тщательно и медленно работаешь, а писать умеешь, я знаю. Значит… Вер, я хочу быть первой… ну, в крайнем случае, второй, кто прочитает, когда ты закончишь. Хочу этим городиться и хвастаться!
- Ты будешь первой, - пообещала Вера. – Твоему вкусу я доверяю. Кроме того, в сюжете немало про твоих сверстников… ты поправишь, в случае чего.
- Сегодня март девяносто седьмого года! – торжественно как бы объявила я несуществующей толпе – мы прогуливались в центре по скверу, март был ещё прохладный и зябкий, вечерело, и никого вокруг не было. – Запомните эту дату, товарищи! Именно мне обещали дать на чтение первый гениальный роман великой писательницы конца второго тысячелетия Веры Леоновой! Запомните это имя – после прочтения её произведения вы забудете все остальные имена, даже такие, как Лев Николаевич Толстой.
Вера засмеялась.
- Прекрати, ненормальная!
Однажды я осторожно, очень осторожно (памятуя свой бездарный разговор с Полей, когда пришлось извиняться) поинтересовалась, почему у неё нет отношений, неужели она не скучает по любви?
- Не скучаю. Наелась – во, - ребром ладони Вера провела себе по горлу. – У меня есть Виталик, мама, есть работа и моя писанина. И куда я впишу болвана в штанах, его вставить некуда, временная сетка забита под завязку.
- Почему сразу «болвана»? – пожала я плечами. – Будто прям все болваны.
- В большинстве своём, - убеждённо произнесла подруга. Ничтожества… Знаешь, что я поняла к середине жизни? Когда много чего есть замечательного, нужного, интересного, потребность в этих самых отношениях как-то отпадает, что ли.
- Отпадает потребность в любви?
- Почему же в любви? Я наполнена любовью по макушечку: к сыну, к маме, к нашему дому… к тебе, к своему роману. Мне любви хватает, да я просто купаюсь в ней!
- Ты прекрасно понимаешь разницу.
Вера покачала головой и усмехнулась.
- Если ты про физиологию, то это никакая не проблема – ты тоже понимаешь, о чём я. Если про чувства, пойми ты, услышь: в моей жизни огромное количество чувств, мыслей и ощущений. Мне совершенно не требуется допинг в виде интрижки, которая неизвестно какой бедой может закончиться. Вот, к примеру, твоя история… - я вздрогнула. Надо помнить, что Вера понятия не имела, кто был героем моего романа. Вера, не подозревая, общалась с ним почти каждый день. - Думаешь, я смогу когда-нибудь забыть твой вид, чёрное лицо, твоё исчезновение? Ты сильно была счастлива? Много тебе дал тот роман для души, для ума или чего ещё? Сколько лет жизни у тебя тогда отнял твой любимый болван – уверена, что болван! Ну, скажи честно!
Что я могла сказать? Конечно, кое-что могла. Например, о том, что меня тоже в данный момент жизни мало интересуют мужчины, у меня градус флирта на нуле, но лишь потому, что из головы никак не уходит паразит Мишка. Если речь заходит о любви, если я читаю про неё в книге или вижу в кино, то всё моё нутро орёт дурниной «Мишка! Мишка! Мишка!!!».
И это не проходит. Поутихло немножко, если не бередить. И ведь подпитывается, сука, тем, что орёт: «Это у нас взаимно!» Откуда я знаю? Да от Веры, бесхитростно выкладывающей новости с радиостанции, в том числе про него:
- С Михаилом фигня творится! Началось примерно тогда, когда ты ушла. Злой, как собака! То орёт на всех не по делу, то вдруг сидит у себя жутко понурый, будто у него горе какое-то случилось. Как подменили! Когда Ленка, жена его, родила дочку, у него даже ни грамма радости не было, представляешь? Его поздравляют, тащат подарки, шарики, шампусик открыли, а он, как деревяшка с глазами механически буркает «Спасибо. Спасибо. Спасибо». И всё-то из него клещами тянем – как назвали, как растёт, как зубки… Думаю, у него с женой что-то сильно не ладно. Но уйти он не может – как теперь уйдёшь? Вот и живёт с видом приговорённого к пожизненному. Ещё хуже, если он болен чем-то.
