бело-золотисто-бордовые чашечки на журнальный столик со стеклянной столешницей, и мне кажется, что вот сейчас неловким движением раскокаю или чашечку, или столик. И, возможно, от этого никак не могу ощутить себя раскованно-раскрепощенным.
Разговор не клеится. Прихватив намазанными темной помадой губами длинный мундштук, шефша закуривает. Мужеподобная дамочка с немного лошадиным лицом и безжалостными прозрачными глазами. Ее глубоко вырезанные ноздри то и дело трепещут, как у кокаинистки.
– Погодите, – приподнимает она прямые густые брови, – не вас ли я видела на похоронах Марго?
– Абсолютно верно, – признаюсь я, думая при этом: ишь ты, вроде была вне себя от горя, а зоркости не утратила, и глазки, слезками залитые, заприметили многое.
И в этот миг на меня внезапно накатывает вдохновение, окрыляя и делая все простым и легким.
– Предлагаю договор. Я назову имя убийцы Марго. А вы – с предельной искренностью – ответите на мои вопросы.
Она как будто вздрагивает – или мне кажется? – молча затягивается. Отвечает:
– Согласна.
– Ладно. В таких случаях принято делать эффектную паузу, но мы не в театре, а я не лицедей…
Однако паузу делаю – видно, есть во мне актерская жилка. Директорша, побледнев, впивается взглядом в мои губы. Когда, наконец, произношу: «Отец Марго», она осторожно выдыхает, и по этому беззвучному выдоху понимаю, какое ее распирало напряжение.
– Сначала он заказал свою жену, – поясняю я. – Не мог стерпеть, что она предпочла ему женщину. А затем, когда узнал, что дочурка пошла по той же дорожке, кончил и ее. Сожалею, но вам не суждено испытать радость возмездия – слишком уж он далеко, не достанешь.
– У вас есть факты, подтверждающие сказанное?
– Начнем с того, что папаню Марго подозревали в убийстве жены, однако изобличить не смогли. Зато теперь в нашем распоряжении имеются кое-какие улики. Вещдок номер один. Вуаля!
Из полиэтиленового пакета с рекламой супермаркета выуживаю снимок, читаю вслух слова на обороте: «Когда же вывели их вон, то один из них сказал: спасай душу свою…», и прочее.
– Что любопытно, сделана фотография десять с лишним лет назад, а надпись недавняя, подтверждено экспертами. Я в богословии не силен, однако сообразил: это цитата из Библии. Попросил знакомых ребят залезть в Интернет. Оказалось, речь идет о Содоме и Гоморре. История грустная и вам наверняка известная, так что пересказывать не стану. А что нынче понимают под словом содомия? Половые извращения. Валентин Семеныч посчитал себя то ли вторым Лотом – праведником среди содомского разврата, то ли самим Господом и решил покарать жену и дочь, одержимых содомией.
– И это все ваше доказательство?
– Предъявляю вещдок номер два, который отчим Марго не без умысла оставил после себя на этой земле. – Вынимаю из пакета амбарную книгу. – Уже тогда, когда обнаружилась вышеупомянутая надпись на фотографии, у меня появилось странное ощущение, что Валентин Семеныч играет со мной, подбрасывает улики и глядит с того света, сумею отгадать или нет?
Это дневник с чистосердечным признанием. Читаем самую последнюю строчку: «Где ты, Сонечка, вечная Сонечка, чтобы оплакать меня!» Сначала я сообразить не мог, что за Соня такая? Жену Валентина Семеныча звали Беллой, дочку – Марго. Супруге он наверняка не изменял. Откуда Сонечка выпала? И почему вечная? Думал я, думал – и осенило…
Достаю третий «вещдок», затасканную, местами заклеенную скотчем книжку, напоминающую вернувшегося с поля боя солдата, забинтованного, пропахшего порохом и перепачканного грязью. На обложке портрет паренька, задумчивый такой красавчик, не скажешь, что кровавый лиходей.
