МАЛЕНЬКИЙ ПАМЯТНИК ЭПОХЕ ПРОЗЫ

«картавыми» народа.
- Пшёл отсюда! - чуть громче, чем нужно для обычного разговора, уточнила я. – И чтоб духу твоего не было в двадцати метрах от меня, понял?
- И от нас тоже! – крикнули Малюдки.
Дурак побледнел, потом покраснел, губы его сжались в ниточку, глаза сузились.
- Ах, вот оно как, - тихонько произнёс он. – Всё ясно.
- Вот и вали!
С тех пор до самого выпускного мы с ним поглядывали друг на друга с плохо скрываемой ненавистью.
Так что политика вмешивалась в мои отношения с людьми давно, аж со старшей школы. Может, это нормально? Просто меру надо знать. А какова эта мера, сколько в граммах или литрах? Где граница допустимого? Наверное, для каждого своя. С юности я была изрядно политизирована, мои убеждения с тринадцати лет стали твёрдыми, в чём-то по сей день неизменными, некоторые свои взгляды я, разумеется, за столько времени пересмотрела.
Мне кажется, в нормальной жизни в этом ничего такого нет: ты республиканец, я – демократ; ты – тори, я – виги, но это глубоко личное дело и к походам в кино и на танцы отношения не имеет. Но где норма, а где Россия? Здесь даже несчастный поэт обязан быть больше, чем просто поэтом.
Если не «забивать» на политику и знать историю страны, анализировать прошлое, думать о будущем, то непременно нужно выбрать некую сторону – за «красных» или за «белых». Это бывает критично для самоопределения и понимания, с кем ты, кто твои друзья и кого ты пустишь в свой дом и в свою жизнь, а кого ни за что. В России всё полярно и непримиримо.
Наша юность пришлась как раз на эпоху перемен, которой древние китайцы пугали и проклинали. Принципиально я с ними, с китайцами, не согласна: смотря от чего к чему происходят перемены, далеко не всегда к худшему и во зло. Но они никогда не бывают безболезненными, особенно в нашем случае, когда происходила ломка общества, строя и убеждений, а потому вчерашний добрый приятель вдруг оказывался страшным врагом – и по какой причине? А из-за трактовки происходящего, из-за взгляда на прошлое, из-за выбора «не той» стороны! И горько, и грустно, и невыносимо. Но, как точно выразился однажды Тимур, в нашей стране гражданская война продолжается, просто бывают долгие затишья, но окончания её не видать.
Не раз я намеревалась отказаться от каких-либо политических воззрений в угоду человеческим отношениям. Но, как выяснялось почти моментально, это невозможно для меня. Потому что тогда пришлось бы удавить в себе часть совести, зажмурить глаза на то, на что их нельзя и на секунду прикрыть. Понятно, что миллионы живут, следуя принципу «я не интересуюсь политикой», и ничего. Но про себя знаю, что не могу так. Я обязана делать выбор, который диктует совесть.
Такова наша реальность, по-другому никак. Со мной часто спорят, что, кстати, тоже показатель: в девяти из десяти случаев не соглашаются те, кто, либо имеет искренние людоедские убеждения, либо пошёл на сделку с совестью и выбрал лояльное отношение к людоедству. Например, так: да, этот старикашка служил в НКВД, пытал и расстреливал невинных людей, но он ведь дедушка жениха нашей дочери, придётся ему руку подавать и вообще всячески дружить. Серьёзно? Идите на хрен! Меня почти никто не поддерживает в подобном убеждении. Теперь это уже не имеет никакого значения и на это чихать, а в юности я переживала.
Есть большой риск остаться в одиночестве, имея твёрдые и безусловные принципы. В том случае, если их не скрываешь, разумеется. Я не скрываю, при первой же возможности обозначаю реперные точки, которые для меня святы. И это здорово уменьшает количество людей рядом со мной. Зато качество весьма радует. Меня вполне устраивает подобный расклад.
