Глазами не знающего покоя призрака и желающего того же, что и Зильземир. И слушала стоны и жаркое дыхание двух влюбленных лежащих перед ней и ангелом Неба с другой стороны той сотрясающейся в судорогах и любовной агонии и оргии в дорогих простынях из цветных тканей ночного ложа любви.
***
Cивилла, почувствовала, что беременна. Она почувствовала, что у нее будет ребенок. Это так было внезапно и неожиданно для нее. Почувствовала лежа в постели в гостинице города. Она купила номер в самом Риме. У нее теперь были на это деньги, и хотела уехать из Рима, подальше, и поселиться где-нибудь и даже выйти замуж.
Она почувствовала ребенка у себя под сердцем.
Раньше такого ощущения не было вообще. Она столько раз занималась любовью с Гаником. И вот ребенок. И это его ребенок. После той последней встречи. После того отравленного ею вина, которым она его как отца этого ребенка напоила. Это было неожиданностью для Сивиллы. Она даже не рассчитывала забеременеть. Она принимала специальные отвары и лекарства для того, чтобы избежать беременности. А тут…
- «Ганик» - вдруг екнуло в ее снова сердце.
Сивилла и так не спокойно себя чувствовала после той последней встречи с Луциллой Вар. А теперь ей вообще не было покоя. Она осознала мгновенно все свои совершенные ошибки. Этот внутри ее ребенок от Ганика заставил ее устыдиться, того, что она сделала, и как она вела себя с ним. Как с вещью. Только занималась с ним любвью, и то почти молча. Практически не разговаривая с ним. Особенно последнее время. Там в Олимпии. И предала его за эти вот деньги и вольную.
Ей стало вдруг стыдно и больно за такое к Ганику отношение. А он ее любил даже больше, чем тот ее хозяин ланиста гладиаторов Олимпии Хароний Диспиций Магма. А она, просто почти не разговаривая, занималась с ним любовью у того подвального в Олимпии с горячей водой бассейна. Она вообще с ним мало общалась, только, когда ей хотелось любви. И то, только бросив пару тройку ласковых ему любовнику гладиатору слов. Сначала все был о не так. Он нравился ей. Да кому он только не нравился в той школе гладиаторов. И она была тогда куда ласковее с ним и общительнее, но последнее время их любовь была почти холодной и бессловесной. Даже с Харонием Магмой она была, куда и более ласковой, чем с Гаником.
Это все вольная и Луцилла Вар. И конечно деньги. Деньги за душу и тело ее любимого Ганика.
Встав с гостиничной постели, Сивилла спешно вышла на балкон одного из гостиничных домов Рима. Ее разбудили лающие и бегающие под утро по Риму бродячие собаки. Где-то далеко прокричал петух. Петух в каком-то жилом городском дворе.
Она теперь была при деньгах, и главное имела документ, вольную, подписанную самим сенатором и консулом Рима Лентулом Плабием Варом. Документ, полученный из рук его дочери самой Луциллы Вар. Ее в прошлом госпожи и любовницы.
- «Ганик» - снова екнуло где-то внутри, когда Сивилла посмотрела на встающее утреннее солнце над стенами Вечного города - «Что я натворила» - у нее отпечаталось само в ее женском мозгу - Я преступница. Я убийца своего собственного любовника и отца моего будущего ребенка.
Сивилла, аж, отшатнулась от ограждения из дерева верхнего яруса римской гостиницы. У нее закружилось все вокруг, и она чуть не упала на пол здесь же, теряя равновесие, сползла медленно вниз, плюхнувшись на колени. И привалившись к самому балкону.
Раньше она никогда не была в Римских гостиницах. Только в публиарии и женских термах. И то, по разрешению самой ее бывшей хозяйки и любовницы Луцилы Вар.
- «Луцилла Вар» - прозвучало в ее голове - «Она сейчас занимается с ним любовью. С моим Гаником. Я продала его ей».
Сивилле было плохо. Ее затошнило. Ей стало противно все вокруг. Весь этот Рим и вся эта свобода. Эти деньги, полученные из рук самой Луциллы Вар. И особенно это теперь ее одиночество. Сивилла, конечно, могла найти себе кого-нибудь из жителей города. Она была не плоха весьма собой, но, но Ганик. Совесть не стала ей давать покоя. Она эта совесть как-то внезапно пробудилась внутри самой Сивиллы. И теперь грызла ее всю от верха до низа. А сейчас после того, как Сивилла почувствовала под сердцем ребенка. Совесть совсем стала терзать ее теперь вольной Римлянки сердце.
Она стала, вообще не находить теперь себе места. Она вцепилась руками в перила ограждения верхенго балкона этажа дома, стоящего в самой середине оживленного городского района, стоя на коленях перед всем Римом.
И смотрела на снующих туда сюда уже первых вышедших на улицы граждан Рима.
