Да, три больших чана, на полночи хватит.
- Ничего. Сейчас все вместе накинемся. В варочной проходили, видели, Серёга уже убрался?
- Да он что-то там колдует у плиты… Полы чистые.
- Ну вот, почистим картошку и ещё часа три поспим.
- Наряд, строиться! Бегом! – донеслось из зала.
Пацаны расслабились в отсутствии сержантов и теперь не сразу сообразили, что делать. Послышалось вторичное:
- Строиться, недоноски, мать вашу!..
Все вылетели в зал, встали в шеренгу. Круглов с ненавистью оглядел молодых.
- Посуду помыли?
- Заканчиваем, - сказал Миха, видя, что никто не решается открыть рот.
- Долго возитесь, пидоры. Отдыхать сюда пришли?
Сержант начал обходить шеренгу, вышибая всех последовательно кулаком из строя. Бил в грудь, но двум великанам не повезло: им досталось в живот, так как до их груди невысокому Круглову было не достать прямым ударом.
22
- Хватит или ещё?
Все молчали.
- Десять минут на посуду. В посудомойке – идеальный порядок. Вы трое – вперёд!.. Пятеро – на зал: моете полы, стены, столы выравниваете по нитке… Вы четверо – на картошку. Остальные доделывают и туда же… От вас самих зависит, сколько будете спать.
«Вот скотина, - ругался про себя Миха, двигая шваброй, - снова чистый уже зал мыть. Теперь больше часа вряд ли поспим». Круглов показал власть и исчез, зато пришла целая толпа: водители с постоянки, старшина, ещё кто-то и Бугулюн с гитарой. Они уселись в углу зала и выключили светильники; одни подпевали, другие пили чай со сгущённым молоком. Пришлось домывать в темноте. Лишь со стороны варочной лежала на полу полоса света.
- Псы, опять грязь разведут, - негромко сказал Милютин у ведра с водой.
- И этот, Бугулюн, с нами в наряд назначен, - заметил Миха.
- Да его всегда в столовую назначают, толку-то… Зато днём, волк, отсыпается.
- Куда там, - усмехнулся подошедший с тряпкой Семанин, - постоянка положит спать, а сержанты поднимут: в девять часов ведь ротный приходит… Слушайте, может они нам сгущёнки оставят и хлеба? Надо сторожить.
- Обойдусь без их объедков, - ответил Милютин.
… К часу ночи весь наряд собрался вокруг картошки в узеньком коридоре у чёрного входа. Сначала старались чистить быстро, почти не разговаривали. Но пришёл Круглов, вновь застроил, «проверил фанеру» ударами в грудь и заставил перемывать почти всю посуду. Желание побыстрее закончить работу постепенно иссякло. Картофельная куча не убывала, а ночь приблизилась к середине. Чистили еле-еле, болтали, шарахались по столовой, полчаса жевали печёную картошку, принесённую их кочегарки. Всеми овладела полная апатия, и Миха с ужасом думал о том, что впереди целый день на ногах.
В пятом часу появилась надежда на то, что отдых всё же возможен: ванна в овощерезке до краёв заполнилась картошкой. Появился Круглов, приказал резать её в два бачка и сказал, что, когда всё закончат и наведут здесь порядок, можно поспать. Но – до половины седьмого, а там пора будет получать хлеб и расставлять посуду на столы.
В шесть ноль-ноль всё было сделано. Чтобы узнать время, Милютин сбегал в казарму. Несколько пацанов предложили пожарить картошку на воде, но Миху никакой голод сейчас не заставил бы отказаться от возможности вытянуть ноги и расслабиться. Он лёг на лавку в зале, сунул под голову шапку и, быстро погружаясь в забытье, подумал: «Попробую аутотренинг: я буду спать пять часов, я буду спать целых пять часов… Бляха-муха, ещё и шутить могу». Через секунду он провалился в бездну без какого-либо намёка на сновидения. Но полчаса отдыха только обострили ощущение разбитости. Тело сделалось вялым, голова гудела. Во главе с Кругловым, который, в отличие от курсантов, оделся в бушлат, весь наряд отправился за хлебом к столовой учебного артиллерийского полка, куда приезжала хлебовозка.