Уже в молодости убедилась, что людоедские взгляды исповедовали лишь самые убогие из моего поколения, презираемые мною и глупые. И как же так получилось, что именно они стали лидерами наступившего нового века?
Полюбуйтесь, как оседлав любимого, но очень чувствительного конька, я ускакала незнамо куда от рассказа о делах сердечных. А что же хотела сказать с самого начала? Ах, да!
…Так вот: были в жизни мальчики, проявлявшие ко мне интерес и нешуточный, но дальше поцелуя в щёчку дело не шло – мне не хотелось, не моглось. В Тимура же я втрескалась по-настоящему. По-женски страстно.
Всё у нас случилось, и мы решили, что жить друг без друга не можем – это смерти подобно, поэтому надо срочно жениться. Удивительно, но его родители не возражали, хотя у меня на их счёт имелись обоснованные тревоги и сомнения.
Они были литераторами, чьи имена вписаны в толстенный талмуд «Союз писателей СССР». Но почти никто из читающей публики их не знал. Написанные ими и изданные книги мало кто брал в руки (при неплохих тиражах, между прочим), так как то была заказная советская патриотическая разлюли-малина. Зато оба литератора зацепились за хлебные синекурные должности при аппарате Союза писателей. Будучи членами КПСС, они стали номенклатурой, что дало их семье возможность жить благополучно, сытно, при пайках, курортах и прочем обеспечении. С этой стороны мой брак обещал быть удачным, мама радовалась.
Радовались ли Кондратьевы родству с девочкой, которая по маме Нейман, да ещё из вундеркиндов – не думаю. Может, если б времена не менялись столь стремительно, они не допустили бы нашего брака. Вполне представляю такое развитие событий, хотя, как известно, сослагательное наклонение для уже произошедшего будет иметь смысл лишь после изобретения машины времени. Словом, мама и папа Тимура отреагировали спокойно, тем более, что я невеста с приданым – с квартирой. Наше с Тимуром счастье – мы могли сразу отделиться и жить собственной семьёй. Хотя я и поплакала на мамином плече – было жалко и тревожно оставлять её одну.
- Ты спятила, дочурка? – смеялась мама, обнимая меня. – Я ж не старушка бессильная!
- А твоё се-е-ердце… - ревела я.
- А что «се-е-ердце»? – передразнила мама. – Лекарства принимаю, последняя кардиограмма вообще отличная! И я доктор, если помнишь. Не морочь голову. Это просто великолепно, что у вас сразу есть дом. Только… не прописывай его пока.
- Что? – у меня слёзы разом высохли от удивления. – Как это – не прописывай? А как же? А почему?
- Доча! – мама обняла ладонями моё лицо. – Это единственное, о чём я тебя прошу, умоляю! Ну, хотя бы пока. Не прописывай. Подождите, не торопитесь. Если всё будет хорошо, то… всё и будет хорошо, - неловко закончила она свою мысль. – Пожалуйста!
- Ладно, - пожала я плечами.
Собственно, Тимур и не настаивал ни на чём таком. Даже разговоров не было. А маме за просьбу-рекомендацию поклон до земли – возможно, она отвела от меня серьёзные неприятности, как показало будущее.
И была свадьба.
От свадьбы нам с Тимуром отвертеться не удалось: его серьёзные до суровости, насквозь советские родители не могли допустить, чтобы такое событие не было отмечено «как следует, как у людей, как принято». Хотя лучше бы их озаботило слишком раннее создание сыном семьи – в неполные-то девятнадцать лет! Да и моя мама тоже странно себя повела (как я теперь думаю) – не отговаривала, не уговаривала подождать, не убеждала, что, мол, некуда торопиться. Всё же перестройка меняла сознание даже совсем взрослых и немолодых людей, склоняя к убеждению, что «лучше всё разрешать, чем запрещать, а то осудят и объявят ретроградами». Но до простой мысли, что можно пожить вместе, не регистрируя свои отношения в ЗАГСе, не устраивая свадьбы, не декларируя создания семьи, советскому гражданину ещё надо было долго идти по трудному пути. Как это – не поставить в известность государство? Мы себе такое позволить не можем, да и в санатории в один номер не поселят. Кроме того, жить мужчине и женщине вместе просто так – нехорошо: сожительство общественность не одобряет.
