водителя, второй – рядом с боссом.
– Поехали, – велит Кот, коротко и властно.
Это слово, как некогда Гагарина, возносит его в вихре небесного грома и огня. Испуганно шарахаются от взрыва оказавшиеся неподалеку прохожие. Кричит, схватившись за щеку, старуха, раненая осколком стекла…
Через короткое время двое любопытных – бедновато одетые мужчина и женщина – опасливо приближаются к еще дымящемуся, почернелому, искореженному коробу и заглядывают внутрь, содрогаясь от сладкой жути…
* * *
Королек
Вот уж не думал, не гадал, что такое случится. Оказывается, шеф давал мне ценные указания чуть не за полчаса до своего героического капута. Как на фронте, честное слово. Между прочим, стоило только Коту пожелать, чтобы вместе со Степой и Воронком в джипе сидел верный Королек, на один трупешник было бы больше. Паршивая эта должность – сявка у крутого мафиозы. Поди разбери, когда и где его прихлопнут, а заодно и тебя. А мне, признаться, не хотелось бы отдать единственную жизнь за этого борова.
Безвременная смертяшка магната сильно взволновала наши городские СМИ. Мусолят две темы. Первая: кто убил? Предположения самые разные, но, в основном, намекают на злодея Принца, на кого же еще? Вторая: кто станет наследником немалого хозяйства Кота? Домыслов здесь не меньше, потому как в отличие от Царя, воспитавшего себе смену, Кот о преемнике не позаботился. Похоже, отмерил себе лет триста жизни, как у черепахи Тортиллы.
Отпели Кота в лучшем храме города, с достоинством, благочинием и смиренной скорбью. Постарались батюшки, расчистили бандюгану дорогу в рай. Не стежку какую-нибудь, автостраду, широкую, зеркально-гладкую. Вот только ждут ли его там, в раю, и встретят ли хлебом-солью? Не уверен.
Гостиная в коттедже Кота переливается всеми оттенками красного, как исполинский рубин. Пионерского кумачового цвета столько, что хватило бы на небольшую первомайскую демонстрацию. Натоплено – не продохнуть. И это притом, что невероятных размеров камин холоден, как покойный Кот, и поленья лежат в нем только для вида, насыщая воздух тревожными запахами леса. Расставленная по периметру темно-коричневая мебель внушительна, как и сам усопший хозяин.
Семейка – все в черном – расселась по могучим диванам. Клавдия, смахивающая на большую скифскую бабу, угрюмо скрестила толстые руки. Кира забилась в уголок. Старшая дочка Людмила уставилась перед собой, вряд ли что-то соображая. Тут же спутник ее жизни. Приличных размеров, внушительный, осанистый. На его фоне Людок проигрывает сильно. Неужто эта тупая телка собирается бросить такого муженька?
Среди нас ошиваются трое оперов, которые почему-то предпочли вести допрос не в казенных, тоскливых до судорог кабинетах ментовки, а здесь, на фоне базарной роскоши. Они уводят первую партию: Клавдию, Людмилу и ее благоверного. В гостиной, кроме меня, остаются Кира и сладкая парочка охранников, но те отправляются покурить.
– Такие вот дела, – деликатно вздохнув, обращаюсь я к дочурке Кота. – Кто бы мог подумать…
В ответ она бросает на меня затравленный взгляд и не произносит ни слова.
Преодолев разделяющее нас расстояние, усаживаюсь рядышком.
– Конечно, твой отец был человеком неоднозначным, – продолжаю глупейший монолог, и тут же вспоминаю, что этим словечком покойная Марго охарактеризовала Царя. И точно, обоих бандюганов в лучшем случае можно назвать неоднозначными. – Но у него имелись свои положительные качества…
Кирочка бледнеет. Губы дергаются в пляске святого Витта. И вдруг – ап! – опрокидывается на диван, глаза полузакрыты, радужки антрацитово и влажно поблескивают из-под век. Барышня в обмороке. Принимаюсь метаться в поисках спасительной воды и успеваю привести девчоночку в чувство как раз к возвращению первой группы допрашиваемых.
