ночь. И даже днем к своему любимому гладиатору. Она, как только он появился в их с отцом доме, жила от любви до любви, каждый день и ночь. Луцилла Вар, она единственная теперь в этом доме обреченных на ужасы и издевательства рабов была как ни странно ему ближе всех. И он полюбил ее. Полюбил как женщину. Сам себе, удивляясь, но так вышло. И он не мог сам себе отказать в этой любви. За этот короткий срок в этом доме. Она стала ближе ему, чем кто-либо ранее. Кого он знал до этого. И она не предала его. Даже когда он убил ее родного брата.
Ее глаза. Глаза и слезы, говорили об этом. Прекрасно понимая, что конец всему.
Раб виллы и его здесь уже в этом доме Варов друг Деметрий в узкое тюремное подвальное оконце сунул ему кусок своего уже засохшего хлеба и сказал, что она выкрикивала его имя, и стучала в дверь своей комнаты, не переставая, сидя под домашним арестом по приказу своего отца.
Проклиная всех в этом доме и обвиняя Лентула Плабия Вара во всем. И она по-прежнему любит его, не смотря, ни на что, хотя прекрасно понимает тоже, что всему конец. Он по-прежнему также любит ее. Да ее эту Луциллу Вар. Эту стерву и жестокую развращенную кровожадную тварь, как о ней отзывались все в доме Харония Диспиция Магмы. Может, она и была такой, но он любит теперь ее. Такой, какая она была. Потому, что она была ближе всех теперь ему в этом доме. Ближе даже несчастных рабов. Он думал, что будет ее ненавидеть, как и всех здесь. Но все было по-другому.
И вот он в подземной глубокой под виллой Варов каменной сырой с затхлым воздухом подземелья камере смертника, прикованный, цепями к стене за решеткой и под надзором вооруженных виллы Лентула Плабия Вара стражников. И еще эта женщина в соседней камере. Там в темноте другой камеры. Кто она? Может, тоже пострадала как те рабы из-за их любви в этом доме?
В полумраке дальнего каменного сырого и темного угла. Совершенно не знакомая ему. Какая-то оборванка. И откуда? Из дома Варов?
- Чертовы цепи! - он проговорил полушепотом, зло и сам себе - Я уже устал! Скорее бы казнь!
- «Может, было бы лучше, если бы его зарезали прямо в доме Лентула Вара - подумал Ганик.
- Лучше все же смерть, чем каменоломни - произнес он сам себе вслух.
Ганик боялся, что его отправят туда, откуда возврата практически нет, и где умирают от истощения и непосильной работы.
Уже нет никого, кто ему был хоть как-то дорог. Кроме приемной мамы и двух сводных сестренок. Они даже не знают, что он теперь здесь. Да и, слава богу, что так. Что не знают. У них теперь иная благодаря его стараниям жизнь. Пусть будет так. Пусть будут счастливы. Особенно Сильвия. Она как никто другой заслужила это. Он отдал себя за их счастье.
- Мама - произнес как-то сам себе негромко Ганик, как-то вдруг и сам, неожиданно вслух. И услышал недалеко от себя тоже вслух… Женский нежный голос - Я здесь. Сыночек мой.
Это прозвучало оттуда их соседней камеры клетки. И этот голос пронесся до него и остановился рядом.
Ганик вдруг увидел женские босые голые ноги. Ступни с маленькими пальчиками и оборванный изношенный грязный подол женской длинной грязной тоги. Рядом с собой и перед собой. И напугавшись, поднял голову отпрянул взад, гремя цепями, к каменной холодной покрытой плесенью, вонючей стене своей тюремной камеры.
- Как ты сюда попала?! - он возмущенно и, стараясь как можно тише произнес стоящей перед ним миловидного вида с виду, правда на вид еще молодой женщине оборванке. С русыми густыми и длинными по плечам растрепанными во все стороны волосами. Под верхней такой же изодранной длинной накидкой.
Он, представлял ее старухой, но на него смотрела лицом привлекательная молодая особа.
- Как ты прошла сюда оттуда? – он почти, шепотом, произнес ей. Глядя на нее и в ее пристально смотрящие на него синие как море глаза - Охранники тебя как не увидели?
Она, не отрываясь, смотрела на него какими-то странными восторженными и радостными даже глазами. Буквально, съедая его, своим синим взглядом. Глазами, наполненными неподдельного интереса и даже печали. Печали сквозь радость. Эти ее глаза на миловидном, припорошенном тюремной пылью личике. Они были как и у Ганика синего как небо или океан цвета. И волосы женщины были ее русого цвета, но перепутанные длинные и грязные. Растрепанные и разлохмаченные. Давно не чесанные. Она была под такой же драной длинной до земли накидкой из старой грязной шерсти. Накидкой нищенки и бродяжки.
Женщина стояла перед Гаником во весь свой невысокий женский рост и смотрела на него, молча, не отводя тех своих синих с каким-то мерцающим внутри огоньком глаз, наводящих мысли Ганика на непонятные теперь размышления.
- Ты во мне дыру сейчас просверлишь – произнес он ей – Кто ты и как сюда попала?
Но оборванка нищенка молчала. Она просто стояла перед ним. И, смотрела на него пристально, не отводя радостных и одновременно грустных своих синих пронзительных глаз.
