МАЛЕНЬКИЙ ПАМЯТНИК ЭПОХЕ ПРОЗЫ

откровенность. Как говорится, лучше поздно. А насчёт моей самооценки… Знаешь, наверное, ты права. Я старалась об этом пореже задумываться, но рядом с тобой и Маринкой всегда чувствовала себя очень, очень обыкновенной.
- Господи! – воскликнула я. – Ладно – рядом с Маринкой! Но рядом со мной почему?
- Ты на самом деле не понимаешь? – поразилась Людка. – Или на комплименты напрашиваешься?
- Да какие к чертям комплименты? Вообще не понимаю, о чём ты!
- Хм. Любопытно, если на самом деле не врубаешься. Окей. Сначала ты была великим поэтом…
- Ты нарочно? – завопила я. – Во-первых, не великим, во-вторых, ключевое слово «была»! Это всё закончилось к тринадцати годам, совсем, полностью, ничего не осталось! И ты об этом знаешь!
- Белка, милая, не ори. А то я уйду. Ненавижу, когда орут. Дослушай! Теперь моя очередь признаваться. У тебя «всё закончилось»? Пойми, для меня ничего не изменилось, не знаю, как для других. Больше не было стихов, от которых я обмирала – ну и что? Ты-то осталось прежней – умной, остроумной, интересной! И без стихов талантливой и выдающейся, лидером.
- Ты стебёшься, что ли?
- Нет! Ну, вспомни: все развлечения, игры всегда придумывала именно ты. Таскала нас в кино, выбирая, что надо смотреть, отвергая, как ты выражалась, «позорную дешёвку». Рассказывала о книгах, классно передавала суть, всё время дёргала нас, чтобы обсудить – книгу, кино, спектакль! Если честно, фактически ты нас развивала. Я всегда прислушивалась к любому твоему мнению, следовала твоим советам. И никогда не жалела! Ты была для меня компасом в этом смысле, если хочешь знать. Так вот… Ты – компас и самый интересный человек. И кто же я рядом с тобой? Или с красавицей Маринкой?
- Ничего не понимаю… Это говоришь ты, яйцеголовая! Вспомни, сколько интересного ты нам задвигала про генетику и ДНК, мы слушали тебя, уши развесив, пока ты часами солировала!
- Эх! Да я изо всех сил искала, как соответствовать вам, особенным. Учила наизусть домашние энциклопедии. Таскалась в университетскую библиотеку, торчала в читальном зале, набрав умных книжек, выписывая в тетрадку самое-самое, чтоб вам рассказывать. Поначалу мне было по барабану – география, физика или биология.
- Людка…
- Да! И постепенно увлеклась по-настоящему, сама знаешь, чем. В общем, причина и следствие немного перепутаны, - она улыбнулась дрожащими губами. – Сначала было желание соответствовать моим необыкновенным подружкам. Между прочим, я довольно долго мучилась, выбирая, что вам понравится. Выбрала самое современное, крутое и новое. Ну, угадала. Во всех смыслах. Просто повезло.
Мне казалось, что меня жахнули чем-то тяжёлым по башке. Или рассказали про новый материк на нашей матушке Земле, известной вдоль и поперёк, но его только сейчас обнаружили. Сообщили, что недалеко произошла высадка десанта инопланетян. Именно так я чувствовала себя от сказанного Людкой.
Раздражение улетучилось, как и не было. А потом все чувства разом трансформировались в одно-единственное: в нежность к сидящей рядом подруге, смущённой, покрасневшей… такой родной с этим конским хвостом, с чуть хрипловатым голосом и вечной манерой качать тапок, положив ногу на ногу. Какая же глупенькая эта самая умная девушка на свете!
- Вот ведь дура, - сказала я нежно. Она внимательно смотрела на меня.
- И снова не понимаю, что ты на самом деле имеешь в виду. Можешь радоваться, это успех твоего Демона. Мне надо сейчас обидеться на слово "дура" или поверить своим ощущениям? Мне кажется, что… - я резко её перебила:
- Мы обе дуры. Послушай меня. Мы обе – дуры! Какое счастье, что ты у меня есть. Ты необыкновенная! Я тебя ужасно люблю.
- Я тоже тебя люблю. Но если бы ты знала, как всё детство было отравлено страхом быть вами отвергнутой!
- Какой кошмар…
- А разве вы с Маринкой никогда без меня не говорили о том, что я – лишняя? Что лучше бы вы вдвоём пошли… в кино? Что, мол, жаль, эта дурочка опять припрётся…
- Сумасшедшая! Никогда, ни разу, ни намёком! Ни она, ни я.
- Вот… А я прямо будто слышала, как вы про это говорите, как досадуете. Иногда вечерами не могла уснуть, кусала подушку… ревела… тревожилась за следующий день – примете ли вы меня или, наконец, оттолкнёте?
- Ты поэтому первая прибегала всегда и всюду?
- Ага. Ужасно боялась вас потерять и боролась за то, чтобы у вас не было технической возможности меня турнуть, - Людка грустно усмехнулась. - В то же время мучилась тем, что навязываюсь. Была уверена, что вы тяготитесь мною.
Нечто неописуемое! Как такое могло случиться? И чтобы никто, никогда, ни единого раза даже не заподозрил ничего! А эта дурочка страдала и боялась несуществующей опасности. Вот тебе и счастливое детство.
На меня навалилось чувство вины. Хотя… разве я была в чём-то виновата? Скорее, да. Пожалуй, безусловно. Мы обе с Маринкой виноваты.
- Людка, не уезжай, пожалуйста! Прости, чушь несу. Но как я буду без тебя?
Великий боже, которого нет! Ну, кто-то там есть, замещающий? Прошу, отмотай назад, чтобы я могла успокоить, как оказалось, страдавшую девчонку, сказать ей, что все страхи живут лишь в её голове, для них нет ни малейшего повода!
Любопытно, а такое часто случается в детских компаниях или с Людкой произошла особенная драма? Мы с Маринкой оказались, с одной стороны, причиной Людиной детской травмы, а с другой – невольно помогли ей найти любимое дело, призвание. Чудны дела твои, господи… или кто там тебя замещает?

