приблизиться к ней, боится обнять, чтобы не растравить ее рану, одновременно чувствуя, что если не сделает этого, останется в ее памяти бездушным и жестоким. Он в нерешительности топчется на месте, а сердце разрывается от сострадания и тоски. Он думает о том, что уже трижды в своей жизни совершил предательство: когда ушел от Сероглазки к Анне, потом – когда покинул Анну. И теперь.
Он сошелся с Гаврошем, не любя, от острой жалости, когда выслушал ее исповедь, в которой было детство в семье пьяниц, изнасилование, мужчины, аборты и неистребимая надежда на то, что появится он, настоящий, единственный. Гаврош сама не понимала, зачем распахивается перед ним. То ли и впрямь нашла человека, которому могла поведать сокровенное, то ли безошибочная женская интуиция подсказала, что так она сможет привязать его к себе. И действительно вызвала в нем сострадание. Не любовь – после Анны он никого любить не мог – теплое, почти отеческое чувство, подобное нежности.
– Сверчок предлагает тебе поселиться у него, – кашлянув, говорит Королек. – Надоело мужику одиночество. Он славный. Доверяю ему, как самому себе. Кроме того, двухкомнатная квартира…
– Сплавить хочешь? – всхлипывает Гаврош.
Королек пытается произнести что-то ласковое, но слова благодарности застревают в горле. В молчании одевается, берет в руку чемодан, который собрал заранее. На пороге останавливается:
– Я оставил на столе записку, в ней два телефонных номера. Первый – Сверчка, но он, наверное, сам тебе позвонит. Второй – Акулыча. Станут соседи донимать, сообщи ему, разом приструнит.
Гаврош, не оборачиваясь, смотрит в окно, за которым уже наступил мутный голубоватый вечер.
– Прости… – глухо раздается за ее спиной.
Она слышит, как Королек сбегает по лестнице… Хлопает входная дверь… Она стоит, сжимая ладонями голову, не шевелясь, помертвело глядя в окно и ничего не видя…
В седьмом часу вечера он подъезжает к дому Анны. Не выдержав изматывающего волнения, выбирается из «копейки», кружит, разговаривая сам с собой, чего прежде с ним не случалось. Он уже твердо решил, что простится с Анной и отправится переночевать… куда-нибудь.
Все вокруг гаснет, погружается в мягкую синеву; светятся беловато-синие островки снега. Тускло сияет розовая полоса заката. В окнах горит заходящее солнце. Фары вкатывающихся во двор машин отражаются в темном мокром асфальте, как в реке.
Наконец, она появляется – в синей курточке и беленькой вязаной шапочке.
– Анна!
Она останавливается. Он подходит к ней, опускается на колени, на грязный истоптанный, изъезженный асфальт.
– Прости, если можешь. Я был полным идиотом. Я не имел права оставить тебя… – сглатывает слюну, обтирает рукой разом пересохшие губы. – Я нашел убийцу Илюши. И отомстил. Возможно, я получу срок… Ты будешь ждать меня?
Он смотрит на нее снизу вверх.
– Глупыш, я буду ждать столько, сколько потребуется. До смерти и даже после…
Она плачет, сразу став некрасивой и немолодой. И у него от слез холодеют глаза. Он поднимается с колен, обнимает ее, с жадностью припадая к полуоткрытым, со вкусом помады, губам. И уходит, не оглядываясь.
