МАЛЕНЬКИЙ ПАМЯТНИК ЭПОХЕ ПРОЗЫ

принимать такую реальность: сердце ныло, желудок болел, подташнивало, но самое паршивое, что всё время хотелось плакать. Даже не плакать, а рыдать, кричать, отчаянно орать. Чего я не могла себе позволить в Людкином доме, полном разных людей – родни, друзей, коллег.
Кто-то приходил и уходил, непременно произнося «не теряйся, пиши!». Людкины родители, шмыгая носами и с дрожащими губами метались из кухни в комнату, принося смену для заканчивающихся закусок и вина. Было шумно, шум был странный – в нём смешивались смех и слёзы, оптимистические тосты с пожеланиями новой, прекрасной жизни, и плачущие голоса женщин, всхлипывающих «когда ж теперь увидимся… навсегда… мне визу не дадут никогда… когда теперь приедешь…» Никогда-навсегда, когда-навсегда – царапающий душу рефрен звучал постоянно. И тут же: «Давайте выпьем за новый этап прекрасной жизни, скоро все там будем! В Америке!» - «Ур-р-р-а-а-а!» - чокаются и хохочут.
«Все – не будем», - тихонько произносит печальная немолодая женщина недалеко от нас с Малюдками. Конечно, Маринка тоже приехала, мы с ней по праву самых главных подруг сидели с двух сторон от Людки. Обе с повисшими носами и подрагивая от сдерживаемых слёз. Людка была растерянная, но одновременно радостно-возбуждённая.
- Ну, девчонки, ну, вы чего? – обнимала она нас за плечи, привлекая к себе поближе. – Прекратите немедленно, а то я расклеюсь, а мне нельзя. Мне ещё родителей склеивать.
- Им совсем тяжело, - тихо заметила я.
- Они приедут зимой к нам в гости. И там будем думать, как их насовсем оставить.
- Ты сама ещё не насовсем, а уже такие планы! – сердито удивилась Маринка.
- Да брось! – вмешалась я. – Всё всем понятно, Людка проговорилась. Не вернётся она, поэтому родителей нужно перетаскивать, - героически спокойно я произнесла все слова при том, что в носу щипало. Что за время сплошных потерь? Кончится это когда-нибудь? Если б я тогда знала, что потери только начинаются и не заканчиваются уже никогда после того, как окончательно становишься взрослым!
- Девчонки! Знаете, как я по вам буду скучать? – вдруг запричитала Людка. – Ведь ни с кем больше я так не дружила, как с вами! Всегда всех сравнивала с моими Белкой и Маринкой. И никто даже близко не стоял! – мало того, что в носу щиплет, ещё и горло перехватило, будто кто-то взялся меня душить. – Белка, не реви! – плачущим тоном приказала Люда. – Потом будешь реветь. Вот не хотела же… нет, всё-таки скажу: вы – самые любимые мои подруги на всю жизнь. Где бы я ни была, вы – мои девчонки во веки веков. Понимаете, девочки?
Всё-таки взорвалось – Маринка разрыдалась, тоненько заскулила и уткнулась в ладони. Ладно, ей простительно, она на гормонах, не в себе. Но я-то удержу себя в руках, сдержусь. Только зачем Люда сказала эти слова? Чтобы что? Теперь мне хочется вцепиться в подругу и никуда от себя не отпускать! А нужно прощаться.
- Ты где будешь жить? – шмыгая и икая, спросила Маринка.
- В Бостоне, а что?
- Мы осенью едем в Америку. На месяц. В Калифорнию. Это далеко?
- Ой… Разные концы страны.
Маринка ещё пуще заревела.
- Я умолю Лёшку к тебе съездить!
- Лететь придётся, не ехать. Пять часов.
- Да что ж она такая огромная тварь, эта твоя Америка!
Високосный год – большая гадость.
«Мне было довольно того, что след гвоздя был виден вчера. Ля-ля-ля-ляля…» А кто тебя спрашивал, девушка из таверны, придуманная Новеллой Матвеевой, довольно тебе, не довольно, нравится, не нравится? Тебя просто ставили перед фактом, а ты беспомощно пищала своё «ля-ля». Людка улетела – и это случилось, хоть смиряйся, хоть нет.

