, анекдот расскажу? – предложил он.
- Давай, если успеешь.
- Генерал идёт по части, проверяет. Солдат красил ракету снизу вверх. Ему крикнули: «Генерал!» Он надел ведро с краской на нос ракеты и спрыгнул. Генерал подошёл, увидел ведро:
- Так, а это что?
Офицеры молчат, а солдат взял да и ляпнул:
- Фотонный отражатель, товарищ генерал!
- Вижу, что фотонный отражатель. Почему не покрашен?
Миха умел рассказывать анекдоты. Он живо перевоплощался, помогая себе жестами, мимикой, изменял голос. Слушавшие его захохотали и тут же осеклись.
- Я не понял. Встать! – старшина разглядывал молодых с ненавистью и словно радовался их провинности. – Почему сидим?!
- Ждём, сейчас стёкла принесут, товарищ старший сержант, - ответил один.
- Почему сидим, когда мимо проходит старший по званию?
Молчание.
-Смотрите, несчастные. Вы меня ни в хрен не ставите, и я вам устрою жизнь по уставу. С вами тут цацкаются, а вы опухаете… Упали на пол! Тридцать раз отжаться!.. Сдвигайте кровати, подметайте пол! Или когда принесут стёкла, начнёте ковыряться?!
Показался сержант и двое с ящиком битого стекла. Миха носил кровати и украдкой со злорадством и страхом наблюдал, как распекал старшина, которому, как сказали пацаны, осталось до дома всего полгода, младшего сержанта, который прослужил лишь на пять месяцев больше Михи. Со злорадством – потому что приятно было посмотреть, как краснел и бледнел капрал, «дрочивший» Миху на плацу. Со страхом – потому что было ясно: вся эта ругань отразится на них.
Так и вышло. Миха наивно полагал, что он мастер материться. За работой же, слушая капрала, он почувствовал себя жалким первоклассником в этом деле: к изощрённости в упоминании родственников и частей тела, добавилась армейская специфика, грубая, как танк, и беспощадная, как залп «Града».
Оказалось, стёклами обдирают половые доски, убирая со стружкой пыль и черноту следов от сапог. Занятие было не из приятных. Старожилы предусмотрительно брали стеклины побольше. Миха же обратил на это внимание лишь тогда, когда изрезал все пальцы маленькими стёклышками. Кровь заливала ладони, и он отпросился в умывальник. «Бегом! Две минуты тебе, - напутствовал «товарищ сержант», и пришлось бежать, иначе бы тот вернул обратно, как это было полчаса назад. Один солдат не пообедал, точнее, плохо побежал, и Терещук, подозвав его, профессионально нанёс два коротких удара по рёбрам.
15
Миха шагнул в умывальник и успел заметить, как все встрепенулись и начали было тереть стены. «Вот оно что! Убрали наскоряк и теперь богодулят».
- Дозорного поставьте, тунеядцы, - посоветовал он.
- Ладно, ладно, - ответил рыжий пацан, с большим ртом и хитрыми глазами, - убирай за собой в раковине.
Миха остановил кровотечение и не удержался, заглянул в туалет. Двое разговаривали с тряпками в руках наизготовку, но даже не дёрнулись.
- Мы им кашлянём, если капрал или кадет, - пояснил догадливый рыжий.
- Лучше ракету запусти.
Возвращаясь, Миха поискал глазами своего земляка. Ни в бытовке, ни в ленкомнате Митяя не было, среди «скрябальщиков» тоже. Заработала радиоточка, и трудиться под модные песни Макаревича и Гаины стало веселей. Миха, раздосадованный тем, что кто-то попал на более лёгкую работу, принялся энергично скрести доски, чтобы поскорее привести в порядок свой участок. Он даже ненароком распространил своё предположение – «сделаем и отдыхаем» - под видом обещания сержанта. Увы, в армии такая глупая мысль может возникнуть лишь в голове неискушённого. Солдаты работают не на конечный результат, а на время; сколько же ты сделаешь – не столь важно. После первого этажа, ввиду того что времени до ужина оставалось достаточно много, перешли, прихватив стёкла, на второй. Ударники труда получили хороший урок того, как надо работать на оборону.