Сивилла поняла что натворила. От ее пострадали не только Ганик, но и все в доме Харония Магмы. Даже сам ланиста и ее бывший хозяин Хароний Диспиций Магма. И, вероятно, он уже должен быть убит палачами на римской площади или главной арене Рима. Как теперь преступник. И Ардад и все в доме его должны были быть в руках Лентула Плабия Вара, жестокого и безжалостного к несчастным рабам. Жестокого по отношению и к ней, когда она была рабыней в его доме и служанкой его дочери Луцилле Вар. До того как попала в руки Харония Магмы. И вот она, вот так ему отплатила. За его внимание к ней в его доме и любовь. Любовь, к своему там же Ганику, отцу теперь ее под сердцем ребенка.
Сивилла помогла все Луцилле Вар разрушить все в доме Харония Диспиция Магмы. И разрушить свою с Гаником любовь. Она так хотела свободы, что была тогда готова на все. Даже на предательство. И вот теперь дороги назад уже не было. Но совесть, пробудившаяся с появлением в ее смуглом мулатки алжирки животе, вместе с новой зарождающейся живой жизнью что-то сотворила с ней. И вот Сивилла не знала, как теперь быть и что делать. Она не могла жить, так как теперь хотела. Ей даже не нужна, теперь стала вольная и деньги. Она захотела вернуть своего любимого Ганика, вспомнив все ночи и дни проведенные вместе с ним.
- «Жив, ли ты?» - подумала Сивилла сквозь не проходящую внутри тошноту, вызванную беременностью - «Что ты со мной сотворил, Ганик!» - произнесла она про себя в диком теперь отчаянии - «Как мне жить теперь без тебя, любимый?! Что сотворила со мной твоя любовь!».
Когда-то расчетливая и холодная к любой чужой человеческой боли, без всякой лишней совести внутри, Сивилла вдруг стала в мгновение совершенно другой. В какой-то миг. Сивилла решила как можно быстрее вернуться назад в дом Харония Магмы, в школу Олимпия, рассчитывая, что все еще совсем не так, что еще возможно что-то вернуть. Она в таком состоянии даже не понимала, что все уже давно потеряно. И что от школы ничего теперь ни осталось, кроме пустой разграбленной Варом Олимпии.
Она сама не понимала в отчаянии, что теперь делала. Словно сумасшедшая, думая, что Ганик там, и все можно вернуть, покаявшись в своих перед любимым грехах.
Она решила ехать туда, и если там никого нет, то на виллу самого сенатора Лентула Плабия Вара. Рассчитывая встретиться с Гаником, хотя бы там. Хотя бы в последний раз и рассказать ему о его ребенке. Даже если ее забьют перед ним насмерть слуги Вара, все равно, она так решила. И стала собираться лихорадочно в дорогу.
***
Луцилла вцепилась в голову Ганика своими тонкими мертвой хваткой пальцами. И подтянула его кучерявую русоволосую гладиатрора красавца голову к своей трепыхающейся в прерывистом жарком дыхании груди и торчащим от возбуждения соскам, уткнув ее в ту грудь. Дергая за волосы голову Ганика, из стороны в сторону, она буквально кричала, закатив свои синие девичьи, обезумевшие от безумной накрывшей ее разум сексуальной оргии глаза. Открыв широко рот и оскалившись зубами в диких конвульсиях, она забилась на детородном вонзенном в ее промежность конце молодого сильного любовника раба Ритария. Ощущая торчащий в ее промежности глубоко стиснутый стенками раскрытого настежь своего между раскинутых ног влагалища. И обхватив бока с невероятной силой Ганика своими ногами, она кричала на всю свою спальню – Любимый! Мой, любимый!
Как она тогда мечтала, на своем балконе слиться с ним в этой безудержной страсти и любви. Все сбылось, так как она планировала и все организовала. Даже отец не властен сейчас над ней. Отец, жестокий Римский сенатор и первый консул и патриций Лентул Плабий Вар. Она не могла его простить за смерть своей матери и за все, что он сделал с ней. Она и сама стала не лучше его. Но это все он. Он творил, что хотел в своем загородном доме. Бил рабов и бил служанок, порой просто так, по пьянке, перепив виноградного из собственных подвалов вина после удачно проведенного какого-нибудь дела или аферы. Порой даже при своих друзьях. Таких же пьяных и распущенных на вольности и руки. Мама Сервилия не смогла с ним так дальше жить. Он бил и ее, и она покончила с собой. И Луцилле казалось, что она была еще в доме и никогда его не покидала, хотя умерла уже давно. Но ей казалось, что мама ее здесь где-то, совсем рядом. И она ее чувствует здесь в этом погрязшем в грехах и крови загородном родительском доме.
Луцилла вцепившись намертво в русые волосы Ганика, перестав кричать теперь, застонала как безумная, чувствуя член гладиатора красавца в своем раскрытом в любовном безумстве влагалище. Глубоко под рыжим волосатым лобком. Она чувствовала этот мужской детородный внутри торчащий здоровый любовника член, скользящий взад и вперед в смазке ее половых выделений.
- Мой! – она застонала и произнесла опять ему. При очередном ударе и толчке - Мой! Мой! И только мой! Единственный и любимый!
Она задергала его голову из стороны в сторону еще сильнее за те его вьющиеся кучеряшками коротко стриженые волосы, а он, прижавшись к ее головой груди, кусал зубами торчащие возбужденные Луциллы соски. Их дикие
