УЧЕНИК ФИЛОСОФА

заметив там, я ушел, полагая, что она занята неотложными делами.
      - Скажи, Ксана, а Василиса вполне здорова? А то в последнее время я видел ее очень бледной, анемичной, в лице не кровинки.
      - Что-то я не заметила никакой бледности в ее наружности. Она выглядит загорелее тебя. Это ты привык сидеть и корпеть над книгами. А вот Василиса, не смотря на всю свою начитанность, любит проводить время на природе, изучая ее как книгу жизни.
      - Да, на воздухе за городом хорошо и загореть можно. А тем более изучать саму природу в ее собственном натуральном виде. Правда, там, в лесной чаще, можно  встретить опасных зверей. Вот от их когтей и зубов трудно увернуться, особенно беззащитной девушке. Да, и лешие с кикиморами не дадут покоя. Опять же водяной может утащить на дно болота.
      - Алешка, ты, что, в детство впал? Какие лешие, кикиморы, водяные? Разве этому вас в университетах учат? Или ты меня за сельскую дурочку принимаешь?
      - Ксана, с тобой и пошутить нельзя. Все за правду принимаешь. По-твоему выходит, что я над тобой надсмехаюсь и говорю неправду?
      - С тебя, умника, станется.
      - Да, нет  же. Я сейчас подумал о том, что на природе, в дремучем лесу или в чистом поле, человек становится близким самому естеству вещей и многое видит, чего в городе не замечает. Ведь лешие, кикиморы, водяные и прочие обитатели леса, на нас похожие, есть наши ожидания того, что с нами может сделать природа леса, поля, реки, болото, ну и прочего, - всего не перечислишь.
      - Может быть ты и прав. Алеша. У меня тоже просыпается в душе близость народным поверьям и сказкам наедине с природой. Так недавно мы разговорились с Васеной об этом, и она мне поведала, - смотри, Алеша, никому не проговорись, иначе я больше никогда с тобой ни о чем секретном не буду говорить, -  о  том, что год назад с ней был такой случай.
      И тут Ксения мне поведала, перейдя, наверное, для нагнетания туманной атмосферы на полушепот, о том, что приключилось с Василисой в прошлом году в лесу недалеко от ее имения у Царицыно. Отдыхала Василиса в своей усадьбе и так ей стало скучно одной, что даже музыка, пение и чтение не могли унять ее тоски. От скуки она взялась за исследование трав и зверей в соседнем лесу, взяв для этого в свои провожатые дочь местного лесника Алена, чтобы та ей объяснила, что да как в лесу делается.
      Пошли они в лес рано поутру. Но там задержались до полудня, собирая лечебные травы. Алена в округе слыла колдуньей и знала толк в травах и лесном зверье. Полуденный зной на поляне, на которую они вышли, чтобы передохнуть перед возвращением в имение, вскоре их сморил, и они забылись легким дневным сном. Тут я ожидал услышать как оборотень или летучая мышь их накроет. Но рассказ оказался еще более неожиданным и потому интересным.
      Когда Василиса очнулась, она долго не могла прийти в себя от сна. Но когда ее сознание прояснилось, то она встревожилась, что уснула в лесу, где бродят опасные звери. Оглядевшись, она не нашла рядом с собой Алены. Вот тогда она закричала во все горло от недоброго предчувствия: «Алена, Где ты?» Никто ей не ответил, только невдалеке скрипнула подломившаяся под тяжестью веса чьего-то тела сухая ветка и взлетела вверх в том месте птица. Василиса быстро повернулась в ту сторону, где раздался шум. Но никого там не заметила. Внезапно у нее за спиной раздался спокойный мужской голос.
      - Что вы одна в лесу делаете? Не страшно? – почти без паузы спросил незнакомец с акцентом.
      Василиса от неожиданности вздрогнула всем телом и, отшатнувшись, обернулась, чуть не упав на колени. Перед ней стояло странное существо, полностью завернутое в темный плащ. Капюшон плаща прикрывал лицо незнакомца.
      - Кто вы такой? – машинально спросила Василиса своего собеседника.
      - Ты даже не ведаешь, Василиса, что нет ближе меня тебе существа на всем белом свете, - ответил незнакомец, сделав шаг к Василисе. От сделанного движения капюшон приоткрылся, открыв то место, на котором должно было быть лицо незнакомца. К ужасу Василисы на его месте был клубящийся туман, в котором мелькали блески молний и были слышны далекие раскаты грома.
      - Не пугайся Василиса, - это твоя стихия. Мы странники Вселенной. Ты одна из нас. Я пришел навестить тебя. Ты меня помнишь? Или человеческое полностью в тебе загасило огонь духа?
      - Ты дух огненный?
      - Да, а ты огненный ангел – серафима.
      - Так я огненная змея?
      - Можно итак сказать.
      - Но почему я это не чувствую? Почему не чувствую огонь?
      - Потому что ты есть сама огонь. А почувствуешь ты его в людях, когда будет вскипать их кровь и превращаться в твой огонь. С этого начнется твое возрождение. Кровные души смертных станут собираться в твоем огненном дыхании. Каждым своим вздохом ты будешь вбирать в себя их испаряющиеся души. Для этой миссии мы тебя здесь оставили.
      - Но как же люди? Ведь они все умрут! Не надо мне такой судьбы. Высасывать из людей кровь?! Я что упырь какой-то что ли?
      - Не думал я, что ты до такой степени срослась с этим смертным телом, что чувствуешь к людям близость, а от меня отталкиваешься. Но ты свободна. Теперь рассчитывай на саму себя. Это твой путь долгого возвращения в наш мир духов. Попробуй совладать с тем, что внутри тебя я разбудил.