Узнав от меня, что младшенькая Кота теряла сознание, менты оставляют ее в покое и забирают с собой вторую группу, в которой оказываюсь я.
Мной занимается «Есенин» – тот самый, с которым свел меня Акулыч. Беседуем в кабинете Кота, просторном, мрачноватом, где нет ни одной книги, лишь массивный диван, вместительное кресло и безразмерный письменный стол. На него-то опер и присаживается, покачивая полноватой ногой в коричневой брючине и черном, давно не чищеном полуботинке. Он едва не урчит от наслаждения, попирая своим задом священную столешницу, на которой Кот подписывал почти государственной важности документы.
– Ну, наконец-то мы одни, – начинает нетерпеливо и весело, как заждавшийся любовник. – Вот уж не думал, что ты сможешь просочиться к самому Коту. Хитер бобер. Небось, компромата наковырял – выше крыши. Давай, выкладывай, очень хочется послушать.
– Да вроде и рассказывать не о чем. Ребята скрытные до опупения. Глухо, как в танке.
– Брось, – его глаза цвета выцветшего неба мгновенно превращаются в плоские кусочки бирюзы, он все еще улыбается, а они уже не хотят. – Ты же тертый калач и наверняка что-то услышал или увидел. Колись.
Но я упираюсь. Мои глазенки чисты и правдивы, а ушки горят двумя фонариками. В конце концов он приходит в бешенство. Его бархатистый голос обретает силу и таранный напор бронебойного снаряда.
– Так ведь мы и на тебя можем убийство повесить. Это нам без проблем. Считаешь, что если ты – бывший опер, то и взятки гладки? Заблуждаешься. Все будет с точностью до наоборот. Посадим как подозреваемого к уголовничкам и объясним, кто такой… Смекаешь, что зеки с тобой сделают? Был Королек, а станет – петушок.
Умоляюще прижимаю ладони к груди.
– Какой мне смысл придерживать информацию? Рассуди. Я сам кровно заинтересован в том, чтобы убийство было раскрыто.
«Есенин» как будто смягчается. Какое-то время он еще бьется со мной, но, уразумев, что на меня где сядешь, там и слезешь, сменяет гнев на милость и доверительно делится печалью:
– Пойми. По городу слухи ходят, что началась война кланов. Журналюги, туды их растуды, такое строчат, что читать жутко. Начальство обещает шкуру содрать, вынь да положь убийцу немедленно. Так что сейчас мы в дерьме и в жутком цейтноте. По показаниям свидетельницы – нашлась такая – незадолго до взрыва возле джипа крутились мальцы и, заметь, пролезли под машину. И вроде шофер их шуганул. Так вот, этим пацанятам ничего не стоило присобачить к днищу джипа взрывчатку… Кстати, – цедит он не слишком охотно, – есть для тебя любопытный фактик: почерк у киллера характерный. Взрывное устройство самодельное: пластид и гвозди в придачу – чтобы, сам понимаешь, умножить поражающий эффект. Срабатывает от вибрации при запуске мотора. Причем, что интересно: перед взрывом возле машины обычно шныряет ребятня. То ли у киллера своя босоногая команда, которая взрывчатку пришпандоривает, то ли первых попавшихся шпингалетов использует, дает на жвачку, а они рады стараться. За последние три года таким макаром с десяток челобутиков на небо откомандировали. В том числе… ты уж извиняй… сынишку твоего. Еще раз извини, браток, из песни слово не выкинешь.
– Это точно?
– Как в аптеке.
– Спасибо.
– Не за что, – отвечает он кисло, а глазенки так и впиваются в меня голубенькими иголочками.
Но вместо того, чтобы рассиропиться и распахнуться, я – в который раз за последние полтора года – погружаюсь в то треклятое утро, когда погиб Илюшка.
Не дождавшись от меня откровений, он принимается сетовать на паскудную жизнь. Я поддакиваю и сочувствую. А между тем думаю: ты же сам, сучонок, сотрудничать со мной не захотел. И догадываюсь, почему: Кот купил тебя с потрохами. А теперь, когда «спонсор» окочурился, ищешь, кому бы подороже продаться: родне Кота или Принцу. Или кому-то третьему, если больше заплатит. И чьим рабом ты станешь, еще неясно. Так что хрен тебе, а не компромат, милок!
