МАЛЕНЬКИЙ ПАМЯТНИК ЭПОХЕ ПРОЗЫ

вместо рук и слизью изо рта.
- Мы про Марину говорим, точно? Она. Его. Любит. Белка, не могу понять, ты серьёзно?
Да, серьёзно, но я запуталась. И совсем не была уверена, что моё «серьёзно» - верное. Поэтому молчала, как двоечница у доски.
- Знаешь, если ты разлюбила Тимура, это не значит, что другие тоже любят условно – до ближайшей, к примеру, политической развилки.
- Как-то ты примитивно истолковала мой развод.
- Зато ты у нас сама сложность вкупе с деликатностью! Какие классные советы дала Маринке, особенно про аборт понравилось. Ты бы хоть для начала спросила, хочет ли она сама ребёнка.
- Она рыдала тут белугой или у меня глюки?
- Гормоны! Или от усталости, или токсикоз. Не все ведь живут с одним и тем же выражением лица вне зависимости, что вокруг – свадьба или похороны, не каждому дано!
Так, приехали: Демона ставят в упрёк дорогие мне люди.  Тогда на кой хрен он мне сдался?
Самозащита. Папа говорил, что это главное. Если бы Маринка владела собой, своими эмоциями, слезами, лицом, может, всё вышло бы по-другому. Плохая она актриса!
- А она, часом, не была в образе и не устроила нам МХАТ? – меня несло, как сорвавшуюся с цепи собаку. Люда взглянула на меня даже с какой-то жалостью.
- Всё-таки ты травмирована разводом намного сильней, чем думаешь. Ой, девки, - вздохнула она. – Тяжко с вами. С обеими.
Что происходит? Мы становимся совсем взрослыми, и это больно?
Мой язык, тем временем, продолжал мести, как помело:
- Ну да, хорошо вам, ботанам, никакой личной жизни, одна наука.
Если бы не Людкин великий ум, то я вполне могла в тот день потерять обеих подруг.
Но мудрейшая лишь усмехнулась:
- Конечно, ты много обо мне знаешь. Я ж примитивная, из вторсырья, всего лишь ботан.
Только через время я в полной мере поняла значение этих слов.
Но тогда мне сделалось зябко от мысли, что про последние пару лет жизни Люды я в самом деле не знаю ничего. Что я слышала от неё, когда мы болтали по телефону или виделись? Вопросы, вопросы – обо мне, о моей работе. Иногда какие-то короткие рассказы про учёбу. И всё! Ах, да! Брат Женя отбыл в Штаты, получив грант как талантливый и перспективный математик. Вроде закрепился там. Кажется, собирался жениться…
- Кстати, как Женя? Женился на американке?
- Молодец, что вспомнила. Да, женился. Мы ездили на свадьбу.
- Когда?
- Год назад. Всего на неделю получилось, коротко так… обидно. Я даже не успела никому рассказать, - Люда покусала губы в нерешительности, но всё же твёрдо произнесла: - И женился Женька не на «американке», как ты подчеркнула, а на любимой женщине Клариссе.
- Кончай. Я не то имела в виду.
- Да ладно, не ты одна, все думают одинаково. А я уже, между прочим, тётя! У меня теперь есть племяшка по имени Рути!
- Ух ты! Здорово! – искренне порадовалась я. – Поедешь к ним в гости? Надо же новую родственницу понянчить.
- Ну да… вот мы и подошли к главному. То есть, к моему главному. Все хотели чем-то поделиться, но у Марины как-то неудачно вышло.
- Прекрати! И так тошно. У тебя-то что случилось?
Что ещё там у Людки? Роман с женатиком? Несчастная любовь без взаимности? Или тоже, не дай боже, беременна? Какого чёрта я так мало интересовалась Людкиной личной жизнью? Она всегда была закрытой в этом смысле для всех, даже для нас с Маринкой. Зачехлённая личность, даже немного человек в футляре. На её лице легко читаются эмоции, она общительная, а что, в сущности, я про неё знаю?
- Вот, хотела вам рассказать, - вздохнула тем временем подруга, - но вас разве переорёшь.
- Ну же, не томи!
- Я уезжаю, - выдохнула Людка. - Мои статьи попали в научные журналы в Штатах, и мне выделили грант. Еду скоро туда учиться, прямо в объятия к Жене, Клариссе и Рути. Вот!