Только вечером, перед построением на ужин, Миха увидел, как Митяй с другими пришёл с улицы, и, когда приятель сдал тёплую одежду, поинтересовался у него, где тот работал. «Видал забор вокруг учебки? – усмехнулся земляк. – Дембеля с постоянки строили, а в конце октября домой уехали. Представляешь, он на гольном песке построен. Вот и падает теперь. А что летом будет? Весь завалится… Вот мы и латали его немного, да тоже, цемента ни фига нет, больше у костров сидели. Но самое интересное (сержант сказал) столбы держатся на льду. Они были духами до нас, и дембеля заставляли их по ночам ставить эти столбы. Чтобы долго не трамбовать камнями, они заливали их водой, а сверху накидывали земли. Один держит, другой носит воду из канавы. Замерзает быстро, ночью-то холодно. Ещё и выспаться успевали… Вообще, говорят, в этих местах зима в конце августа начинается». «Надеюсь, границу у нас надёжнее делают», - подумал Миха в ответ.
На ужин была вермишель, и все ели с удовольствием. Но обиженный днём старшина, которого в столовой курсанты видели впервые, быстро поднял роту. Привычно выскочили по одному, построились. Сержанты почему-то не торопились. Густую тьму слабо освещали немногие огоньки, доносились обрывки песен из других учебок. Налетал порывами противный колючий ветер, и Митяй едва слышал, что там говорил в голове колонны «Малец», как прозвал он для себя сержанта, упрекавшего за вшивник. Другие капралы почему-то лазили в строю и что-то искали. Но вот долгожданная команда и. наконец, более-менее тёплая казарма. Вновь построились. Перед ротой – сержанты и худощавый, среднего роста рыжий курсант.
- Кто будет таскать хлеб в карманах – будет жестоко наказан! – проходя вдоль строя, прокричал Терещук.
Под взглядом его жёстких, въедливых глаз все опускали головы.
- Вам что, не хватает, ублюдки? – прогнусавил Малец.
16
Принесли булку хлеба, и рыжему, тому самому, кто днём убирался в умывальнике, пришлось есть её всю перед строем. Сжевав треть, он попросился попить воды. Сержанты посмеялись и разрешили. Вернулся он уже с небольшим куском. Зато украдкой двигали челюстями те, кто стоял ближе к умывальнику. Рыжий быстро доел, ещё раз выслушал угрозы, и Малец визгливо скомандовал: «Готовиться к завтвашнему дню! Всем побвиться, подшиться, помыть шею, начистить сапоги и бляхи вемней! Вазойдись!»
Наконец-то наступил тот короткий промежуток времени, в который молодой солдат более-менее предоставлен самому себе. Полной свободы нет: нужно сделать кучу дел, чтобы на завтрашнем утреннем осмотре никто не придрался к твоему внешнему виду. Но есть иллюзия свободы: можешь сначала надраить ваксой сапоги, а потом умыться, можешь наоборот. Можешь написать домой письмо, но потом, глубокой ночью, по твоей просьбе дневальный разбудит тебя, и будешь, сонный, тыкать иголкой в воротник.
Ниток не было. Миха и Митяй по примеру других вытаскивали из подворотничков старые нитки и использовали их вновь. Сидели кучками. Говорили о разном, но больше о том, кто сколько раз получил за день. Небитых осталось мало. Миха, неловко орудуя иголкой и размышляя, с удивлением почувствовал, что боится отбоя. Вроде бы страшно хочется спать, за день не то, что отдохнуть, не было времени о чём-нибудь подумать, но пугало утро, неотвратимо следовавшее за ночью, одевания-раздевания за сорок пять секунд и зарядка, которую называли здесь «никто не хотел умирать».
- Хотите анекдот, духи? – предложил он, чтобы отвлечься.
- Чеши, Емеля, твоя неделя.
Он неторопливо начал, но история про генерала была оборвана криком дневального: «Строиться на вечернюю поверку!»