Я умираю…




РАХАТ-ЛУКУМ

Переехала я в отчий дом – мы с мамой и Фимкой снова были вместе. Не передать словами, какое блаженство я испытала, вновь оказавшись в своей маленькой, заставленной старой мебелью, комнате! Мама не трогала там ничего, только поддерживала порядок. И я, будто на машине времени, въехала в детство, в те ощущения и запахи, от которых стало так мирно и спокойно на душе, будто меня погрузили в тёплую, нежную желейную массу, где я расслабилась всеми мышцами, каждым сосудиком, каждым нервом. Ночью, перед тем как уснуть, всплакнула от нахлынувших воспоминаний, но то были сладостные слёзы. Когда засыпала, в полудрёме привиделось, что папа шепчет «Спокойной ночи, медвежонок!» и на цыпочках выходит из комнаты. С мокрыми глазами уснула крепко-крепко.
Утром сообщила маме, что прямо сейчас займусь активным поиском работы, но мама, теперь на правах главной в доме, заявила строго и безапелляционно:
- Сначала надо отдохнуть! Насколько я помню, в прошлом году ты всего две недели отпуска брала и никуда не ездила, так?
- Не совсем. Я у Людки на даче два дня была. У Поли… тоже два дня.
- И всё, не скрипи мозгами, я помню, это не считается. Поезжай на море, бледная немочь, хоть загоришь немного. Если надо, дам денег.
- Деньги у меня самой есть, - сердито сказала я, на мгновение пожалев о возвращении в отчий дом – вот оно, начинается, из меня опять будут лепить маленькую девочку, не способную к самостоятельной жизни. Это такой мамский инстинкт, с ним, видимо, ничего не поделать. – Но я должна найти работу.
- Сначала отдохни! Ты синяя, тощая, плохо выглядишь, Белочка, ну, что это такое? – мама всплеснула руками. – У меня достаточно денег, чтобы ты могла отдохнуть. В крайнем случае – сдадим твою квартиру, правда? Или ты не хочешь?
- Надо подумать, - ответила я. – Такой геморрой – сдавать! А, с другой стороны, чего она пустая будет стоять? Посоветуюсь с кем-нибудь, кто сдаёт и…
- Но сначала ты отдохнёшь! – повысила голос мама. Стало ясно, что лучше согласиться. Ведь и впрямь чувствовала себя разбитой, выглядела соответственно – не очень удачный момент для поиска работы. Сама себя такую я не наняла бы – на кой чёрт нужен дышащий на ладан кадр?
Море, море… Тогда уж Средиземное! Турция, Кемер, 5 звёзд, две недели – годится, заверните!
Хотела поехать вместе с мамой, чтобы и она отдохнула, и мы вместе гуляли бы, плавали, ездили на экскурсии!
- Будет здорово, мама! – уговаривала я её.
Мама покачала головой.
- Не хочу. Никуда не хочу. Да и с кем Фимку-то оставить?
- Как это не хочу? – горячилась я. – Ты молодая женщина, не строй из себя бабушку-старушку! С Фимкой придумаем – соседей попросим заходить, не проблема это!
Так я и не поняла, почему мама не захотела, и, в итоге, вообще никуда не съездила. А, нет – один раз в Прагу и вернулась потрясённая, восхищённая, умилённая, взволнованная! Потом полгода только и было разговоров, что про тот город – про замки, музеи, улицы, красоты, рестораны… И всё, и больше ей не нужно. Будто отпущенное количество впечатлений на жизнь лимитировано, и они почти израсходованы. Нужно экономить и вообще не стоит частить, чтобы не привыкать. Это я свела к сухому остатку мамины доводы, приводившиеся в разговорах на тему «съездить». Как ослица упиралась! Мне в этом виделась жестокая и гадкая отрыжка совка: непривычка к тому, что ездить – это нормально, страх привыкать к хорошему, а вдруг завтра всё это «закроют».
- Так успей посмотреть, пока не закрыли!
- Ещё обидней станет, когда закроют!
- А если никто ничего не закроет? Вот представь!
- Значит, у меня могут кончиться деньги. Или я стану болеть, состарюсь, не смогу ездить и буду без этого страдать. Нет-нет, не стоит привыкать, раз уж смолоду не сложилось.
