МАЛЕНЬКИЙ ПАМЯТНИК ЭПОХЕ ПРОЗЫ

скажем так: личные причины. Нет? Не канает? Тогда вот: другая работа подвернулась.
- Какая? – сощурился тот. – Не придумала ещё? Ведь врёшь!
- Ну, вру – и дальше что? – я усмехнулась. - Можно подумать, что без веской причины ты меня не отпустишь, а я не уйду. В чём смысл колебания воздуха?
Олег вздохнул.
- Просто жалко. И нам тебя терять жаль, и ты сейчас, сдаётся мне, делаешь по дури большую глупость, потом будешь дико жалеть. Вот крест тебе и святая икона! Не боишься?
- Не буду жалеть, - твёрдо стояла я на своём. Да, обожаемая работа. Да, отличный заработок. Да! Да! Да!
И Мишка перед глазами. Следующая остановка – дурдом, безусловно.
Моя первая любимая, самая лучшая в мире работа! Прощай.
Можно было по-другому? А как?
Конечно, с Верой у нас случился большой разговор. Она переживала, что я ухожу, и требовала объяснений.  Я молчала. Конечно, Вера обиделась и мне пришлось умолять её не делать этого, потому что настоящую причину я не могу открыть никому. Вообще никому. И никогда. Хотя Вере можно было довериться, как себе самой. Но ведь ей с Мишкой ещё работать! Кто знает, как могут сложиться их отношения из-за того, что они оба небезразличны ко мне.
Зато Вера, наконец, доверила мне историю своей любви.
- Ты всё-таки подумай, стоит ли из-за мужчины бросаться в крайности. Я тебе расскажу о себе. Мой случай слишком болезненный и поучительный, чтобы разрешить любви управлять моей головой… и даже вообще появиться в моей жизни.
- Несчастная любовь? – спросила я чуток насмешливо. Мол, подумаешь, эка невидаль.
Вера смотрела на меня снисходительно.
- Несчастная любовь? Если бы. Любовь-катастрофа, любовь, калечащая и убивающая! Я не любила, а сошла с ума, потеряла не только голову, но всю себя.
- Разве это так плохо?
- Бельчик, а разве не важно, кто объект? Разве не важно, что я рисковала сгинуть, погибнуть? Или ты слишком ещё молода, чтобы знать, в каких подонков и негодяев влюбляются по уши и что из этого выходит?
- Он был негодяй?
- Хуже, - Вера вздохнула. – Он был преступник.
- Ой!
- Вот именно. Мне было двадцать, я влюбилась по уши в красавчика в самых модных в то время джинсах и с золотой цепочкой на сильной шее. Идиотка... западное кино сыграло роковую роль, - она горько усмехнулась. – Но он так выделялся на фоне задрипанных мальчишек в моём дурацком институте! Я вообще не понимала, что он там делает, да ещё на режиссёрском факультете? Только потом узнала, что для него Институт Культуры был отличным прикрытием. Ему в доступе всегда нужны были Химки, где была база, нора…
- База чего?
- Ты слушай. Он был наркодилером. В то время ещё большая экзотика, я вообще, наивная душа, про такое понятия не имела. Но у него всегда были деньги. Говорил, что его папа академик, что живут они на Садовом кольце. Ты представить себе не можешь, как я влюбилась – до потери мозгов! Стала абсолютной дурой, невменяемой! Притащила его домой, познакомила с мамой. Божечки, какой она подняла крик, как только он ушёл. «Идиотка! Ты что не видишь морду жулика! Хорошо, если жулика, а не что похуже! Чтоб ноги его не было! Чтоб ты забыла, как его зовут!»
- Алла Андреевна? Вот прям так? – поразилась я.
- Ха, она и сейчас бравый солдат, а тогда – ты представить себе не можешь, какая была авторитарная! Штука в том, что она оказалась права на тысячу процентов. Но я-то была не в себе, без мозгов! Поэтому ночью – заметь! – по-тихому собрала вещички и оставила записку, я, мол, поселюсь в общаге института и чтобы мама меня не искала и ноги её там не было. Степень дурости осознаёшь?
