МАЛЕНЬКИЙ ПАМЯТНИК ЭПОХЕ ПРОЗЫ

совсем некстати думалось мне, и было ужасно обидно, что я успела съесть всего один кусочек. В свободной продаже нормального сыра не было уже давно. Кое-где продавали только смешную копию адыгейского –гадкого, резинового, в рот невозможно взять.
- Ты когда последний раз просто так, по своему собственному желанию, ездил за границы эсэсэсэра, а? – вопил тем временем Тимур, сочтя тему туризма убедительным аргументом.
- А мне оно надо? Ты спросил – мне-то оно надо? – не тут-то было – им на самом деле «оно не надо». Вдруг мне показалось, что рука свёкра тянется к горлу моего супруга! И я прямо в сапогах рванула в гостиную к Тимуру, схватила его за свитер и потащила в коридор.
- Да пойдём уже, псих ненормальный! Вы ещё подеритесь…
Свекровь вскочила и унеслась. Плакать, наверное, подумалось мне. Но нет: через мгновение та появилась из кухни, неся небольшой свёрток в серой бумаге, который сунула мне в руки.
- Вот вам сырку домой – нам из Минска два килограмма привезли, - шепнула она. Тимур тем временем застёгивал куртку, причём, делал это настолько экспрессивно, что непонятно, как ему удалось совладать с молнией и не сломать её ко всем чертям.
- Ой, спасибо огромное! – светски улыбнулась я и чмокнула свекровь в щёчку. Вся сценка – абсурд и цирк. Только в тот момент совсем было не смешно, зато сейчас… Вспоминаю и хихикаю.
Нынче многие «точно помнят», что голодали. И вообще в девяностые пережили натуральный концлагерь. Не краснеют же. Мне кажется, стыдно говорить о голоде, когда просто не можешь себе позволить какие-то деликатесы, ибо не по карману. Голод – ведь это совсем другое. Постыдились бы «голодающие» так врать, зная нашу историю – голод в Гражданскую войну, в Ленинградскую блокаду… Ах, как любят некоторые для усиления эффекта бросаться сильными словами! Голод-война-разруха в девяностые, после развала СССР. В итоге гаденько и подленько выходит, потому что не усиление эффекта получается, а очень большая ложь, переворачивающая с ног на голову правду, историю, реальность.
Пока не «отпустили» цены, магазины были пугающе пусты, и перспектива настоящего голода не казалась невозможной. Но процветали рынки! И граждане, у которых не было проблем с наличностью, ни в чём себе не отказывали – на рынке можно было купить почти всё.
У нас с Тимуром были две жалкие стипендии плюс родительская помощь, составлявшая львиную долю семейного бюджета (естественно, наш дом был полон конфетами и закрутками из маминых даров). Если б не родители, то пошли бы работать, куда делись бы? Я точно знала, что могу быть приходящей няней или даже уборщицей, если потребуется. Тимур, крепкий и сильный, всегда заработал бы грузчиком или на другой какой работе, где требовалась физическая сила. Мне казалось, что он тоже был к этому готов в случае чего. Словом, пухнуть от голода не стали бы при любом раскладе. Но нам просто не понадобилось, спасибо «предкам».
Хотя, разумеется, никто нас не обеспечивал средствами, подходящими для рыночных покупок, вот уж нет. Мы крутились и выкручивались, как большинство небогатых граждан. Вели охоту за продуктами. Если нужно, томились в часовых очередях.
Через много лет после этого «романтического» периода в каком-то журнале опубликовали шуточный опросник «памяти совка», с помощью которого определяли степень «совковости». Правда, авторы назвали тест аккуратно и осторожно: «степень ностальгии по прошлому», которую определяли по шкале от нуля до ста процентов. Один из вопросов: за чем (если оно в жутком дефиците) вы готовы были бы отстоять в любой очереди, даже самой длинной и мучительной? По пунктам перечислены: духи «Красная Москва», варёная любительская колбаса, болгарские джинсы, импортные зимние сапоги, финский холодильник… А потом уже совсем экзотическое: красота, здоровье, ум, богатство, успех. Самопознавательный тест-опрос. Вот для меня совершенно очевидно: никогда и ни за чем. Даже за здоровьем! Не встану в очередь и за спасением от смерти – лучше умру.