Прозрения мои запоздалые!


НЕВНЯТИЦА

Следующий период моей жизни можно назвать именно этим словом – невнятица. Как только я развелась и превратилась в свободную женщину, выяснилось, что немало мужчин готовы были пригласить меня на тур вальса. Но дама не была в настроении танцевать. Переживала из-за всего сразу – из-за Тимура, из-за подруг…
В какой-то момент невнятицы я почувствовала приятные покалывания удовольствия от страданий и игры в них: этакая взрослая, много испытавшая женщина трудной судьбы, которой не до флирта и не до развлечений! Но одиночество, поджидавшее дома, было реальным, холодным и по-настоящему угнетающим.
Замужний этап жизни захлопнулся внезапно и болезненно. И поначалу одиночество убивало – о, как оно изводило, каким громким казалось, когда я приходила в пустой дом, где никто не клацал на машинке, в котором темно, и я рукой шлёпаю по стене, ища выключатель, чтобы зажечь свет в абсолютно остывшей квартире, без дыхания и запахов за долгие часы пустоты. Пока её разогреешь, пока обживёшь и оживишь, приходит время ложиться. Одной в двуспальную кровать.
Именно тогда я привыкла спать чуть ни поперёк широкого ложа, чтобы мне было раздольно на спальном месте - где хочу, там и верчусь. И чтоб одеяло только моё! Быстро привыкла, и привычка эта тоже сказалась на моей будущей личной жизни. Так же и к одиночеству привыкаешь, со временем учишься его любить, ценить и извлекать из него ни с чем не сравнимое удовольствие.
С некоторых пор любимое времяпрепровождение дома – в одиночестве. Нарушать которое по собственному хотению, вторгаясь в мой мир безнаказанно, вправе лишь коты. Какое-то время такое же право было у дочери, а потом… Стоп, вываливаюсь из временных рамок повествования, потому возвращаюсь к периоду, когда одной мне было неуютно и тоскливо.
Пришла мысль вернуться к маме и к Фимке, но, поразмыслив, передумала: взять и самой отказаться от взрослой жизни, от самостоятельности – обидно! Опять отчитываться о времени ухода-прихода, звонить, если задерживаюсь, всё время держать руку на пульсе маминой тревоги – нет! К такому повороту я не была готова, у меня всё ещё длился тот период молодости, когда независимость и самостоятельность куда ценнее маминых котлет, тёплого отчего дома и всегда ждущей мамочки, не ложащийся спать, пока дитё не вернётся. Тем более, что мама сама продолжала работать, и дома ей надо было отдыхать, набираться сил, а не дёргаться из-за взрослой дочери. Так я рассуждала. Вроде бы логично и здраво.
Но частично всё вышесказанное лукавство. Привычные перепевы на тему «ты жива ещё моя старушка в старомодном ветхом шушуне» себе в утешение. Маме было всего сорок пять! И она работала, так же, как и я, в радость и в удовольствие. Выглядела хорошо, встречалась с подругами. А по некоторым её оговоркам я догадалась, что кто-то за ней ухаживает. Расспрашивать не решалась, крючило меня от этого.