Ничего невозможно поделать с катастрофическим мышлением человека, рождённого в 50-м году двадцатого века в СССР. Лоб я разбила о святую веру во всё плохое, но победить не смогла. Впрочем, одно разумное объяснение находилось: мама опасалась далеко летать и ездить из-за сердца. Видимо, оно её всё больше беспокоило, но меня она этим не дёргала. Потом, задним числом, я догадалась.
Средиземное море мама так и не увидела. Со мной в Турцию не поехала – ни в тот, первый, раз, ни в следующий в Испанию, ни в Италию. Впрочем, третий раз я уже даже не пыталась звать её с собой.
В ближайшие полтора года я успела увидеть немало прекрасного. Ездила в полном одиночестве и, в конце концов, мне это понравилось. Заранее изучив, что надо посмотреть, я исследовала Париж, Рим, Мадрид и Барселону с помощью карты и путеводителей. С группой, в зависимости, было бы куда хуже: одной я могла наслаждаться тем, что мне нравится, столько, сколько хочется.
Например, на Эйфелеву башню забиралась четырежды, хотя в городе была всего восемь дней. Я обалдевала от открывающегося вида, там, наверху, со мной происходил какой-то странный катарсис! Почти галлюцинации: мне слышалась Пиаф, поющая «Па-дам», рядом мерещился Ив Монтан, подпевающий несущемуся над городом голосу Эдит и попыхивающий Голуазом. Одной рукой он держался за поручень, на нём были кожаные чёрные перчатки… Его левая рука совсем рядом с моей правой. Я отчётливо вижу его боковым зрением. Не поворачивая головы, тихонько говорю: «Месье Монтан, как-то нехорошо у вас вышло с Симоной!», а он, негодяй, хихикает. Тем временем голос Эдит утихает, зато Ив начинает прямо мне в ухо напевать «Опавшие листья»… Вот так я медитировала, как под веществами, на башне, потому и возвращалась туда снова и снова.
Шоу в Мулен Руж… Удивительное чувство: после всего прочитанного о Париже, после виденных фильмов об этом городе, мне казалось, что я здесь уже бывала и зашла в очередной раз, поскольку выдалось свободное время. Всё знакомое и родное: танцы, музыка, наряды танцовщиц, мелькающие лица… да я их всех знаю!
На Елисейских полях, знакомых, будто вчера расстались, обсидела все тамошние кафе.
После был прекрасный Рим, величественный Мадрид… Но мой первый Париж не затмится никогда и ничем. И хорошо, что я была там одна: боюсь, что с кем-то не получилось бы подобного кайфа, мне не дали бы помедитировать на Эйфелевой башне и встретиться с Монтаном.
А самой первой заграницей была Турция. Кемер. Перебирая фотки из той поездки, сделанные отельным фотографом (я выкупила их почти все), думаю, к лучшему, что мама со мной не поехала. Если бы я при ней позволила себе хотя бы десятую часть того, что вытворяла… Впрочем, при ней ничего и не происходило бы. Я не «оторвалась» бы настолько, насколько мне оказалось необходимо.
Мой большой турецкий загул! С собой у меня была фото-«мыльница», делавшая совершенно безобразные снимки. Пришлось грохнуть приличную сумму на отельного фотографа, но, к счастью, деньги не были проблемой.
Оттянулась я в полный рост – с кошельком, полным долларов. Учуяв это, фотограф преследовал меня везде – на пляже, в столовой, у бассейна. И очень старался делать красивые, эффектные снимки. Я оценила его труд и выкупила штук пятьдесят примерно из шестидесяти.
Глядя на них, вспоминаю те две недели не без стыдливого румянца. Я не отказывала себе ни в чём. Пила много местного вина (от него побаливала голова) и ракии, этой жуткой анисовой микстуры; бесилась на ночных дискотеках, напропалую флиртовала со всеми мужчинами, попадавшимися на пути. Только семейных не трогала – табу.
Забыть Мишку! Забыть Мишку! Уйди, боль!
Днём, несмотря на бурные ночи, устраивала далёкие заплывы в море, не боясь солнца, бешено носилась на скутере по волнам, в бассейне усердно занималась аквааэробикой.
И вот… Завела роман с красавцем аниматором. Ох, хорош был чёрт! Высокий, яркий брюнет из турков-мачо, с огромными