Зато для меня регистрация давала возможность сменить, наконец, фамилию. Безусловный плюс.
Свадьба пела и плясала в ресторане, помню я ту гульбу смутно. Лишь платье нежно-розовое с блёстками забыть не могу и громкий и раздражавший репертуаром ансамбль. Когда лабухи затянули «Не сыпь мне соль на рану» к вящему восторгу публики, мы с Тимуром беспомощно переглянулись, мой теперь уже супруг захихикал, а мне захотелось сбежать. Полинка обняла меня за плечи и загробным голосом произнесла:
- Крепись, сестра. Традиции – они такие. Скажи спасибо, что без хлеба-соли обошлось, - мы прыснули.
Зато мои Малюдки хохотали и вовсю веселились. Под «соль на рану» они выкаблучивались с деланно страдальческим видом, старательно «вытанцовывая» текст. Маринка, как всегда красиво, как бы корчилась от боли, а Людка лицом изображала плач и откровенно хромала на «раненую» ногу – не шибко элегантно, но дико смешно. Моя студенческая компания, всем составом пришедшая на свадьбу, не танцевала «под такое», ожидая «нормальной» музыки, но хохотала, глядя на моих школьных подруг, веселившихся по-детски непосредственно. Эх, не видели они, что бывало, когда мы собирались без свидетелей: волшебная палочка моментально превращала нас в школьниц, в девчонок, которые дурачатся, бесятся, кривляются и дерутся подушками.
На моей свадьбе Малюдки хлебнули немного вина и расслабились, превратившись в подростков. Как же меня тянуло подурачиться вместе с ними! Присоединиться к подругам мешало длинное, колючее и неудобное платье. И немного – положение невесты.
Кстати, про Маринку. Наша Лоллобриджида чуть свадьбу не сорвала. Шучу. Все взгляды (кроме Тимуриного) были прикованы к ней. Стоило ей появиться, пусть и в довольно скромном, зато ярко-бордовом платье, с собранной в элегантную высокую причёску шевелюрой, как раздалось дружное «ах!». Для женщин мероприятие было безнадёжно испорчено. А мужчины… не знаю. Подозреваю, некоторые напились слишком быстро и чересчур сильно для интеллигентной публики по очевидной причине: Маринка.
Конечно, к ней тут же начали клеиться парни из моего института, некоторые гады побросали своих девушек, что вызвало несколько истерик в дамском туалете. Это было для меня настолько ожидаемо и привычно, что я не удивилась: где Маринка, там непременно в сторонке рыдает какая-нибудь женщина или девушка. Хорошо, если только одна.
Марина отшила всех кавалеров: в тот момент она переживала в самой начальной стадии страстный роман с гением режиссёрского факультета ВГИКа, поэтому шансов не было ни у кого.
Тут я должна признаться в стыдном.
Сказать, как я боялась момента знакомства Тимура и Маринки – ничего не сказать. Получилось так, что Малюдки впервые увидели Кондратьева прямо в день моей свадьбы.
Примерно за месяц до у меня началась паника, которую никто не заметил только благодаря моему умению делать лицо (спасибо папочке). Ночью не спалось, ныло в груди от ужаса предчувствия. Потом я всё же засыпала, и приходили настоящие кошмары: увидев Марину, Тимур забывает, кто я такая, что совершенно естественно. Я кричу ему, ору: «Тимур! Я – твоя Белка, повернись ко мне, вспомни!» А он не слышит, не замечает, ухом не ведёт. Просыпалась в слезах… В итоге за неделю до свадьбы я перестала есть и ко дню икс похудела килограмма на четыре, была бледна аки сама смерть, но, как выяснилось, мне это шло.
- Ого! – сказали мои Малюдки, увидев меня в роскошном свадебном платье, тощую и с «интересной бледностью». В