Так что кто из нас кого ждал бы с котлетами – большой вопрос! Для меня невозможная ситуация, невыносимая – мама и некий кавалер. По многим причинам, одна из которых очевидна – папа. Я строго внушала себе, что мама имеет полное право жить полноценно. А вот я не имею права садиться к ней на холку вместе со своими проблемами и тараканами. Точка.
Кстати, мама терпеть не могла «крутить» котлеты. И она вовсе не приглашала меня вернуться, хотя, говоря откровенно, в глубине души я этого ожидала. Но если у мамы появилась личная жизнь, то… То ничего об этом не хочу знать и видеть тоже не желаю!
Собаку что ли завести? Или у мамы Фимку забрать? Не отдаст ведь.
- Отдай Фимку, - попросила я, позвонив ей как-то вечером.
- Что значит – отдай? – удивилась мама. – Не мебель же.
- Ну, ты много работаешь, устаёшь, а за ним убирать надо.
- И ты много работаешь.
- Ты больше устаёшь. Ты старше, у тебя сердце.
- Ничего, на Фимку моих сил хватает, - засмеялась мама. – Не отдам. Коты плохо переносят перемену места, ты ж знаешь. Зачем его мучить?
Так я и знала. Но попробовать надо было. Завести, что ли, своего собственного Фимку? Надо подумать.
Вот так странно, одиноко и невесело существовала я довольно долго. В пустоте.

Невнятное моё существование!


РАЗГОВОР С ПОЛИНОЙ ПРО ДЕМОНА. И ВЫВОДЫ

В какой-то момент дурного настроения я решила бросить институт. Вот так проснулась утром мрачная и подумала: «Да ну его к чертям! Зачем я на это время трачу!»
Полинка меня отговаривала, ух, как отговаривала!
- Насколько я тебя знаю, ты здравомыслящая и психически устойчивая. С чего вдруг такие радикальные шаги? Ведь твоё «не хочу» пройдёт, а глупость ты успеешь сделать.
Мы вместе шагали к метро по Тверскому бульвару из старенькой усадьбы, где располагался наш институт. Я специально заехала узнать, каков механизм ухода по собственному желанию. В деканате заохали, заахали, да зачем, да как же так, такая хорошая девочка! Возьми академотпуск, но не забирай документы! В итоге дали неделю на размышление.
Сопровождавшая меня Полина аж искрилась от желания продолжить начатое методистами и уговорить «не делать глупостей».
- Глупостью было само поступление в этот институт, - вяло отбрёхивалась я.
- А чем тебе не нравится институт? – удивлённо вылупилась Поля.
- Ничем не нравится. Неинтересно, не моё.
- Как это – не твоё? Ты же знаток и обожатель литературы!
- Правильней сказать - потребитель и получатель от неё удовольствия.
- Ты поэт!
- Поля! – прикрикнула я.
- Прости! Но всё равно глупо: отлично учишься, тебе всё легко даётся…
- Мне скучно, бес.
- А почему мне не скучно?
Я удивлённо посмотрела на подругу:
- Потому что ты – это ты, а я – это я. К тому же для тебя институт – одна из точек приложения политической активности.
- А хочешь со мной в политику? Это на самом деле очень увлекательно!
Я остановилась и заржала в голос.
- Что смешного? – не поняла Поля. – У тебя