Время на восходе солнца – самое морозное; и, когда сержант скомандовал «бегом», все с удовольствием подчинились. Затвердевший за ночь снег хрустел под сапогами, но не проминался; дышать было больно, и курсанты прикрывали носы рукавицами. Добежали быстро.
23
Когда получили лотки с рядами свежих, восхитительно пахнущих и очень красивых буханок, к одному из сапёров неожиданно подскочил из-за угла какой-то грязный, тощий солдат и, схватив булку, рванул к казармам. Все были рядом, но руки у каждого заняты лотками, а сержант подбежал слишком поздно: фигура голодного защитника Родины мелькала в предрассветной грязно-синей мгле уже метрах в пятидесяти. Оставалось только покричать и посвистеть вслед. А ещё – позавидовать чужой удаче.
На обратном пути, когда шли, растянувшись длинной цепочкой, многие умудрились отщипнуть от булок маленькие прожаренные корочки. Не удержался и Миха, хотя точно знал, что есть захочется ещё сильнее. Впрочем, в столовой хлеборез дал им булку, и один из несчастных очень точно разрезал её на двенадцать кусочков. Впервые за две недели Миха ел спокойно. Он откусывал понемногу и ждал, когда кусочек полностью растает во рту, в обильной слюне. Сейчас он готов был спорить, что это самое большое наслаждение из всех тех, какие способна предложить нам земная жизнь. Что-то вроде ненависти испытывал он к тому, гражданскому Михе Кириллюку, который месяц назад дни и ночи напролёт проводил в компании сверстников и на мамино «поел бы» только отмахивался рукой. Каким же дураком надо быть, чтоб не понимать, что на свете нет ничего лучше котлет с чесноком и перцем в мамином исполнении! Именно котлет и – почему-то – молока, к которому у него никогда не было особого пристрастия, ему сейчас хотелось больше всего. Все вокруг мечтают о жареной картошке, Митяй тоже – о картошке и ещё печенье; Михина же мечта в редкие минуты покоя на политзанятиях и перед сном – горячие котлеты с чесночным запахом. Всего двух недель хватило, чтобы голод подавил его натуру. И это в мирное время! Разве мог он подумать прежде, какой великой ценностью станет для него в ноябре 1984 года этот кусок обыкновенного хлеба? А может, армия и придумана для того, чтобы понять, что обычная светская жизнь не такая уж плохая?
… Подготовить столовую к завтраку оказалось не так-то просто. На каждый стол помещались две чашки под хлеб, одна под масло, одна под сахар, стопка мисок с ложками для каши и – в углу стола – десять железных армейских кружек. Другой угол предназначался для бачка и чайника. Когда всё было расставлено, Круглов дал катушку ниток, и столы, а также каждый вид посуды были выровнены по линиям. Вся эта возня здорово удивляла курсантов: ведь больше пяти минут рота здесь не пробудет.
Перед самым завтраком повар открыл котлы, и весь наряд принялся носить бачки с дымящимся картофельным пюре и чайники. Последний, самый полный бачок Миха поставил на стол наряда. Масло, сахар и хлеб хлеборез раскладывал сам. После того как всё было готово, дежурный по столовой позволил подчинённым завтракать. Сначала все по привычке набросились на еду, но после добродушной насмешки хлебореза осеклись.
- Сегодня можно есть не торопясь, как дома, - предположил кто-то, но несколько голосов сразу возразило в тои духе, что данная пища с домашней не идёт ни в какое сравнение.
