разминируют...
... Ты надеялся это забыть? Не надо, я не хочу... Прекратите!
– Улька, ты чего? Что она делает?
– Вы что не понимаете, ему же больно. Очень больно. Я сейчас. – девочка неожиданно оттолкнула Алису в сторону и подойдя к раскладушке, легла рядом с мужчиной. – Подожди, не уходи...
Она обняла его, пытаясь согреть, подышала ему в лицо.
– Улька...
– Мику стой. – Алиса перехватила ее за руку.
– Не уходи, не надо... Вернись. Чистый ты, нет на тебе греха и кровь смыта. Останься, пожалуйста... Все хорошо, слышишь. Все хорошо. Потому что я здесь, с тобой и я люблю тебя. Слышишь, люблю...
Тело мужчины обмякло. Вдох-выдох, из груди вырвался слабый стон.
Мику только помотала головой, приходя в себя.
– Это что было? Улечка...
Та повернулась и шмыгнула носом.
– Ничего. А теперь мы спать будем, вот. И вы тоже спите, а то столпились тут... Кино вам, да?
Алиса молча укрыла их одеялом, тронула за плечо Костю.
– Присмотри за ними. Хорошо?
Ульянка поворочалась на раскладушке.
– Вы только ему не рассказывайте про... Не надо.
... Подходя к подъезду Седой поздоровался с бабушками, сидящими на лавочке. Те закивали в ответ.
– Азад Русинович, посидите с нами, отдохните. А то устали поди. Все бегом, то в магазин, то с Ульянкой...
– Ну а что не посидеть. Можно.
Одна из старух, продолжая разговор, повернулась к соседке.
– ... Вот погода. Сырость эта. Каждую осень радикулит обостряется. Что делать?
– А ты, Марья, компрессы из овечьей шерсти попробуй. Вон, Мотя, из первого подъезда тоже мучилась, а потом, вроде как в «Здоровье» про это прочитала. И помогло ведь. А ты, Азад, как?
Тот пожал плечами.
– Вроде не жалуюсь.
– Ну ты молодой еще.
Посидели, обсудили снова погоду, молодежь... Азад уже собрался было идти домой, тут к ним подошел участковый.
– День добрый.
– А, Васильич, садись покурим. Как дела, мои не хулиганят?
Участковый сел, прикурил и только отмахнулся, выдохнув сигаретный дым.
– Да ну... В соседнем дворе пацаны окно разбили из рогатки. Вот куда родители их смотрят? А твои? Вроде не шумят. С тобой-то не забалуешь. Хотя конечно... Тяжело тебе с ними. Они же... Хлебнули по полной горя. – он помолчал. – Да и странные.
– В смысле?
– А ты что, не видел? Присмотрись внимательней. Вот японка та же. Мику эта. Нет ну... Девчонка как девчонка, ну выкинет чего... Не в этом дело.
Участковый покачал головой.
– Сколько раз замечал. Веселая, смеется, а в глаза глянешь и оторопь берет. До озноба. Что у нее, что у остальных. Тоска у них, у всех, в глазах смертная, как перед расстрелом. Понимаешь? Даже у Ульянки такое. Вот с чего это? Наверно, я думаю, знают они что-то. Страшное, такое что людям знать и нельзя. Не положено нам этого. А они знают. Может поэтому и живут как будто каждый день для них последний. Видишь как оно...
... – А вы что без света? В темноте? – спросил Седой, заходя из кухни в зал.
– Сейчас. – Алиса встала и зажгла торшер. Отошла к балкону. За стеклом сгущались вечерние сумерки, расплывчатые отражения окон дома напротив. По дороге промелькнули огни от фар, проезжающей машины, прочерки дождя на оконных стеклах.
Она помолчала.
– Я что-то сказать тебе хочу. Только... ты... Не смейся. Это важно. Уля?
Та только вздохнула.
– Лиска, да скажи ты ему наконец. Не изводи не себя, не нас.
Подойдя к Азаду, Алиса внезапно обняла его и поцеловала.