Ганику стало даже не по себе. И совершенно непонятно как она умудрилась попасть к нему сюда из той тюремной клетки в его клетку.
Она была там, когда его сюда посадили. Она была там, в соседней камере за теми металлическими длинными вмурованными прутьями решетки в каменный пол и потолок между центральным узким проходом, по которому прохаживались, время от времени охранники сторожа с оружием. В этом полумраке этого не очень большого в целом подземного помещения рядом с домом этого его теперешнего хозяина Лентула Плабия Вара.
Он действительно ее увидел совсем недавно и как-то случайно, но не подошел. Да и не смог бы. Эти цепи и колодки смертника, прибитые к стене его тюремной клетки. Не дали бы даже близко подойти к железным прутьям его тюремной камеры и поговорить с незнакомкой. А тут она каким-то образом сама к нему пришла. И без какого-либо приглашения.
Он смотрел на эту на вид, довольно молодую еще женщину. Скорее сумасшедшую и стоящую перед ним и непонятно чего желающую от него.
- Скажи, ты кто? - тихо произнес снова Ганик - И что тебе от меня нужно? Ты из этого дома? Я тебя там раньше не видел?
Он посмотрел в сторону узкого прохода между этими тюремными зарешеченными клетками.
- Стражники увидят тебя и тогда убьют – произнес он ей – Уходи и немедленно. Слышишь или нет меня?
- Не увидят - произнесла, неожиданно и громко глядя в упор на него, словно прейдя в себя из немого состояния, женщина. Голосом мягким и нежным. И этот странный голос показался ему занкомым. Он его когда-то и где-то слышал.
- Меня и ты поначалу не видел - вдруг так же громко, произнесла странная оборванка и нищенка - Там, в доме Лентула Вара. Ты частенько проходил мимо меня, и я касалась тебя руками. Помнишь? Ты даже один раз обернулся, ты почувствовал меня, но никого не увидел. И это естественно. Разве можно узрить обычными человеческими глазами то, что нельзя узрить. И то, что необычно обычному земному человеку.
- Кто ты? – уже не на шутку заволновался Ганик.
Ему теперь даже стало страшно. Страшно первый раз в жизни. Страшно гладиатору римской арены. Гладиатору-Победителю.
- Зачем ты здесь? - он крикнул ей, прижимаясь спиной к дедяной подвальной каменной сырой стене – Говори, или я позову охрану.
Он попытался встать, но не мог. Болели ноги и раны от порезов на руках и ногах. И эти чертовы колодки и цепи, порядком уже натерли ему его руки и ноги. Он сидел здесь в полутьме уже двое суток. И увидел эту женщину в соседней тюремной клетке.
Когда она там появилась? Неизвестно. Может, когда он спал, ее привели? Но теперь она пред ним здесь и как-то совершенно необъяснимо пробралась в его тюремную камеру обреченного на смерть смертника гладиатора и раба дома Лентула Плабия Вара.
- Они все равно не увидят меня – произнесла молодая оборванка нищенка - Это только ты меня видишь, теперь и сейчас. Потому что хочу так я. Потому, что ты мой сын, мой Ганик. Мой мальчик и мой ангел.
- Что?! - произнес, напугано ошарашенный этой дикой новостью, громко уже Ганик, подскочив на ноги, через боль, и прижавшись спиной к холодной каменной стене своей тюремной клетки.
- Как ты сказала?! Ты моя мать?! - Ганик почти прокричал возмущенно, уже и не думая об сидящих недалеко за решетками его тюремной клетки камеры охранниках. Он тут же судорожно и бешено начал вспоминать, где видел эту женщину. И, кажется, даже неожиданно, сам для себя вдруг вспомнил. Ганик вспомнил вдруг свое детство и как вырос в семье рыбака. Он даже вспомнил, хотя раньше никак не мог, как оказался в доме своего приемного родителя. Как с ним нянчились его жена и две небольшие тогда дочери, когда он был совсем еще грудным младенцем. Почему он это вспомнил, почему, потому что эта оборванка нищенка женщина заставила его это вспомнить. Вспомнить, кто она и зачем здесь.
Он никогда этих мгновений в своей жизни не помнил раньше. Он и приемного отца Митрия Пула помнил раньше только со слов Сильвии. А сейчас вспомнил и его и особенно его лицо.
Он вспомнил тот разговор в школе гладиаторов, когда приемная мама Сильвия подарила ему те оставленные им в своем жилище светящиеся странным лучистым ярким светом слезы капельки. И указала на эту женщину, что теперь была перед ним. Он стоял и смотрел на эту женщину и качал в стороны своей тоже растрепанной запыленной пылью русыми волосами головой.
- Нет, нет, не может этого быть – Ганик произносил в слух, глядя в глаза нищенки женщине. И мысли прожигали его сознание. И вся жизнь перематывалась от начала до этого дня. Кадр за кадром. И воспоминания сами приходили в его память.
Он пока тщетно пытался вспомнить, кто она? Но его душа говорила сама за себя и тянулась как магнитом к этой в рванине на вид молодой нищенке. И все говорило за себя. И то, что это была она, та женщина. С которой он был в своих снах, и которая называла его своим сыном и звалась его матерью.
- «Мама! Мама!» - гудело в его сознании. Но Ганик сопротивлялся и думал - «Кто она?». Он
