Музыкальная культура страны советов стала усиленно и успешно культивировать новый жанр эстрадного искусства – ВИА. Играющие и одновременно поющие группы с громкими названиями «Пламя», «Племя», «Время» («Вымя» и «Семя» – шутили весельчаки-конферансье) росли как грибы после дождя и, наконец, заполонили сценические подмостки столичных мегаполисов и самых, что ни на есть, провинциальных городишек, серьёзно потеснив при этом народно-песенные коллективы.
Шурку нашли, пригласили в управление культуры, предложили создать в филармонии этот самый ВИА. Дали пять ставок и два месяца репетиционной работы на подготовку программы. Он прикинул и сказал, что надо ещё две ставки. Ему ответили, что дадут, возможно, когда будет виден первый ощутимый результат работы. Так и сказали:
- Дадим потом.
- Потом – суп с котом… – резюмировал Шурка и направился к двери.
- Он что – шутит? – возмутился директор филармонии, сердито глянув на подчинённого, который привёл Шурку, которого рекомендовал ему Додик.
Подчинённый виновато сдвинул плечами. Видя его откровенное замешательство, Шурка пояснил:
- Шутить у нас будет конферансье, а мы должны будем играть. А то, что мы будем играть – надо, чтоб звучало.
- Что, Битлы по-твоему не звучат? А их всего четверо…
- А Бог один… Вы станете Богом?
- А, чёрт с тобой. – поставил точку директор.
- Я про бога, вы – про чёрта, значит, не договорились.
- Договорились, договорились, – и подчинённому, – напишешь приказ с сегодняшнего дня. – и Шурке, грубо:
- Иди работай, умник… Я посмотрю, на что ты способен.
Шурке дали место в общежитии.
В большей, чем большая комнате, узкой и длинной, на койках в беспорядке лежали женские вещи, на тумбочках предметы туалета. Он подумал сначала, что пришёл не по адресу, но увидев на одной из коек, а следом и на другой аккуратно сложенные рубашки и висящие на быльцах брюки, решил всё же кого-нибудь дождаться.
«Кем-нибудь» оказалась стайка хохотушек, влетевших в комнату наподобие весенних ласточек. Минутное замешательство сменилось общим переполохом. Увидев незнакомца, девушки стали спешно наводить порядки на тумбочках, подоконниках, на койках. Скоропостижно закончив вынужденную уборку, они присели каждая на своей и стали выжидательно смотреть на Шурку.
Окончательно осмыслив ситуацию, он молча направился к крайней кровати на голом матрасе которой лежала голая подушка, стопка аккуратно сложенного постельного белья и обернувшись спросил:
- Эта?
Ответом ему было удивлённое молчание.
- Спасибо, понял… – и стал спокойно располагаться.
Девушки тоже поняли и, как ни в чём ни бывало, явно игнорируя Шуркино присутствие, стали снимать с себя одежду, оставаясь в неглиже, переодеваясь и ложась отдыхать.
- Эй, парни! – рявкнул Шурка. – Дайте хоть выйти, что ли? ...
Девушки прыснули, разрядились звонким заразительным смехом, каким обычно могут смеяться разве только дружные компании и только потому, что они вместе, что им просто весело, что они молоды и беззаботны…
Вокально-хореографический народно-песенный ансамбль филармонии носил лирическое название «Веснянка». Слово, как и понятие, было двуязычным, одинаково приятным слуху и россиян, и украинцев, и воспринималось положительно слушателями и одобрительно партийным начальством. И сорок, может, чуть менее процентов сугубо украинского репертуара совсем не портили его почти двухчасовой программы, а на гастролях в российских городах даже приветствовались. Украинцами. Однако теперь ходили на его концерты всё реже: новый вокально-инструментальный жанр оказался востребованнее и уже составлял более чем успешную конкуренцию старому вокально-хореографическому. Последний приносил всё меньший доход, становясь нерентабельным, и уже поговаривали о скором расформировании «Веснянки». Шурка оказался как бы невольным конкурентом этим симпатичным парням и девчонкам и чувствовал себя, что называется, «не в своей тарелке».
Однако, понимая, что от него мало что зависит, артисты филармонии приняли его, как родного: Шурка «выставился», все «погудели на славу» и утром «с похмелья» были веселы и беззаботны.
А утро у артистов "Веснянки", как всегда, начиналось со своеобразной «распевки». Из-за простыни, отделяющей женскую половину комнаты, раздавались поющие женские голоса: «Просыпаюсь в шесть часов – нет резинки от трусов…». Из-за той же простыни, но отделяющей мужскую половину им отвечали мужские голоса: «Вот она, вот она – на хую намотана…». И все дружно смеялись и были счастливы…
Были молоды…