      С этими словами огненный дух поднялся вверх и растворился в послеполуденном воздухе, полном жизни земных обитателей. 
      - Вот что мне передала Василиса. Даже не знаю, как к этому относиться, - заключила свой рассказ Ксения.
      Теперь я понял, что испытывала Василиса, будучи не в силах совладать со своей огненной природой. Вероятно, она помимо своей воли завлекала как василиск свои невинные жертвы и высасывала энергию огня с кровью из их тел.
      Но как к этим страшным сказкам может относиться тот человек, которого уже один раз «оставила в дураках» целая шайка мистификаторов, выдающих себя за розенкрейцеров, во главе с графом Вальдунгеном? Или мне случая с Настей в образе «существа времени» мало? У меня, слава Богу, уже выработалась защитная реакция в виде логического сомнения к такого рода случаям словесного или магического внушения. И все же в этом происшествии, которое случилось с Василисой, помимо ее ложного самоистолкования, есть какая-то логика или хотя бы здравая мысль. Вот, в чем она заключается, необходимо было мне измыслить или, в худшем случае, догадаться. Догадка явно уступает размышлению. Это я как философ знаю. Но догадка вроде гипотезы может навести на мысль. Этого у нее не отнять.
      Вероятно, Василиса на самом деле имела дело с чем-то необычным, которое представилось или самопроизвольно явилось ей в образе незнакомца без лица. Пробуя разобрать этот случай, я вспомнил учение Лейбница о возможных мирах. Возможно, упомянутый Василисой незнакомец был представителем другого мира, а не нашего, что противоречит идеи Лейбница о том, что все другие миры, кроме этого, не реальные, но только логически возможные. Можно, конечно, следуя его логике, предположить, что возможные миры есть миры опыта, например, миры сказки, науки или истины, и они не пересекаются друг с другом, а только сосуществуют как альтернативы описания одного и того же реального мира. То, что ей явилось и заявило о себе, есть превращенная сознанием Василисы форма представленности того же мира, который был до встречи с незнакомцем. Только не названное ей обстоятельство или состояние ее чувств либо ума сделало эту часть реальности неузнаваемо необычной, символом чего явилась фигура незнакомца. Что это за обстоятельство или состояние можно было постараться выявить из моей беседы с самой Василисой, что я и решил незамедлительно сделать, чтобы разгадать интриговавшую меня загадку. Поэтому я попросил Ксению связаться с Василисой и пригласить к нам домой для беседы, как я сказал, «на волнующие меня темы». Ксения меня спросила, что конкретно меня волнует? Я ответил, что содержание наших последних разговоров с Василисой. Ксения на меня странно посмотрела и с надеждой спросила меня о том, неужели я стал забывать Настю? В ответ я промолчал и только хмыкнул.
      На следующий день я встретился с Василисой. Это была другая Василиса, - не та, с потухшим взглядом, что я застал у нее дома. В середине нашей вводной беседы обо всем понемногу, я, как будто невзначай, проговорился, что мне сообщила Ксения, и попросил ее подробно описать тот чудесный случай. Василиса сначала обиделась на Ксению за то, что она мне проболталась и выдала секрет своей подруги. Но потом под давлением моих уговоров и силой аргументов смягчилась или сделала вид, что простила мою сестру за болтливость. Спустя некоторое время Василиса, всячески оговариваясь, все же рассказала мне во всех подробностях о встрече с незнакомцем.
      Я полагал, что незнакомец является проявлением во внешнем плане духовного горения Василисы, сжигающего ее изнутри. Вероятно, в прошлом рождении ее душа была зажата догмами лжеучения, так что когда эти догмы оказались сняты, дух, предоставленный самому себе, стал сигнализировать о своем существовании повышенным горением. Требовалось умелой рукой отрегулировать огненный поток духа, проходящий сквозь тело Василисы.
      Следовательно, я принимал восприятие Василисой того, что с ней произошло, за фантом ее ума, потерявшего равновесие. Причем я допускал, что фантом в силу своей душевной проницательности вполне был способен взволновать и вывести из равновесия любой другой ум, если только он находился на пороге реальности. За ее порогом начиналось неизведанное пространство иррациональной стихии расстроенного ума. У меня не мог не возникнуть вопрос о том, если есть предустановленная гармония монад, то монады в своем развитии по пути обострения восприятия могли сбиться и расфокусироваться в своем оптическом совершенствовании. Это грех обострения монад, означающий нарушение меры их развития. Выходит фантом Василисы есть пример такого душевного обострения восприятия, вызванный беспокойством духа.  И он может быть заразен в том смысле, что вполне способен вывести из равновесия ум душевно близких ей людей или таких людей, к которым она проявляет повышенный интерес, ослабляя тем самым их энергетику. Фигура незнакомца, его фантомный образ может стать превращенной формой извлечения энергии душевных движений или флюидов, символизирующей работу духа в рассеянном состоянии. Вот тогда такой фантом есть явление больного сознания, объяснение природы которого возможно только при его интерпретации как знака или символа энергетического вампиризма. Установление такого философского диагноза означало для меня следующее: необходимо придерживаться здравого смысла при встрече с необычными явлениями не для того, чтобы понять их, что проблематично, а для того, чтобы невольно не поддаться опасности безоглядно согласиться с их интерпретацией теми, с которыми они случились.
      Но тогда я не могу не задаться вопросом о том, чем  для меня может обернуться сближение с такого рода существом, как Василиса, подверженная явной фантазийной или мистической одержимости. Ничем хорошим. Я представил себе жизнь с суккубом, и меня охватила внутренняя дрожь и