- Полагаю, навсегда, - присутствие духа и умение «держать лицо» были необходимы, как никогда.
Людка дёрнула плечами, разглядывая через стекло московскую улочку на задворках праздника.
- Не знаю. Как сложится. Женька танцует от счастья, говорит, что моя жизнь сделана, что мы с ним больше не расстанемся… и родителей перетащим в скором времени. Он уже всё распланировал, во всём уверен, всё ему ясно.
- А тебе?
Люда помедлила с ответом.
- Нет. Мне - нет. К примеру, не знаю, смогу ли вот без этого? – она подбородком показала на улочку. Я взглянула на пейзаж за окном.
- И что ты тут видишь такого, от чего невозможно оторваться и чего не найдёшь в любом другом мегаполисе?
- Ты смотришь взглядом человека остающегося. А я… Поверь, это очень разные взгляды. Мы сейчас видим разное, понимаешь?
- Не очень.
- Ну да… с чего бы, - у Людки дрогнул подбородок. – И вот как с тобой, дурой, расстаться? – она смотрела на меня мокрыми глазами. – Хорошо хоть одна идиотка уже сбежала, теперь моя очередь реветь, - подруга зашмыгала носом, зажмурив глаза и уткнулась лбом мне в плечо. Я уловила знакомый и родной чуть горьковатый аромат её густых волос, как обычно, собранных в высокий хвост. Это перебор: Маринкина история и истерика, Людкин отъезд и её слёзы. Людка разнюнилась? Конец света приближается, теперь это очевидно.
Мне тоже хотелось плакать. Даже выть.
- Что ж вы делаете, девчонки? Куда ж вы все… - выдавила я из себя. Великая утешительница!
Так мы и сидели, замерев, два соляных столбика.
- Тебе надо успеть драпануть до президентских выборов, - в конце концов, всхлипнула я. – А то ведь неизвестно, как оно повернётся.
- Ай, брось, - вздохнула Людка. – Ничего не случится. Не слушай свою Полину-на-баррикадах. Да и я намного раньше уеду, намного…
- Маринка к тому времени уже, наверное, родит или почти родит. В смысле – когда мы тебя провожать будем.
- Значит, она не будет провожать.
- Спятила? Или ты про её Лёшеньку ещё худшего мнения, чем я?
- Да нет… Просто… ну, куда с малышом или с огромным пузом тащиться с Рублёвки…
- Так её же привезут в Мерседесе. Туда и обратно. И няньки у неё будут наверняка, кроме того, есть Маринина мама, если её в дом пускают, конечно.
- Ну, бабушку-то пустят, я уверена!
- Тем более.
- Белка… что мы несём? О чём мы говорим?
- О том, что ты скоро уезжаешь. А Маринка уже уехала.

Я хочу плакать, горько плакать.


РАЗГОВОР С ЛЮДОЙ ПРО ДЕМОНА… И НЕ ТОЛЬКО

Некоторое время спустя мы с Людкой встретились только вдвоём. Замёрзнув, гуляя по промозглой Москве, пришли отогреваться ко мне домой и уютно расположились с чашками горячего чая в комнате. Я размякла в тепле, расслабилась, и мне вдруг взбрендило рассказать подруге про медвежонка-Демона, про страх перед свадьбой, про рыдание на розовом кафеле – в общем, открыться. Я этого больше не стеснялась. Или время пришло. Нет, не знаю, почему и зачем, но захотелось – и всё тут.
С каким интересом Люда слушала меня!
Чай выпит, чашки отставлены на столик, мы молча сидим на диване. Я всё сказала, жду реакции, и мне тревожно, отчего подруга молчит. А она, кусая нижнюю губу и скрестив на груди руки, смотрит куда-то в сторону, хмурит брови, напряжённо размышляя. Запасусь терпением, что мне остаётся.
Наконец, Людка тряхнула конским хвостом, улыбнулась и посмотрела на меня лукаво-вопросительно:
- Почему раньше об этом не рассказывала?
- А надо было?
- Ага. Это многое объясняет. Ты для меня была чуточку загадкой. Сфинкс непрошибаемый. А оно вона чо… Только несильно тебе помогло, как я погляжу.
- То есть?
Людка пожала плечами:
- Ну, например, ты рассказала, как до ужаса боялась встречи Тимура и Марины. Тебе было плохо во время собственной свадьбы! Да, никто ничего не заметил – ну и что? Тебя-то саму колотило.
