МАЛЕНЬКИЙ ПАМЯТНИК ЭПОХЕ ПРОЗЫ

всего маха врезать Маринке по физиономии. Она что – забыла? Отупела от любви? Амнезия или издевается? Я смотрела на подругу волком, и та испуганно заморгала. – Мариночка, как ты думаешь, что лучше почитать: написанное мною в первом классе или во второй четверти третьего?
- Не понял, - Лёшенька удивлённо поднял левую бровь.
- Нет… я просто дура… сейчас объясню… - залепетала Марина и испортила всё окончательно. Оглушительными, мерзкими сиренами, ножами по стеклу зазвучали для меня слова «гений», «вундеркинд», «дар ушёл, так бывает», но «детские стихи на уровне Шекспира…» и «ты наверняка слышал про нашу Белку». Из Лёшиной реакции – никакой вообще – стало очевидно, что не слышал и не очень-то ему интересно.
Мне подурнело. По-настоящему затошнило так, что пришлось сказать, невежливо перебив подругу:
- Мне бы срочно найти дамскую комнату…
Никто не понял масштабов катастрофы. Возможно, подумали, что я просто разозлилась или обиделась. Тем временем, в роскошном сортире, на изумительной розовой плитке в золотистых прожилках, включив на полную мощность воду, бившую кипятком из высокого крана в глубокую раковину, я тихо рыдала. Рыдала, пытаясь избавиться от жуткого комка в глотке, проплакаться, просморкаться, чтобы выйти с обычным покерфейсом, как ни в чём не бывало. И уйти, наконец, отсюда, из красивого, шикарнейшего нового жилища Марины, которую сегодня я, кажется, потеряла.
Над чем я рыдала? Над Марининой бестактностью, ковырнувшей никогда до конца не заживающую рану, заставившую внутренне скорчиться от боли пред очами чужого и несимпатичного мне человека? Или из-за потери подруги, которую любила пятнадцать лет и считала родной?
Не знаю. Мне ещё нужно было понять, осмыслить, разобраться и удивиться тому, что, оказывается, самые крепкие отношения могут разрушиться вот так вдруг, внезапно разбиться, как хрупкая посудина, причём, по очень странным причинам, неожиданным и дурацким. Это был первый опыт подобной боли.
Ах, если бы и последний! Но горше всего оплакивается почему-то именно первый, потом, наверное, постепенно привыкаешь. Думаю, у многих так.
Отучаюсь говорить за всех…
Зато «первое оплакивание» произошло в роскошных условиях: эдакая стильная сцена горя и прозрения молодой героини в богатом интерьере гламурного сериала – бразильского или американского, неважно, главное, чтобы было красиво.
Забегая вперёд, скажу, что Маринка ни в тот день, ни потом даже не подумала извиниться. Хотя, если вдуматься, за что? Ведь она меня исключительно хвалила. И причинила безумную боль. Такой вот оксюморончик. Подруга не могла этого не понимать, но сожалений я от неё не дождалась.
- Непрошибаемая ты, мне б твою невозмутимость! – тихонько бормотала Людка в машине, когда нас везли обратно к метро из резиденции. Видела бы она мою «невозмутимость» час назад! В ответ я будто небрежно хмыкнула:
- Пока не вижу повода для трагедии.
Думалось о том, что и без смертельной трагедии можно потерять близкого человека. Хотя всё вовсе не рухнуло в одночасье – в тот вечер мы мило попрощались на белокаменном крыльце, крепко обнялись и потом ещё не раз встречались. Никто никуда не пропал, продолжали жить в одном городе и считаться подругами.
Не знаю, как ощущала всё происходящее сама Марина – мы с ней не обсуждали ничего из произошедшего. И с Людой аккуратно обходили тему, будто опасались её, и каждая боялась сыграть роль детонатора во взрывном разговоре, способном поставить некую точку. Обе ужасались этой возможной точке. У нас впервые появилась тема умолчания. Поэтому отныне мы не могли, как прежде, собираясь вместе, вдруг заткнуться и побыть в тишине без чувства неловкости: любая повисшая пауза, как нам казалось, толкает к разговору о том, что же всё-таки произошло.