Стиснув зубы так, что у меня аж в ушах зазвенело, я слушала рассказ про то, как живётся моему любимому. Плохо живётся! Болен, разумеется, болен и страдает. Он всё ещё тоскует обо мне. Мы оба больные и приговорённые.
Я не смотрела на Веру, делая вид, что слушаю её и рассматриваю свои ногти – а цел ли маникюр, не надо ли заново нанести лак? Конечно, Демон со мной, вернее, на лице, но уж больно трудная ситуация, как бы не выдали меня глаза.
- А как назвали девочку?
- Галей.
- Неожиданно.
- Немодное имя. Так Миша сказал, что это жена решила – в честь своей мамы. И брякнул: «А мне всё равно – Галя так Галя». Представляешь? Ему всё равно!
- Ну, он не в этом смысле, наверное. А в том, что как бы её ни звали, она его любимая дочь.
- Ты оптимистка. Я увидела равнодушие и ужаснулась. Что с ним происходит? Никто не понимает, одному богу известно.
И мне. Мы с богом в курсе, ага.
Моя любовь не могла умереть, я не в состоянии была её убить, зная, что Миша тоже любит. Лучше бы всё у него складывалось не так, лучше бы он меня забыл и был бы счастлив со своей Леной и детьми! Тогда он отпустил бы меня, у меня появился бы шанс, а при том, что творилось, – нет, никак.
- Скажи честно, - спросила я Веру. – А ты прям сразу тогда разлюбила своего… красавца? Как только узнала про него правду? И тут же всё прошло?
Кажется, я опять попала человеку в болевую точку. Что ж за способность у меня поганая такая? Вера опустила голову, плечи её поникли.
- Боюсь, что… боюсь, что я до сих пор окончательно его не разлюбила, - почти прошептала она.
Вот именно. Вот именно!
Звонила Людка из прекрасного далёка. У неё всё отлично складывалось, ей было так интересно, что она не могла говорить спокойно, почти верещала:
- Такие возможности, такие лаборатории! Не могу-у-у! Праздник какой-то, не ожидала!
А потом от неё пришло письмо. И вот, что было в нём, помимо рассказа об американском житье-бытье и очередного восторга от учёбы: «Милая моя Белла, Белочка! У меня тут настолько всё хорошо, что даже неловко хоть на что-то жаловаться. А есть, на что. По телефону я стесняюсь это сказать, писать легче. Ужасно скучаю по тебе! И по Марине, и по родителям – конечно, но, как показали разделяющие нас тысячи километров, оказывается, самым близким другом для меня всегда была ты. И мне страшно не хватает тебя! Нет никакой ностальгии, если только по тебе, представляешь? Придумала свой мир абсолютного счастья: всё то же самое, что есть здесь и сейчас, только ещё ты живёшь next door. Прости за сопли с сахаром, больше не буду».
Надо ли говорить, что последующие полчаса я ревела белугой, обнимая письмо. Меня никто не видел и не слышал, могла себе позволить. А ведь она, Людка моя, не вернётся уже никогда, это очевидно. Там благополучно устроен её брат, милая невестка, с которой они нашли общий язык, обожаемая племяшка Рут и огромные перспективы. Родители скоро к ним переберутся. Это – всё.
Ведь и с Маринкой тоже всё. Мы изредка с ней созванивались, а виделись всего однажды. Именно последняя встреча оказалась драматической и роковой. Сейчас, через годы, мне думается, что я тогда была слишком непримиримо крута и беспощадна, что неправильно. То есть, по сути всё верно, но… Впрочем, по порядку.
Уже вовсю бушевала весна, апрель слепил и дразнил, его звуки и запахи возвращали к детскому восторгу предчувствия лета.