- Лучше бы все всё заметили?
- Лучше бы ты такого не чувствовала в принципе, вот что! Была бы в себе уверена и получала удовольствие от свадьбы, от любви, от Тимура! Но твой Демон тебе в этом ни фига не помог. Зато ты «сохранила лицо» перед чужим человеком – Маринкиным мужем, никто из нас ничего не узнал про истерику в туалете. Почему ты не рассказала, не поделилась? Ну, хотя бы со мной? Ты боялась показаться слабой – перед кем? Перед этим… мистером Твистером? Ну, хорошо, понимаю. Но мы с Маринкой разве чужие? Разве я тебе чужая?
Мне показалось, в словах Людки сквозила обида. И голос подозрительно дрогнул. Какого чёрта я затеяла эту исповедь?
-  И для чего я тебе всё это рассказала? Сдаётся мне, зря.
- Может, и зря, - буркнула та. – Теперь буду думать, сколько ещё всякого ты от меня скрываешь.
- А вот знаешь, что, - вдруг разозлилась я. – Можно подумать, что ты – сама откровенность! Из нас троих ты всегда была самой закрытой, между прочим. Я хоть морду делала, но, в основном, вы про меня всё знали. По крайней мере, про события в моей жизни. Ну, не про чувства, не про переживания, но уж про всё важное знали, ничего от вас не скрывала. Сколько я про родителей рассказывала, про папу. Или вот Маринка… Вспомни, как мы всех её парней обсуждали, она ещё ревела из-за одного, помнишь? Мы тогда много интересного узнали про её умение материться. Или про моего Тимура, про Полину – я вам все уши ими продырявила. А что мы знали про тебя? К примеру, про твои отношения с парнями, ну, или про то, что и как у тебя дома, про брата.
- А что у меня дома? – ошарашенно спросила Люда. – У меня всё нормально было, как у всех. Мне нечего рассказывать. Я обыкновенная, и всё у меня самое обыкновенное.
Пришёл мой черед обалдеть. Кто другой был бы на месте Людки, не усомнилась бы, что девушка кокетничает и выпендривается. «Я обыкновенная. Ах, разубеждайте, скажите, какая я особенная!» Но только не Людка, не она – слишком давно я её знаю, чтобы предположить жеманство.
- Ты сейчас всерьёз?
- Что именно?
- Вот это «я обыкновенная»?
- Абсолютно. Рассказывать не о чем. Просто всё в порядке, всё хорошо, ничего экстраординарного. Родители хорошие, я их обожаю, но они… что о них говорить? Брат нормальный, мы дружим – кому это интересно? А насчёт парней… - подруга замялась. – Вообще не люблю эту тему обсуждать с кем бы то ни было. Это настолько личное, что… прости, Белочка, но даже с тобой не намерена, не моё – болтать об интимных отношениях. Слушай! – воскликнула она. – Как ловко ты перевела разговор на меня! Мы о тебе говорили…
- Погоди. Давай врубим логику. У тебя есть интимное, о чём ты будешь молчать даже под пытками, как партизан на допросе, и это нормально, я должна принять и не питюкать. А что у меня может быть своё интимное, тебя почему-то возмутило! Где ж справедливость, как говаривал старик Сальери. Что за двойные стандарты? Знаешь, о чём я ужасно сожалею? О том, что затеяла такой разговор. Проявила слабость за каким-то хреном. А давай сделаем вид, что этого эпизода в нашей жизни не было вообще?
Я была раздражена, хотя не столько на Людку, а в большей степени на себя. Что на меня нашло? Показалось, что мы с ней близки не до щемящей сердце степени. Это надо срочно исправить?
И наповал убило «я обыкновенная».
- Вот ещё что. Мне кажется, проблема с самооценкой не столько у меня, сколько у тебя, - добавила я и умолкла.
Снова воцарилось молчание. Неужели мы поссорились?
Наконец, Люда заговорила, тихо и медленно:
- Я не умею делать вид, что не было того, что было. Не умею играть и делать лицо, как ты. Не актриса, как Маринка. Хотя, как выяснилось, вы обе «народные артистки». Не исключено, что у тебя даже лучше получается, зря в актрисы не пошла, - насмешливый тон Людки не мог замаскировать волнение, её губы дрожали. – Поэтому разговор у нас был, и он важный, и я благодарна тебе за