В секунды разговорного затишья я читала по Людкиному взгляду, что её сейчас может прорвать, поэтому всякая тишина сразу активно и громко забивалась какими-нибудь глупостями – лишь бы говорить! К счастью, Люда по моему лицу ничего понять не могла. О, Демон-спаситель!
Впрочем, мне и без слезливых бесед всё было ясно с того самого «великого сидения» на розовом полу роскошной уборной Рублёвского дворца. Чёрт бы его побрал! Эх, Маринка!
Ах, да… На свадьбе нас с Людкой не было. В начале лета Марина сообщила, что они распишутся в ЗАГСе и тут же на самолёт – на Карибы, где у жениха виллочка. Там они проведут медовый месяц, там же будет приём друзей и родственников, которые специально прибудут для празднования события.
- Ты… же… не… сможешь приехать? – заикаясь, спросила подруга.
- Же… не, конечно.
Людка тоже – не. С чего бы это, правда?
Вот так, собственно, и расходятся по классам и стратам. Естественный процесс, видимо.

Первое моё разочарование.


ВЗРОСЛАЯ ВЕРА

Не представляю, как можно заниматься тем, к чему не лежит душа, от чего не ловишь кайф! Наверное, одно из очень больших несчастий, какие могут случиться с человеком, это нелюбимая работа, дело, которое раздражает. А ведь история нередкая.
Работа на радио мне не просто нравилась – она приносила наслаждение! Взяли меня, как я для себя сформулировала, за особую наглость.
Когда я поднялась на нужный этаж и стукнула в дверь, на которой красовалась табличка «Форум-Москва, редакторы», мне никто не ответил, потому что стука не слышал, а если слышал, то не понял, что это. Потом я узнала: никто никогда не стучит в редакционные кабинеты. В них вбегают, врываются, влетают, если нужно, никаких «можно войти?» и в помине нет. Стук непривычен и просто не слышен в редакционном шуме. Поэтому мне пришлось открыть дверь без приглашения. 
Разговаривала я с главным редактором по имени Олег (просто Олег), устроившим абсолютно неформальное собеседование. На вопрос «Чем вы нас можете порадовать или удивить?», честно ответила:
- Я грамотная, ответственная. Никаких талантов, кроме… грамотности и обязательности. Ваши политические взгляды разделяю. Ни на радио, ни в какой другой журналистике никогда не работала. Хочу ли быть журналисткой – не уверена, не пробовала. Как в том анекдоте про умение играть на пианино…
Олег заржал и почему-то сказал, что я ему уже нравлюсь, а грамотность нынче на дороге не валяется. И меня тут же приняли на должность референта-редактора. То есть, и кофе подавать, и документами заниматься, и по необходимости редактировать тексты или новости.
Мне выделили собственный стол недалеко от окна, во втором ряду столов. Работать приходилось в шуме и гаме, вокруг всегда толклось огромное количество народа, некоторые негодяи умудрялись прямо здесь курить, мы существовали в вонючем густом тумане, а всё равно было невероятно здорово! Молодым организмам шум и дым не помеха.
Поначалу я смотрела на всех создателей эфира, как на гениев. По редакционным комнатам ходила тихонько, чуть ни на цыпочках, говорила почти шёпотом, потому что почтительно, и старательно вникала в доселе незнакомый процесс, в таинство радиовещания, столь же закрытое, как, например, закулисье для публики. Кухня, где готовится что-то волшебное. Святая святых.
У нас алтарём, комнатой священнодействия была эфирная, она же записывающая студия. Набитая таинственной, почти инопланетной аппаратурой, отдалённо знакомыми бобинными магнитофонами, сверкающая лампочками, топорщащаяся рычажками она напоминала настоящий центр управления космическими полётами. Вот она – мастерская эфирных художников, обитель Нептунов невидимых волн, Олимп повелителей радиочастот!
