МАЛЕНЬКИЙ ПАМЯТНИК ЭПОХЕ ПРОЗЫ

становился ярче на десять тонов, звуки обретали удивительную глубину, всё казалось немножко сказочным и нереальным в своей красоте. Но я и не ждала, что такое вернётся.
Внешняя бесстрастность давно стала моим постоянным образом, поэтому никто особо не заметил перемены того, что я сделалась счастливей: какой была, такой и осталась. Мне и не хотелось ни перед кем обнажать свои самые сокровенные чувства, даже перед Тимуром. Папина школа? Или маска невозмутимости успела стать частью моей личности? В сущности, неважно почему, главное, что мне было хорошо.
Видимо, поэтому сайра в масле, принесённая Тимуром в ненормальном количестве, казалась удивительно вкусной, словно редкий деликатес, все те месяцы, пока мы её лопали. Молодым и влюблённым всё в радость и вкусно.
Моя офигительная юность!

РАСХОДИМСЯ ПО КАСТАМ

Чем был хорош советский период? Тем, что все ощущали себя одного поля ягодами, пусть во многом такая картинка была иллюзией. Конечно, всё равно кучковались, стараясь держаться ближе к тем, кого считали совсем своими. Но классовое и имущественное разделение между людьми не бросалось в глаза. Часто ничего нельзя было понять про человека сразу, сходу, «по одёжке». В метро все выглядели серой толпой, да и счастливые обладатели «жигулей» и «москвичей» вовсе не были небожителями и, когда выходили из своих «лимузинов», легко смешивались с безлошадной массой.
Новые знакомства – непростое узнавание друг друга по культурным кодам. Чтобы понять, твой человек или нет, надо правильно «обнюхаться». Учились понимать, свой или чужой, постепенно, по ходу общения, аккуратно закидывая разные удочки вопросами, слушая речь визави, наблюдая реакции. Ведь одна и та же школа или институт, место проживания или внешний вид не были признаком принадлежности к какой-то определённой группе, и выглядели мы одинаково – советскими людьми. Жили, перемешанные в социальном винегрете, где отличительные черты той или иной «касты» за десятилетия социализма стёрлись.
Насколько это хорошо, настолько и плохо. Дуализм, знаете ли, две стороны медали. Хотя очень многие с этим не согласны и скучают по так называемому равенству, когда слесарь ничем не отличался от профессора, да и жить они могли в одном подъезде. Какая прелесть! – умиляются иные. Сам факт непонимания, чем плохо такое выравнивание, весьма печален. Иногда я пыталась объяснять так: выравнивание в социальном винегрете получается, как правило, по нижней планке – по самому «невкусному» ингредиенту. Это первое и главное. Прочее – пустяк, вроде того, что культурному и образованному человеку невыносимо жить бок о бок с пьяной гопотой, а приходится.
Новейшая история резко изменила ситуацию. Нам пришлось на своей шкуре, а не по учебнику про становление капитализма, почувствовать жёсткое классовое, а, точнее, имущественное разделение. Оно шарахнуло по обществу сорвавшимся шлагбаумом, раскидав людей по разные стороны иногда до крайних точек. К сожалению, по-другому и не могло быть в самом начале процесса выползания из закисшего болота. Потом должно было измениться, но… Впрочем, это делянка Полины, я не полезу на броневик толкать политические речи, и так без политики в нашей жизни не проходит и десятилетия спокойного, вечно она танком проезжает через все поколения. Раздышаться не дали ни разу!