Советские очереди сделали мне надёжную прививку навек – я к ним близко подойти не могу. Кстати, так и живу по сей день: если вижу хотя бы небольшой «хвостик» к прилавку, магазину… даже к музею или за билетами в театр, разворачиваюсь и ухожу. Со времён гибели совка и окончания дефицита я не потратила ни на какую очередь ни минуты. Лучше десять раз перебьюсь, чем встану кому-то в затылок. У меня есть всё нужное, необходимое, желанное и даже лишнее. И нервы сэкономлю хотя бы на такой гадости, как «живая очередь». Кстати, умиляюсь до сих пор этому выражению. Очередь ещё живая, пока живая, почти живая, вечно живая.
Однажды Тимур пришёл домой довольный, смеющийся, в обнимку с тяжёлым картонным ящиком, внутри которого оказалось сорок восемь банок «Сайры». Идя по улице от метро к дому, он увидел необычайное оживление у магазина «Мясо» и удивился: мясная продукция давно не подавала признаков жизни в магазинах нашего города, мы совсем перестали надеяться урвать что-либо похожее на мясо там, где оно должно продаваться. А тут – гляди-ка, народ кучкуется, пытается выстроить очередь, но это непросто. Человеческая змейка постоянно машет «хвостом» - подходят новые люди, пристраиваются с другой стороны, начинается психоз, перебегание из конца в конец, истерическое выяснение, кто за кем, и совсем без юмора звучит сакраментальное «вас тут не стояло».
Тимур рванул к месту предполагаемой торговли, быстро сориентировался и сумел застолбить себе очередь, всё же организовавшуюся благодаря парочке крикливых активистов.
- Что дают? – спросил, наконец, Тимур у близстоящих, убедившись, что уже натоптал законное место, его видели и в случае чего опознают, как своего. – Кости?
- Неизвестно пока, - был угрюмый ответ. – Но что-то точно будет, они вон готовятся, - говорящий подбородком показал на полуоткрытую, пока что перегороженную шваброй дверь, за которой суетились толстые тёти в магазинной униформе и небритые дяди в обличье то ли мясников, то ли грузчиков.
Через четверть часа всё разрешилось: магазин «Мясо» начал бурную продажу консервов «Сайра в масле». В любом количестве, хоть целым ящиком. Поэтому довольно быстро всё распродали, но Тимуру повезло: до него в очереди оказались в основном немолодые женщины, чуть не плакавшие, что не в состоянии унести столько банок, сколько хотелось. А уж позволить себе купить целый не распакованный ящик могли только крепкие мужчины.
- Может, надо было два? – засомневался муж виновато.
- Ты б надорвался. А вообще здорово! Обожаю сайру.
- Так я об этом и подумал.
- Тимурчик! Ну, не до такой же степени. Сколько ж мы эту рыбу жрать будем?
Ели мы её почти три месяца, перемежая изредка, если очень везло, «ножками Буша», котлетами из кулинарии (мы их прозвали «очередными», потому что даже за ними приходилось постоять часок в очереди), худыми курицами по прозванью «синяя птица» (зато какой получался супец!) и опять же мамиными запасами, в том числе тушёнкой, которая ого-го как пригодилась тогда.
Но с тех пор я эту сайру видеть не могла довольно долго. Лет через десять ностальгически купила – а ведь ничего, вполне съедобная штука. Правда, в молодости она казалось мне куда вкуснее. С чёрным хлебушком (лучше Бородинским!) да с варёным яичком – ах! Пища богов. Нынче… ну, сайра и сайра, ничего особенного. Есть можно.