– «Преступление и наказание» Федора нашего Михалыча. В библиотеке взял. Итак. Открываю. Листаю. Читаю: «Сонечка, Сонечка Мармеладова, вечная Сонечка, пока мир стоит!»
– И что из этого следует?
– Ответ подскажут милашки-цифирьки, которые после фразы о Сонечке стоят: 1983, 336 (332), 337 (17), 337 (11), 425 (13-14). Как вам такой рекбус-крокссворд?
– Мне лично он не по плечу. Но вы, судя по торжествующему тону, его разгадали.
– Поначалу, признаться, и меня эта цифирь поставила в тупик. А потом сообразил: поскольку стоит она сразу после слов о вечной Сонечке, то и должна относиться к роману того же Федора Достоевского. Позвонил соседке отчима Марго: не было ли в его личной библиотеке «Преступления и наказания»? «Да, – отвечает, – в последние дни эта книжка лежала на его столе». – «А как, – интересуюсь, – она выглядела?» – «Обложка беленькая такая, а на ней что-то черное, уж не припомню что». Отправился я в городскую библиотеку и взял вот эту самую книжечку. Вы уж не обессудьте, вид у нее не самый презентабельный. А напечатана она – взгляните: в 1983 году.
– Погодите, если 1983 означает год издания, значит, следующие числа – номера страниц?
– А те, что в скобках, – строка от верха. Теперь глядим, что получается. Страница 336, строчка 332-я. Говорит Сонечка: «Страдание принять и искупить себя им, вот что надо». Смотрим страницу 337, строку 17-ю. А это уже Раскольников: «Я еще с ними поборюсь, и ничего не сделают. Нет у них настоящих улик». Страница 337, строка 11. Опять Сонечка: «Этакую-то муку нести! Да ведь целую жизнь. Целую жизнь!..»
Надеюсь, вы уже поняли: Соня Мармеладова – больная совесть папаши Марго. Он страдает, борется с ней и преподносит нам шифрованный отчет об этой битве. Совесть уговаривает его открыться и сдаться, а он сопротивляется, не хочется ему в тюрягу. А вот и последние строчки – 13-я и 14-я на странице 425. Раскольников сломлен. Он плетется в ментовку и признается поручику Пороху: «Это я убил тогда старуху-чиновницу и сестру ее Лизавету топором, и ограбил». Финиш. Папаша Марго, как и Раскольников, полностью признает свою вину в убийстве двух женщин: жены и дочери. Но – в отличие от Роди – сдаваться не идет, вешается, а признание свое шифрует. Вот такая фантастическая стыдливость: двух самых близких людей не пожалел, а прямо сказать об этом не может. Так что его война с совестью не кончилась. Он просто уступку ей маленькую сделал. Перед тем, как в петлю влезть, намекнул о своем злодействе потомкам, чтобы хоть на чуток, но облегчить свою ношу…
После моего пламенного монолога начинается как бы вторая серия нашего разговора.
– Не скрою, ваши рассуждения весьма эффектны, но, увы, не слишком убедительны, – говорит директорша.
– Что ж, тогда зайдем с другой стороны.
Жил да был человек, некрасивый, но умный и талантливый. Звали его Валентин Семеныч. Женщин у него не было… или были, но особо нежных чувств не вызывали. И встретил он необыкновенно красивую фемину с ребенком. И втрескался так, что готов был на все, лишь бы стала его женой. Сделал предложение. К его изумлению, она согласилась, и с этого момента началось непрекращающееся счастье. Как сказали бы в средние века, он стал верным паладином двух дам: жены и дочки. Вкалывал. Выбился в директора. Мало того, стремясь устроить своим «девочкам» коммунизм при капитализме, потихоньку начал подворовывать. Каким-то макаром Царь узнал о его проделках и бедолагу из директоров выпер.
И все у человека пошло наперекосяк. Он еще силился держать понт, семья по-прежнему занимала пятикомнатную квартирку в элитном доме, но уже началось медленное, все ускоряющееся скольжение вниз. Через год-полтора Марго забеременела от какого-то прощелыги. Это стало для Валентина Семеныча тяжким ударом: в дочке он души не чаял, хотя родной по крови ему не была.