Когда выбираюсь из коттеджа, вечереет. Небо еще голубое, со слабой примесью синего, а на земле уже властвует тусклая синева. Усаживаюсь в «копейку», но отчаливаю не сразу: дрожат руки – всего-то из-за одной фразы, вроде бы между прочим произнесенной «Есениным». Снова пересекаются наши пути – мой и киллера, взорвавшего Илюшку.
ТЕПЕРЬ МОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ ОБРЕТАЕТ ИСТИННЫЙ СМЫСЛ. Я обязан найти и уничтожить этого гада, даже если сам не останусь в живых. Весь мир для меня сузился до слепящей точки, в которой, как мишень в прицеле – этот ублюдок. Он или я – третьего не дано.
* * *
Пока в верхушке Котовской монархии разброд и шатание, я пользуюсь полной свободой, делаю, что хочу и ни перед кем не отчитываюсь.
Сегодня первым делом занимаюсь своей «копейкой» – что-то в ее недрах стало стучать и греметь, точно там замахали кирками не семь, а без малого сотня бешеных гномов, отколупывая по кусочку на подарок Белоснежке. Заворачиваю в мастерскую Гудка – еще одного приятеля детства, его адресок дал мне Щербатый.
Автосервис Гудка – времянка, которую разве что для красоты слога можно назвать ангаром. Перед ней толпятся обездвиженные авто. Одна немощная машинешка, точно хворая лошадь, висит внутри, бесстыдно демонстрируя всем желающим свою истинную сущность, спрятанную за эффектным забугорным экстерьером. Лечат ее отечественные дяди васи, чьи промасленные руки точно срослись с нехитрым инструментом.
У Гудка собственный кабинетик. Как и Щербатый, парнишка почти не изменился, тот же, что и девятнадцать лет назад, только набрал жирка и солидности. Он и в детстве казался мужичком, а теперь просто принял законченную форму. Со временем он станет пожилым мужичком, столь же неторопливым и основательным. Такой вот ясный эволюционный путь.
Моему появлению Гудок не удивляется. Крепко жмет руку, хлопает по плечу.
– Кем трудишься?
Узнав, что доставляю желающим артезианскую воду (про службу у Кота я даже не заикаюсь, то ли стыдно, то ли, наоборот, не хочется подавлять своей должностью), внушительно крякает, явно довольный: перед неудачником хвастаться так сладко!
– А я, как помнишь, сызмальства техникой занимался. Я так мерекаю. Куда ребятенком тебя тянуло, этим и зарабатывай, не прогадаешь. А ты вообще-то женат? Детишки имеются?
– Не женат, и не имеются.
Гудок совсем веселеет.
– Ничего, у тебя еще все впереди. А я как из армии вернулся, так сразу и окольцевался. И сына соорудил. Сейчас мне помогает.
Гудок не спеша вылезает из-за стола, кричит в дверь:
– Петруха!
В кабинет заглядывает коренастый паренек, настолько схожий с Гудком, что у меня возникает ощущение, будто вернулся в детство.
– Прошу любить и жаловать, – представляет Гудок. – Наследничек. Петька, глянь-ка без очереди «копейку», что у входа стоит.
Пацан исчезает, чтобы заняться моим драндулетом.
– По моей части пойдет, – глазенки Гудка мечтательно сияют. – Форд – слыхал? – тоже начинал с того, что в сарае автомобиль склепал. Может, и мой охламон откроет когда-нибудь самый большой в России сервисный центр. А что? Парень головастый.
Во мне просыпается зависть к Гудку, прямой дорогой шагающему по жизни. Со временем он передаст эстафету сыну, и тот продолжит это упорное движение к сияющему горизонту. Не то что я. Плутаю извилистыми тропками, то проваливаюсь в болото, то шлепаюсь мордой в дерьмо.
– Будут какие проблемы – заходи. – Гудок протягивает ладонь для пожатия. – Деньги убери. Друзьям не