Заканчивался исторический девяносто первый год, мне восемнадцать, я обожала своего мужа, вокруг бурлила интересная жизнь, которая для нас только начиналась. Мы с Тимуром всегда могли быть вместе – и дома, и на учёбе, шедшей своим чередом и оставлявшей достаточно времени для радостей, которых полно, когда тебе восемнадцать.
Казалось, отовсюду звучала музыка, которая нам нравилась, от которой начинала бурлить кровь, тянуло танцевать и беситься. Те, кто постарше всего-то лет на десять, не имели и толики той свободы, которая нам досталась. Как будто где-то свыше именно нашему поколению сделали роскошный подарок в прежде ханжески нахмуренной стране, забитой либо поповским православием, либо большевистской кровожадностью. Именно мы получили возможность нормальной юной жизни. Нам фантастически повезло с временем рождения! Мы наслаждались свободой, нежданно появившейся в государстве многовекового рабства. Взрослые, казалось, немного нам завидовали. Их можно понять. Им нужно посочувствовать.
- У вас будет по-другому – замечательно! - говорила мама. –Хотя и тревожно, потому что совершенно непонятно, как это будет.
- Хуже, чем было, невозможно, куда уж! – отвечала я.
- Хотелось бы верить.
Молодость – это много музыки, которую мы готовы были слушать нон-стоп. Радио, телевидение, торговые лотки на улицах взорвались тогда молодёжной музыкой. Стало можно публично и громко слушать всё, что угодно – наш андеграунд, западные группы... Больше никаких запретов и лимитов, а свобода в телеящике вообще зашкаливала.
Музыка… То было время «Show must go on» и «Personal Jesus», от которых сносило башку без спиртного или экстази. Конечно, порой из «ящика» или радио без предупреждения начинали звучать «Бухгалтер» или какая-нибудь «Юбочка из плюша», тогда мы убавляли звук. Приходилось включать иронию, скажем, на рынке, где из динамиков хрипели исключительно «Белые розы». Но всё должно быть к месту: странно было бы услышать Меркьюри на базаре девяностых – пёстро-восточном, диковатом, где лотки с самостроковой или дешёвой китайской одёжкой соседствовали с мясными и молочными прилавками. Прыщавый юнец «толкал» кассеты с модными записями, доставая их из внешних и внутренних карманов огромного пальто, в которое ему впору было завернуться четыре раза. В эти же карманы, посчитав и аккуратно сложив, он засовывал деньги. Кто знает, может, мы воочию наблюдали начало большого бизнеса, и ныне тот прыщавый мальчик – респектабельный миллиардер из списка «Форбс».
Мы были такие сумасшедшие и свободные, что однажды осуществили одну нашу глупенькую романтическую мечту. Тимур и я очень любили советскую группу «Технология», а больше всего обожали их хит «Странные танцы». И однажды решились: приволокли кассетный магнитофон в метро как раз к полуночи, дождались, когда в переходе между станциями «Площадь Революции» и «Театральная» не будет никого, врубили музыку и…

Танцы вдвоём, стpанные танцы.
День пеpеждём, не будем пpощаться.
А ночью начнём стpанные танцы.
Танцуй под дождем.
В пеpеходах подземных станций.
В пеpеходах подземных станций.

Нам казалось, что песня про нас и только про нас. В сущности, текст не имел принципиального значения, лишь образ танцев в ночном метро потрясал своей романтичностью. Когда-то мы подумали, как было бы здорово услышать любимую композицию именно в том месте, где она должна прозвучать, и сделать то, о чём в ней поётся – станцевать вдвоём в метро.
Номер прошёл! Менты не прибежали, никто нас не повязал, не наказал, не наорал. Это было настоящее упоение любовью и свободой, а ведь без свободы юность не такая клёвая штука! Мы вкусили её сполна, и уже хотя бы по этой причине наша молодость была прекрасна.
Похоже, я снова начинала чувствовать себя счастливой. Конечно, не настолько, как когда нежной щекоткой меня тревожили стихи, а мир вокруг волшебным образом