А вот зайти в эту волшебную комнату можно было только по правилу, полностью противоположному редакционному демократическому «можно без стука». Даже прикасаться к входной двери разрешалось только тогда, когда снаружи, почти под потолком, специальная лампа горела зелёным светом, означавшим, что в эту минуту никто не вещал в режиме реального времени. Ежели какой-нибудь болван всё же врывался, не обратив внимания на запрещающий красный сигнал, то вполне мог вылететь с работы – и такие случаи бывали.
Однажды, когда вовсю шло прямое интервью с известным политиком, в начинающего корреспондента, сунувшего башку в студию да к тому же начавшему лопотать «А мне надо вы…», полетели эфирные наушники: звукорежиссёр Миша, добрейшей души человек, улыбчивый тихоня, проявил чудеса реакции – молча, ничем не выдав создавшейся чрезвычайной ситуации, он швырнул оказавшиеся под рукой свободные наушники со всей силы боксёра-любителя прямо в голову юному дарованию. Между прочим, из рассечённой брови полилась кровь, но дарованию никто не посочувствовал. Более того, Олег собрал срочную летучку. В прокуренную резиденцию начальства он вызвал человек двадцать – почти всех из соседнего помещения, такого же по размерам, но вмещавшего всю корреспондентскую братию, обычных ведущих, референтов, рекламщиков и прочих.
- Запомните вы, бандерлоги! – орал Олег, выпуская сигаретный дым прямо в испуганные лица молодёжи, - если в следующий раз Миша раскроит на хрен кому-то весь череп, то я сам скажу ментам, что у пострадавшего уже лет десять так и было! Миша прав! Надо смотреть на лампочку и различать цвета! Смотреть – это как отче наш, ясно?!
В любом деле есть свой «отче наш». Это нормально. Наушниками по башке – ещё не самое страшное.
На радио у меня появилась новая подруга. Вера Леонова – первая настоящая подруга на первой моей работе. Как буднично звучит: «появилась подруга». Однако Вера – это очень важно!
Еще раз повторю: в моей жизни появилась Вера.
Официально она числилась корреспондентом радиостанции, но, в основном, делала авторские пятнадцатиминутные передачки про бытовые пустяки и мелочи жизни, эдакие полезные зарисовки, которым придумала стиль милых эссе. Звучало это примерно так: «Однажды ненастным осенним вечером лирическая героиня N торопилась на свидание, первое свидание за три года! Ей думалось, что она, наконец, встретила именно его – того самого единственного». Лёгкими штрихами Вера рисовала картинку радостных и нервных сборов молодой женщины на первое свидание, её мысли и чувства. «Но, когда N вышла на улицу и полетела-побежала по осенним лужам, торопясь к метро, у неё вдруг… сломался каблучок сапога.» И дальше Вера выруливала на тему недолговечности обуви, переходя к полезным советам, как за ней правильно ухаживать, как самому залатать и привести в порядок, а заодно – где можно починить недорого и качественно. Между прочим, на передачу находились рекламодатели – например, мастерская по починке обуви. Под конец, когда слушатель уже собирался возмутиться, что ему недорассказали историю, Вера заканчивала так: «Ах, да! Чуть не забыла. N так боялась упустить свидание, что просто отломала второй каблук – и пошла себе дальше. Потом отремонтировала оба сапога сразу. Стоило ли оно того? Вы знаете – да! Парень оказался как раз тем единственным, она не ошиблась. Они поженились и… у них всё отлично, несмотря на погоду!» Последние слова звучали на музыкальной подложке, которая была началом песни «Секрета» «Привет».
Если учесть, что у Веры приятный, низкий, вкрадчивый голос, то понятно, почему, начав слушать вроде бы «ерунду», невозможно было оторваться, ведь тексты она сочиняла отличные.
- Чего ты не идёшь в