- Ну… просто влюблённая по уши девчонка, что уж сразу дурость-то?
- Общага! Для москвички! Где такое видано? Я вообще не соображала ничего. В общем, отвёз меня мой драгоценный в какую –то конуру недалеко от института, в Химках – однушку с минимальным количеством мебели, обшарпанную и довольно убогую, грязную. Это была его «точка». Версия для меня: «Я снимаю эту хату, чтобы не ездить из центра Москвы каждый день». И стала я там жить – хозяйкой, любовницей. Слепо-глухо-немой капитан дальнего плавания – это я. Два с лишним года прожила, Бел! И не врубилась! Только лишь догадалась, мол, что-то не так, какие-то странные дела: приходят люди, всё время разные, стучат, а не звонят в дверь, да ещё и стуком причудливым.
- А он сам наркоман?
- Нет, что ты! Даже не курил никогда! Такой чистенький, здоровенький, лощёный… убийца. Вернее, распространитель смерти. Замуж не звал, к родителям-«академикам» не возил. А я и не просила! Просто молилась на своего бога, готовила ему, стирала, обожала, служила. Нет, мне не на что пожаловаться: он меня тоже любил, всегда был нежен, дарил дорогие шмотки и иногда даже украшения, цену которым я не знала, не понимала. Вот только однажды… - Вера даже вздрогнула слегка.
- Что? – я слушала, затаив дыхание.
- В самом начале, в первый же день в той квартире он крепко обнял меня за шею, но сжал чуть сильнее обычного. И говорит: «Если твоя мать узнает, где ты, если придёт сюда, я её убью, клянусь! Задушу. Поняла?»
- Господи… и даже тогда ты не опомнилась?
- Нет! Я всё поняла не так, неправильно! Решила, что это страсть-любовь у него такая сильная, что он готов убить даже мою мать, если она против нас. Жутко испугалась, но смирилась. Помню, позвонила маме из автомата и поклялась, что у меня всё в порядке, чтобы она даже не думала меня искать. А если припрётся в институт, то я его тут же брошу. Мама кричала по телефону, рыдала, но ничего поделать не могла. Тогда она просто взяла с меня честное слово, что я буду три раза в неделю звонить и отчитываться – жива-здорова, ей этого довольно. На том и порешили.
- И ты два с половиной года жила с этим… уголовником?
- Ага! И, представляешь, была даже счастлива. Но потом вдруг что-то ужасное начало происходить. Однажды он пришёл жестоко избитый. Я хотела вызвать милицию, он запретил, я настаивала, так он мне дал сильную пощёчину. Он изменился… Стал дёрганым, злым, агрессивным. Ну, и в скором времени посреди ночи к нам ввалились милиционеры, и произошёл, как у них говорят, жёсткий захват. Его и меня на пол, руки за голову – вот это всё…
- Какой ужас… - меня даже затрясло.
- Его в наручники, увели… Меня, помню, начали грубо толкать в плечо, что-то орать в ухо, я от страха онемела, у меня дико закружилась голова. Потом я почувствовала тошноту и под крики ментов «…б твою мать!» меня буквально вывернуло наизнанку. И я отключилась, - Вера перевела дух и на минутку замолчала.
- Фух! Ничего себе… - пробормотала я, вытирая ладонью выступивший на лбу пот.
- Ну вот… очнулась в больнице, дальше, как в плохом кино… Оказалось, что я беременна. В больнице меня нашла мама и заняла круговую оборону от милиции. Менты рвались меня допрашивать и вообще всячески привлекать, но надо знать мою маму… - улыбнулась Вера. – В общем, для меня эта история тогда закончилась. Надо ли говорить, что у моего драгоценного не было никаких пап-академиков и жилья на Садовом кольце? Обыкновенный уголовник. Только очень красивый, - Вера грустно улыбнулась. – А я – молодая клиническая идиотка.
- Его посадили?
- Разумеется. И потом я узнала, что в лагере он погиб.
- И про сына он так и не узнал?
Вера отрицательно покачала головой.
- Как мама это всё выдержала – не представляю. Но я с тех пор… В общем, никто мне с тех пор не нужен, кроме мамы и Виталика. Возможно, я навсегда получила сильнейшую прививку от любви.