- Наконец-то, - обрадовался кто-то, - хоть отдохнём.
- Отдыхать будешь дома, - мрачно уточнил Миха. – Если выживешь…
Рота построилась. Сказав «смирно», один из сержантов пошёл докладывать старшине в каптёрку. Прошла минута, другая. Сержанты начали развлекаться, выискивая тех, кто закрывал глаза. Морило почти каждого, и терявший бдительность получал удар в грудь или затрещину, от которой летела на пол шапка. Одному парню с несчастным выражением на вытянутом каплевидном лице досталось трижды. Но и после этого Митяй видел, как тот снова закрывал глаза. «Скорее бы вышел этот проклятый старшина!» - думал каждый. Так хотелось лечь в постель, остаться хоть ненадолго со своими мыслями, вспомнить дом и тех, кто «на гражданке» ждёт своих защитников.
Митяй, чтобы дать мозгу какую-то работу и тем отвлечь его от преждевременного торможения, начал разглядывать сослуживцев. Вчера они казались ему однообразной тёмно-зелёной массой. Теперь же он мог выделить с десяток пацанов, кто обращал на себя его внимание в течение двух дней службы. Вон на правом фланге двое одинаково рослых – больше двух метров – парней с грубо сколоченными лицами и массивными челюстями. Днём Митяй работал с одним из богатырей – простой и добродушный пацанила. Наверное, и второй такой же. Эти вдвоём раскидали бы всех капралов, как щенков. А вон к долговязому с уродливым лицом снова крадётся сержант. Толчок в спину – «спящий лев» толкает впереди стоящего и приходит в себя, переваривая негромкую ругань товарища и насмешки Мальца: «Водину пвоспишь, ублюдок».
17
Чуть правее стоит Миха. Тень от лампочки резко делит его лицо надвое. Можно заметить, как приятель кусает губы… Да, вроде бы дома спал меньше, однако никогда так не уставал к ночи.
По левую сторону заметно выделяется герой ужина. Серёга, кажется. Попался, бедняга… Рыжая голова, лицо энергичное, в глазах и ума, и хитрости хоть отбавляй. Наверное, неплохой парень. А вон тот – гнус. Почти весь день сегодня просидел у костра: смешил сержанта, рассказывая что-то приторно-весёлое. Дальше – Петро, хохол. Лицо очень серьёзное, стоит, как положено. И подшился он сегодня гораздо красивее, чем они с Михой. Ничего, ещё семьсот тридцать раз пришивать этот подворотничок… Петро – тоже ничего пацан. А рядом с ним, кажется, тот самый очкарик, которого сегодня больше всех гоняли на строевой… Эх, бедняга, загремел же ты! Наверное, после института и женатый уже, небось. Интересно, как он пишет письма? «Дорогая жена! Меня тут дрочат, как щенка, сержанты, которые младше меня на пять лет. Поцелуй сына: может, я и не вернусь с этой каторги…» Нет, скорее так: «Жёнушка! Всё о кей! Спим, жрём, ничего не делаем. Здесь настоящий курорт. Вчера на учениях скуки ради посшибал все мишени. Командиры мной восторгаются…»
«Вольно!» - оборвала Славкины размышления команда. Старшина вышел на середину и начал негромко называть фамилии курсантов, заглядывая то в одну, то в другую бумажку. Горе было тому, кто тихо отвечал «я». Выведенный перед строем «несчастный» (сержанты почему-то называли их этим словом) должен был двадцать раз сотрясать стены казармы, выкрикивая личное местоимение.
- Завтра вас разобьют по взводам, - сказал старшина, закончив перекличку. – Два взвода будут жить на втором этаже вместе с постоянкой. Второй ярус коек уберём. Предупреждаю: вольная жизнь закончится. Это пока был бардак и все в куче, можно было рубить колоду и сержантов ни в хер не ставить. Вы только с поезда и ещё не знаете, что такое служба. Занятия, работа, наряды и наведение идеального порядка. В грязи жить я вам не позволю. Ротный будет долбить меня, я – вас. В январе – марш-бросок на
