Всё оказалось значительно сложнее, чем предполагала симпатичная доктор «скорой»: Шурка, буквально, слёг в постель и пролежал мучительно долго. Сказалась напряжённая учеба: у поступивших в музучилище на базе семилетки учебная программа состояла из общеобразовательных, музыкально-теоретических предметов, индивидуальных занятий, и насчитывала пятьдесят два учебных часа в неделю, при нормальных тридцати шести в технических УЗах. Нагрузка космическая! К тому же напористость и жадность, с которыми он «грыз гранит науки», высокий эмоциональный порог исполнительской практики и даже простого восприятия музыки, не могли не сказаться на состоянии неокрепшего молодого организма вообще и его нервно-психической системы в частности. Ко всему: более чем скромное нерациональное питание; редкое, но меткое потребление горячительных напитков, вызванное чувством неустроенности и ощутимой любовной драмой – всё, вместе взятое, негативно сказалось на его здоровье и, естественно, самочувствии. На базе врождённой астении у него развилась вегетососудистая дистония, неврастения и целый букет ещё каких-то болячек, названия которых трудно было запомнить. Да и незачем. Он оставил исполнительскую практику и пробавлялся тем, что аранжировал, оркестровал и писал всё, что просили и всем, кто просил. Качество его работ было безукоризненным, и скоро он приобрёл известность блестящего аранжировщика – коих были ещё редкие единицы – и стал получать заказы не только от городских музыкальных коллективов, а и от иногородних. На жизнь хватало и ещё оставалось…
Друзья-музыканты его навещали. Приносили фрукты и овощи, новости и сплетни: город был настолько мал, что все знали всё и про всех.
Каково же было его удивление, когда на пороге его «монастырской кельи», как называл он свою комнатёнку выросла та самая девочка из матросского кабака, которая обещала ему быть «…всегда твоей (его, значит,). Безотказно…». Он поспешно протёр глаза, трижды перекрестился и быстро прошептал «свят, свят, свят…», как всегда в шокирующих случаях делала его мама.
- Не крестись – я не привидение…
- Да ты что? Дай пощупаю.
- Щупать курицу будешь, когда заквокчет.
- Ух ты!
- Представь себе…
- Я деревенский – представляю. Тебя мне сам бог послал.
- Меня послал Додик; сказал, что ты при смерти…
- Шутник. И ты решила прийти попрощаться.
- Да нет: может, на рынок сходить купить что, поесть приготовить, убрать в комнате. Или ещё чево?
- О! Давай «ещё чево» … Прямо здесь… сию минуту… – сходу предложил Шурка: было интересно, как поведёт себя проститутка, пришедшая к нему с такой благородной миссией. Если она действительно проститутка…
Она пропустила сказанное, взглянула на него как-то неопределённо, покачала при этом головой и стала раздеваться:
- Где у тебя веник?
- У меня всё делает хозяйка.
- И на рынок ходит?
- Представь себе.
- Тебе повезло… с хозяйкой.
- Ещё бы…
- Она молодая?
- Да. Ей шестнадцать лет… до ста осталось.
- А… тогда я пошла.
- А как же «ещё чево» ?..
- Что ты имеешь ввиду?
- Говорят, что имею, то и введу…
- Пошляк!
- Какой есть.
Вопреки ожиданиям, она заулыбалась.
- Ну и что: думаю – не самый худший. Как по мне – я бы тебя любила. Да пекучий ты какой-то – не притронуться. Не то чтоб там: обнять или поцеловать…
- На этот случай есть одно такое благородное чувство – «платоническая любовь» называется.
- Не знаю.
- Читай Тургенева – будешь знать.
- Что ещё за любовь такая?
- Платоническая любовь – это нечто, очень возвышенное… это… любовь на плато’.
- А что такое «плато’»?
- Плато’, девочка, это такой горный хребет, по которому прошёлся бульдозер…
Она подумала…
- Я знаю, отчего ты всё время темнишь и ёрничаешь, – сказала, и протяжно на него посмотрела, – душа у тебя больная… одинокая… тебе грустно и мне тебя жалко…
Шурка завёлся: стало западло, что какая-то шлюха лезет к нему в душу, да ещё жалеет…
- А твоей душе весело: она у тебя не одинокая – спит каждый раз с другими…
- Не смей, слышишь… ты!.. – в сердцах крикнула она, но тут же осеклась и тихо сказала, – у меня двое маленьких… они всё время болеют… им надо усиленное питание, одежда, обувь… на это уходит почти вся зарплата. И на себя нужно тоже что-то натянуть… И надо ещё платить за квартиру и самой что-то есть… – она виделась раздосадованной и усталой.
- Прости – сорвалось… Я не хотел тебя обидеть…
- Да чего уж там: меня обидеть каждый может – привыкла… – вздохнула и стала собираться.
- Я провожу тебя.
- Спасибо, я сама… - и тут же вышла.
Шурка стал поспешно одеваться и выбежал следом, надеясь догнать её, но… она словно растворилась в пространстве.
Стояла зима. Она пришла внезапно, навалилась как-то сразу и всей своей тяжестью: налипающий снег обламывал ветки деревьев, рвал провода, всё в нём тонуло, грузло, застревало. Мир враз стал похож на театральную декорацию к волшебной сказке, и, если бы не пьянящий воздух, настоянный на резвом морозце, не скрип снега под ногами пешеходов и не восторженный визг детворы, сходу ныряющей в самые глубокие сугробы, – в реальность такой сказочной зимы трудно было поверить.
Шурка ступил на снег, с несказанным удовольствием шумно втянул носом морозный воздух, дабы почувствовать ещё и его удивительный аромат, и ощутил лёгкое головокружение. Глаза слепило яркое солнце. Снег, сверкая, усиливал солнечное сияние, и было больно смотреть на это сплошное фосфоресцирующее свечение.
Погода стояла прекрасная, идти было практически некуда и Шурка, вдыхая полной грудью морозный воздух, пошёл «прямо перед собой». Широкий центральный проспект, прямой, как стрела, делил город поперёк, вёл от морского вокзала к железнодорожному, где, как нам помнится, торговала в киоске мама Милы. Туда и направился наш герой, надеясь раздобыть какие-то сведения об утраченной любимой.
Мама встретила его холодно, была немногословна. Сказала, что всё в порядке, что Мила счастлива и нисколько не жалеет, что вышла замуж за хорошего человека…