Впрочем, некоторым дышится легко в любой исторический период. Как например, семье Михалковых. По-простому это называется «уметь надо». Многие бы хотели, но только эти смогли не пропить талант и быть всегда преданными власти. Любой.
Так мы плавно подошли к теме кино. Хорошее кино, которое было в Советском союзе, в 90-е годы умерло: развал потому и развал, чтобы «до основанья, а затем». С «затем» получилось не очень, зато «до основанья» вышло изумительно! Это коснулось многого, кино в том числе.
Тогда, помню, успешно засуетились киношники-коммерсанты, умеющие найти денежку на дешёвые поделки для зрителя-идиота. Тем не менее, прокат у такого продукта был, деловые люди зарабатывали. В кадре нужны были красотки, хоть немного умеющие что-то делать перед камерой, поэтому в профильные институты потянулись вербовщики, во ВГИК, разумеется, в первую очередь. И разве могли они не углядеть нашу Маринку?
Марина пошла нарасхват: она много снималась в откровенной дешёвке, сначала в эпизодах, потом в ролях побольше. Нас с Тимуром и Люду подруга приглашала на просмотры, а мы не знали, куда девать глаза от неловкости.
- Ну, Марин! – говорили мы ей. – Зачем это? Стыдно будет вспоминать.
- Кино не понравилось? – прищуривалась наша «звезда». –
- Не понравилось, - дружным хором отвечали мы.
- А когда мне будет стыдно?
- Потом, когда станешь актрисой в настоящем кино.
- Ребята, какие же вы глупенькие, – Маринка смотрела на нас, как на деток-дебилов. – Когда оно будет, это настоящее кино? Через сколько лет? Я к этому времени старухой стану. Лицо и фигура – товар скоропортящийся. Сейчас я делаю себе имя и «свечусь», меня хотя бы запомнят. И, если наступит чудесное время настоящего кино, буду уже в обойме.
- Какая ты мудрая! – восхитилась я. – Признавайся: кто научил про скоропортящийся товар?
- Научили. Объяснили, растолковали. Либо исчезнуть в неизвестность, либо светить мордой лица и не пропасть при любом раскладе.
- Догадываюсь, что это мудрость «великих художников», - Людка презрительно кивнула в сторону пузатых дядек и суетящихся юнцов. Мы сидели в ресторане, где шумел банкет в честь выхода очередной комедии с Маринкой в одной из ролей.
- Люд, не иронизируй. Эти мужики хотя бы деньги зарабатывают. А интеллектуальные гении сидят на жопе ровно и ноют, что их не ценят – ноют, ноют, пьют и опять ноют. Так лучше? Правильнее? Ну, давай я тоже сяду и стану ныть. Ты разноешься, Белка, Тимур... Учёбу бросьте, ведь нынче ни литература, ни наука никому не нужны. Вон мои родители разнюнились, сопли жуют и по совку тоскуют, хотят «всё взад». Бесят! Чуть успокоились, когда я им деньги стала приносить в клюве – валютой, долларами.
Я не спорила ввиду очевидной Марининой правоты. Хотя в итоге институт Маринка бросила. Но вовсе не из-за того, о чём мы спорили, а потому что случился в судьбе подруги крутейший поворот, определивший всю её дальнейшую жизнь.
Взросление – это сложно.