А еще примерно через год он узнает, что жена изменяет ему, причем не традиционно, как принято, а с женщиной. И впадает в отчаяние и бешенство. Здесь не только ревность, но и желание оградить Марго от распутной матери. Возможно, у него тогда уже начала ехать крыша, и он возомнил себя Лотом, окруженным содомитами. Окажись в его распоряжении природные стихии, страшно представить, что бы он сотворил с несчастным нашим городишком: «И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь от Господа с неба, и ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и произрастания земли». Но такой возможности у Валентина Семеныча не было, и он просто заказал собственную жену.
Вскоре после того, как его подругу жизни Беллу нашли бездыханной на окраинном пустыре, он продает квартиру и – с дочкой и внучкой – вселяется в куда более скромное жилье. И жизнь как будто опять налаживается. Дочь он выдает замуж за Принца, внучка отправляется учиться в далекую Англию, а он издали радуется их счастью. И вдруг узнает, что его ненаглядная Марго пошла по стопам матери. И с ужасом понимает, что построил замок на песке.
– За это не убивают, – резко возражает директорша.
– Согласен. К тому же, в отличие от Беллы, Марго ему не изменяла. Тем не менее, он посчитал своим святым долгом ее уничтожить, а затем покончил с собой. Значит, падчерица совершила нечто такое, что сильно усугубило ее прегрешения. Какое же злодейство на совести Марго?
Мой ответ: убийство. А конкретно – убийство Царя.
Разумеется, Царя, который вышиб из-под него директорское кресло, Валентин Семеныч, мягко говоря, любил не очень, но и простить дочурке душегубство никак не мог. Он чувствовал: зло, заложенное в его Марго, вышло наружу и уже приносит свои дьявольские плоды, и нужно доченьку остановить, пока не поздно. Причем, замышляя прикончить Марго, вешаться не собирался, иначе бы не нанял киллера, сам порешил, и все дела. Это потом уже Сонечка, то бишь совесть, замучила.
– А вы не слишком поторопились, решив, что смерть Царя – дело рук Марго? – «Заморша» слабо усмехается, стряхивает пепел. – С чего вдруг ей понадобилось убивать тестя?
– А вот тут есть еще один, как говаривали в старину, кунштюк. Фокус-покус. В конце прошлого года объявился прежний любовник Марго, отец ее ребенка, стал настаивать на встрече с дочкой. Ответный ход Марго была мгновенным: мужика профессионально изувечили. Как видим, с теми, кто нарушал ее покой, Марго не церемонилась. Почему бы ни предположить, что и Царь каким-то образом помешал ей безмятежно наслаждаться жизнью? Но Царь – не Веня, его не изобьешь, его можно только прикончить… А, рискну, вдруг отгадаю. Гипотеза моя такова: будучи по натуре бабником, Царь начал приставать к невестке, шантажируя ее – понятно чем. И так достал, что выход из ситуации мог быть только один: смерть не в меру расшалившегося старикана. Ну как, разгадал я загадочку?
Директорша затягивается сигаретой так, что глубоко западают щеки, выпускает дым через расширенные ноздри.
– Вам не было смысла являться сюда. Прибавить мне практически нечего. Впрочем, расскажу, что знаю. Но – два условия. Первое. Никакие протоколы не подпишу.
– Заметано.
– Второе. Вы вынете из кармана диктофон, на который собираетесь украдкой записать мои слова.
Выкладываю на столик диктофончик. Она проверяет, не включен ли. Вставляет в мундштук очередную сигарету, щелкает зажигалкой. Глаза ее тухнут, словно там, внутри, выключили свет.
– Встретились мы с Марго случайно, на вечеринке. Нас сразу потянуло друг к другу. К этому времени у меня уже был некоторый опыт – назовем вещи своими именами – лесбийской любви. Но там была страсть, не более, а с Марго – истинное, глубокое. Во всяком случае, с моей стороны. Думаю, и