Зато как забавно было спокойно жевать и наблюдать за ротой, которая быстро заполнила зал и с шумом и возгласами накинулась на еду. Терещук то и дело требовал тишины, пригрозил прекратить завтрак и даже швырнул в кого-то кружку. Двенадцать человек наряда покровительственно улыбались, а Милютин даже сказал: «Дикари». Но Миха и другие, коли выпала минутка, когда можно было расслабиться, подумали о другом: длинный рабочий день только начинается…
После завтрака Миха мыл зал с высоким, жилистым, призванным в армию далеко не со своим возрастом Игорем Чешко и Витькой Семаниным, неглупым, но подавленным жёсткой армейской жизнью парнем. Они разделили работу и, не суетясь, – всё равно без дела сидеть не
24
позволят - начали убираться. Пришёл Круглов и молча сел за стол, раскрыв перед собой какую-то брошюрку. Пришлось показывать, как ты старательно работаешь, и разговаривать только по делу.
Минут через десять сержант поднялся со своего места: «Строиться… Здесь, на середине». Он задумчиво подошёл, внимательно оглядел застывших курсантов. Вдруг – три коротких удара в челюсти. Игорь грохнулся, близкий к обмороку; Миха успел напрячься и устоял; Круглов накинулся на Семанина:
- Ты почему притворяешься, сука, почему? Я тебя левой ударил… Смотри: этот устоял на ногах… Смирно!
Семанин вытянулся, как струна. Удар по подбородку и в корпус: несчастный упал на живот и, когда перевернулся, Миха с ужасом увидел, что тот плачет. Круглов подошёл к своей книжке, полистал, вернулся к духам. Удары. Вновь – к книжке. Удары… Миха постепенно перестал чувствовать боль, исчезла куда-то обычная в такие моменты мысль «хоть бы это в последний раз». Как манекен, он отлетал в сторону, приходил в себя и вновь становился в строй из трёх человек. Семанин всхлипывал и громко стонал в надежде на пощаду, но боксёр заботился об одном: нанести удар точно по инструкции. Потом, вечером, когда сдали наряд и вспоминали походя события дня, Милютин, видевший всё из посудомойки, сказал им, что экзекуция продолжалась около тридцати минут. «Да? – равнодушно переспросил Миха. – Даже ничего не сломал слабак». В мыслях было одно: поскорее лечь спать и задвинуть проклятый день в прошлое.
После вечерней поверки, которая в этот день прошла на удивление быстро, вдруг оказалось, что предстоит подшивание шинелей. Целый час ушёл только на примерку. Причём сам старшина очень старательно осматривал каждого, что-то прикидывал и только тогда выносил приговор: «…сь!» (т.е. годится).
Петин обрадовал, что подшивает всю шинель за сорок минут, но по истечении этого времени Миха пришил всего один погон. На той же стадии работы находился и Митяй, сидевший рядом. Первый и второй взводы расположились между рядами кроватей на проходе, где было больше света. Третий и четвёртый вынесли стулья из ленкомнаты и сели перед бытовкой.
- Комедия с этим Грибаниным, - рассказывал Митяй за работой. – Стоит он вчера вечером возле тумбочки (я вытирал полы в умывальнике) и вдруг орёт: «Ефрейтор Петин, на выход!» Я о…ел. Выглядываю, а рядом с Грибаниным стоят Терещук, Шпенёнок и другие капралы и тыкают его кулачищами: кричи, мол. Тот опять: «Ефрейтор Петин, на выход!» Гриша приходит – те смылись в бытовку. Он ему: «Квичи: «Вядовой Тевещук, на выход!» И – кулаком. Тот орёт. Вылетает красный от злости Терещук, и Грибанин минут пять дёргается на оплеухах. Снова орёт: «Ефрейтор Петин, на выход!» Гриша прибегает, давай его тырить. Терещук рядом хохочет. Начали оба заставлять орать один про другого. Грибанин, дурак, растерялся, вообще отказался кричать. Ну, они его вдвоём…
Миха закончил второй погон и огляделся. Некоторые уже пришили петлицы и приступили к шеврону. Терещук показывал всем, как пришивать шеврон ровно, точно на расстоянии длины военного билета от плеча. Миха оставил пока петлицы с красивыми сапёрными эмблемами и решил вперёд сделать самое трудное. Голова после столовой уже отказывалась работать, глаза
25
слипались, и приходилось бегать в умывальник споласкиваться холодной водой. Он дольше всех