Мы не виделись почти год. Марина, Лёшенька и Марк всей семьёй ездили по глобусу, а когда жили на Рублёвке, то устраивали у себя светские рауты для высокопоставленных во всех смыслах господ. Меня не приглашали. Я узнавала о званых ужинах в особняке лишь из жёлтой прессы, где разглядывала фотки: Маринка хорошела – объективно говоря, но лично мне нравилась меньше. Из её лица уходила изюминка, индивидуальность, хотя сногсшибательной красотой блистала сильнее прежнего. Впрочем, фарфоровый блеск зубов американской улыбки мог быть доработан редакционным ретушёром (не было ещё потрясающих программ в компьютерах, которые нынче в любом телефоне используют девочки, превращая себя в неузнаваемых див), пышность причёски тоже явно увеличена (не понимаю, зачем в Маринкином-то случае?), глаза замазаны косметикой так, что не видно ни их формы, ни выражения, ни взгляда в целом (или Марина сама теперь так красится?).
Внезапно она позвонила и пригласила встретиться в знаменитом кафе для богатых – с видом на Кремль. Там одна чашечка кофе с пироженкой по стоимости равнялись плотному обеду из трёх блюд обычной недурной харчевни. Имелось в виду, что Марина заплатит, я догадалась. Только она не знала, что теперь я могу сама себе многое позволить. Иначе ни за что не пошла бы в такое место.
Пришлось продумать свой внешний вид, идя на свидание к Марине да в такое место. Дожили. Когда-то ближайшая подруга видела меня даже сидящей на унитазе, не говоря уж о драных шортах на мне во время игры в бадминтон, грязных майках и чавкающих кедах – в каком только виде мы ни носились в детстве, изображая из себя, к примеру, Виннету и злых ковбоев.
Что ж, кое-что в моём гардеробе с некоторых пор имеется. Не от кутюр, конечно, но приобретённое в дорогом магазине для торжественных мероприятий в нашем холдинге. Брючный костюм зелёного цвета из итальянского бутика, сшитый, будто с меня мерки снимали. Разорилась, помнится, именно по причине грядущей корпоративной вечеринки. Под костюм ажурная белая блузка. Сумка Эрме, подаренная Полиной (у неё их внезапно оказалось две – мама перестаралась с покупками на Миланской распродаже, поэтому мне перепало сокровище, принимая которое с большой благодарностью, я не представляла стоимость обычной по виду сумочки: знала бы, вряд ли взяла бы). С причёской всё просто – я давно носила короткую мальчишескую стрижку для удобства и скорости. Как выяснилось, мне чертовски шло. На затылке топорщился ёжик, а чёлка небрежной рыжей волной прикрывала левый глаз. А в ушах золотые серёжки, пара колечек на пальцы и… Я удовлетворённо смотрела в зеркало: молодая дама в отражении вполне соответствовала месту, куда её пригласила очень богатая подруга.
Кафе старательно давило на психику своим роскошеством, блеском золота повсюду и прочим купеческим шиком. Глазу не на чем было отдохнуть, его везде преследовало богачество, кричащее о себе громко: «Я – богачество!» При этом не ресторан же, а кафе. Пахло, как во французской кондитерской, а персонал улыбался так, что хотелось плакать от такой огромной любви к себе совершенно незнакомых людей: судя по встрече, они были готовы отдать за нас, посетителей, жизнь.
Маринка разглядывала меня удивлённо и радостно: сдаётся мне, она испытала облегчение, ей стало очевидно, что я своим видом не опозорю ни её, ни гламурное место для особых людей.
- Потрясающе выглядишь! – она была искренна и видно, что довольна. Я тоже внимательно разглядывала подругу. Конечно, как и предполагала, фоторедактор в жёлтом журнальчике перестарался, превратив мою Марину в примитивную рублёвскую диву, а она всё так же прекрасна и удивительна своей экзотической красотой, зачем было её замазывать и штукатурить? Глупость и безвкусица!
- Как живёшь? – приветливым светским тоном поинтересовалась Марина, когда мы сделали скромный заказ – два кофе, минеральную воду, два пирожных.
- Прекрасно, - в тон ей ответила я, глядя во все глаза на такую родную и такую чужую Маринку. Внешне я была бесстрастна, сама сдержанная аристократичность, а в душе кипели противоборствующие
| Помогли сайту Реклама Праздники |