БИЗНЕС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ

Безжалостные перемены ужасали старшее поколение и сутью своей, и стремительностью. Зато крейсерская скорость изменений во всём вокруг соответствовала молодой жажде жизни. Кто-то остроумно назвал тогдашнюю Россию страной-подростком, который кидается во все тяжкие, пробуя всё запретное, что можно и что нельзя, тайком от взрослых бегает на улицу покурить, в то же время понимает, что пришла пора взрослеть, делать выбор и становиться «настоящим», то есть, взрослым.
Десятки лет народ просидел в анабиозе совка, не вылезая из трясины, медленно и лениво бултыхался в ней, постепенно погружаясь ко дну. И вдруг страна встряхнулась, вышла из анабиоза и рванула себя за волосы из тины.
Людям старшего поколения, очень многим из них, конечно, пришлось нелегко. Их ужас можно понять: обесценилось всё, что у них было (профессия, медаль «Ветеран труда» и путёвка в Сочи). Кроме убогой хрущёвки и накопленных на половину «Москвича» деревянных рублей, ничего у них, как выяснилось, нет. И не будет! Они-то думали, что всё останется, как прежде, только к социальным гарантиям прибавится многое западное (красивое, вкусное, роскошное), доступное за те же советские зарплаты… Ну, либо зарплаты станут американских размеров.
Когда же этого по мановению волшебной палочки не произошло, народ, обидевшись за причинённые ему неудобства и напрасно ждавший руководящих указаний и гарантий с пайками, массово начал отказываться от идеалов свободы, рынка и конкуренции.
К сожалению, мне пришлось с близкого расстояния наблюдать метаморфозу человека, некогда исповедавшего свободу и демократию, и превратившегося в совка, тоскующего по былому порядку, пайке и ошейнику. Позже расскажу про него.
Зато мамочка моя оказалась лучше, круче многих молодых! Сначала её, как и прочих, охватила паника: начались перебои с финансированием поликлиники, немало молодых специалистов уволилось, и вообще стало происходить много пугающе непонятного. Начальство пребывало в растерянности и не знало, куда правильно рулить – ему явно не доставало направляющей роли партии.
- Похоже, до пенсии не дадут спокойно доработать, - психовала мама. – Да и во что превратится моя пенсия при такой инфляции? Ты видела, сколько теперь стоит колбаса?
Мы сидели на кухне у мамы, когда пятничным вечером я приехала её навестить. Тимур был занят в институтской студии «Кинопроза», где ребята учились переделывать рассказы в киносценарии.
- Видела, конечно, - кивнула я. – И ещё видела, сколько сортов колбасы появилось. В свободной продаже, мам. Ты знала, что её может быть столько? Даже не в самой колбасе дело, а в том…
- Понимаю, не идиотка же! – перебила мама. – Это замечательно, я только «за»! Но что делать с деньгами, вернее, с их отсутствием?
- Зарабатывать, - я была максималистски жестока. – Деньги надо зарабатывать.
- Так разве я не работаю?
- Раз не хватает, значит, не там трудишься. Рынок не ценит твою работу, - господи, как же я была глупа и невыносима, но во мне клокотал по-юношески безжалостный революционный дух.
А мама виновато умолкла, глядя в окно.
В итоге именно она оказалась из всех нас молодцом и «рыночницей», потому что профи и лучшая. Дело было так: в нашем районе молодые и ушлые ребята с медицинским образованием организовали лечебный кооператив с поликлинической помощью, в том числе на дому. Начинающие бизнесмены действовали грамотно: зазывали на работу самых лучших врачей округи. Поэтому мама и попала в их поле зрения. Ей предложили такую зарплату – в долларах – что она дома всплакнула от неожиданности. Чтобы внести ясность: речь шла о четырёхстах долларах. По тем временам роскошная, прекрасная заработная плата для человека, только что переставшего быть во всех смыслах советским.
Понятия не имею, откуда у начинающих деловых людей взялся первоначальный капитал – и на аренду двух этажей в административном здании, и на зарплаты, и на прекрасный ремонт, и на оборудование… Не знаю и знать не хочу, потому что вряд ли честная информация меня порадовала бы. Факт, что к девяносто третьему году мамочка была пристроена на пять с плюсом. И пошла в горку!
Довольно скоро частная поликлиника сделалась основой, базой страховой компании, превратившейся с годами в большую корпорацию с разветвлённой сетью медицинских услуг. Теперь её знают все, она по-прежнему на плаву. Мама постепенно «выросла» до руководителя педиатрического отделения. При этом по-прежнему лечила детей, получая достойные своего труда деньги и не принимая больше ни от кого из родителей даже шоколадок. Впрочем, вскоре люди сами перестали одаривать докторов – слишком солидную сумму они оставляли в кассе медицинского коммерческого заведения.
Судьба сделала кульбит, и нам с Тимуром, студентам-лоботрясам, теперь подкидывала денежек моя мама, а не родители мужа, у которых, наоборот, всё рухнуло. Номенклатурщики-синекурщики, не приближённые к самому