Что ж, если б Мишка оказался наркодельцом, то была бы, наверное, совершенно другая история. Но мой Мишка был… просто Мишкой! Единственной моей настоящей любовью, между прочим. Кто-то называет это счастьем? Любовь – счастье, ха. Нет, в моём мозгу такая цепочка не закрепилась. Любовь – это боль.
Больше я так никогда не любила, не кидалась ни в какой омут. И, видимо, уже не светит. То ли Мишка оказался тем единственным, кто подходил мне по всем параметрам, и лишь с ним я могла быть счастлива, то ли болезненный опыт отвратил от падений в варево страстей, когда без мозгов и не рассуждая. Впредь и до сегодняшнего дня эта сторона жизни всегда под жёстким контролем, и я научилась мудрости Дианы из «Собаки на сене»:
«Пока хотела, я любила. А захочу, и разлюблю».
«Кому дана такая сила, тот небывалый человек», - ответили Диане и спели ей песню для убедительности:

«О, если б можно, если б можно было,
Чтоб самовольно сердце разлюбило!
Зачем, зачем того не может быть,
Чтоб самовольно взять и разлюбить!»

Не стоит преувеличивать, сеньор де Вега! И быть такое может, и нет ничего небывалого в умении остановить усилием воли разгорающийся пожар чувств. Чай не подросток с взбесившимися гормонами!
Взрослая графиня де Бельфлор не справилась, кстати. А я умею, у меня получается. Всё-таки есть кое-какой опыт с Демоном, он поможет. Начнём с лица, уберём с него страдание, вернём бесстрастность, глядишь, и можно будет продолжать жить и дышать, зализывая раны, но этого никто не увидит.
Страсти-мордасти должны знать своё место! А если начинают наглеть, то на колени их, не давать им управлять собой! И, соответственно, не влюбляться в того, в кого тянет влюбиться, кто невероятно привлекает, но по каким-то параметрам не подходит и опасен для душевного равновесия и психического здоровья. Например, женат. Или слишком красив. Или хронически беден – никакая любовь не стоит страданий в удавке нищеты. Исключение допустимы только для непризнанных своим временем гениев, но я не способна на такие подвиги во имя искусства или науки. Вот как-то так, таким путём…
С тех пор так и живу, никогда не давая разгораться чувствам с помощью силы воли. Если невыносимо к кому-то тянет, я по-быстрому свожу начинающиеся отношения к лёгкому флирту, к одноразовой любви и не более того. Умею и могу. Не исключено, что лишь из страха перед возможным страданием я заранее держусь подальше от огня, чтобы не обжечься, ведь старый ожог отлично напоминает о себе тянущей болью.
Ну, а лучше всего, почуяв опасность, быстро проходить мимо, не допуская даже намёка на возможность сближения.
Тем временем (возвращаюсь в високосный 96-й год, который во всём виноват, как утверждала мама), буквально через неделю после моего увольнения с радио Людка пригласила на проводы. Она уезжала в Америку, и это никак не могло улучшить моего настроения. Одно к одному, чёрная полоса, надо уже дойти по ней до конца. Надеюсь, я иду не вдоль…
Можно месяцами не видеться с подругой. Даже созваниваться раз в две недели в лучшем случае, но знать, что она у тебя есть. Всегда в доступе – стоит снять трубку или не полениться проехать полчаса в метро. Осознание этого делает жизнь спокойной, гармоничной, правильной, помогает существовать в режиме «процесс идёт штатно».
«Мне было довольно того, что твой плащ висел на гвозде».
В те годы у нас не было социальных сетей, поэтому реальное общение случалось только лично или по телефону, а отъезд в далёкие края означал, что видеться мы не сможем, да и с телефонной связью всё не просто, хотя бы потому что безумно дорого. Поэтому проводы – слёзы.
Всё рушилось к чертям собачьим. Людка улетает на другую планету. «Мне было довольно того, что гвоздь остался после плаща». Нет! Не довольно! Понимание, что на метро теперь до Людки не добраться, по телефону не позвонить, вытворяло мерзкие штуки с моим организмом, отказывающимся