– Я люблю тебя. Слышишь?
– Слышу. Я...
Она приложила палец к его губам.
– Молчи. Я ведь всегда любила только тебя. Тебя. Искала... как же долго я тебя искала. И нашла. И не отпущу. Вот. Смешно?
Седой только крепче прижал ее к себе.
– Лиска... Я ведь тоже люблю тебя. Просто боялся сказать.
– Дурак ты.
– Знаю, милая.
Ульянка, подойдя к ним, уткнулась мужчине в бок.
– Папа... И я тебя люблю. Можно?
– Доченька...
Алиса подняла голову.
– Вот теперь ты все знаешь. Только... – в глазах слезы. Она повернулась к балкону.
Далекий жалобный вой, словно очертания черных крыльев мелькнули на стенах комнаты.
– То волки плачут... Вороны слетаются. И не быть, не быть нам вместе в жизни... Судьба такая. Ты сам ведаешь про то.
«Я несла свою Беду
По весеннему по льду.
Надломился лед - душа оборвалася,
Камнем под воду пошла,
А Беда, хоть тяжела,-
А за острые края задержалася.
И Беда с того вот дня
Ищет по свету меня.
Слухи ходят вместе с ней с Кривотолками.
А что я не умерла,
Знала голая ветла
Да еще перепела с перепелками.
Кто ж из них сказал ему,
Господину моему,-
Только выдали меня, проболталися.
И от страсти сам не свой,
Он отправился за мной,
А за ним - Беда с Молвой увязалися.
Он настиг меня, догнал,
Обнял, на руки поднял,
Рядом с ним в седле Беда ухмылялася...
Но остаться он не мог -
Был всего один денек,
А Беда на вечный срок задержалася.»
– А ты подожди нас Там, у Врат. Хорошо?
– Подожду.
– Сказала? – неожиданно послышалось сзади знакомый голос.
Алиса улыбнулась.
– Ага. Больше стремалась. А теперь все на своих местах и не страшно...
Костя с Мику подошли ближе.
– Смотрите. – Мику показала в сторону балкона.
Отражения в стекле. Неясные крылатые тени, осененные светом. Шестеро. Кто еще? Узнаешь когда придет время.
Поздняя осень, вечерние сумерки...
... – Чего читаешь опять? Покажи.
Ульянка подлезла к Азаду. Тот заложил страницу.
– Книгу.
Ульянка обиженно засопела.
– Я вижу. Совсем уже... А какую? А интересная?
Она схватила с журнального столика книгу.
– Ой, а тут не по русски. Тогда неинтересно. А она как хоть называется?
– «Социология свободы».
Вмешалась Алиса.
– Ну что ты к отцу пристала? А о чем хоть книга?
– О воле. О том, что каждый человек несет ответственность только перед Богом и обществом. Без государства. Как-то так.
Костя с Мику, сидевшие на диване, отложили гитары и переглянулись.
– О, как. Это уже какая-то анархия получается. Где ты ее взял?
– В рюкзаке была. Видать с собой привез.
– А в блокнот чего пишешь?
– Всякое. Это еще с гор привычка осталась.
– Интересно. А расскажи еще про...
«Песни нелюбимых.
Песни выброшенных прочь.
Похороненных без имени.
Замурованных в ночь.
Песни вычеркнутых из списков.
Песни сброшенных на лед.
Песня больше не нужных
Звучит, не перестает.»
Б. Гребенщиков. «Песни нелюбимых.»
... В дверь позвонили.
– Кто там?
Костя подошел к двери, щелкнул замок.
– Ну и где вы ходите?
В комнату вошли Саша с Женей. В руках у Саши сумка с чем-то тяжелым. Ульянка сердито глянула на них.
– Мы вас уже заждались. А вы... Ладно, проходите.
Седой удивленно посмотрел на гостей. Потом на Костю, Алису...
– А что вообще происходит?
Алиса помялась.
– Мы тут авантюру одну затеяли...
– Не понял. Поподробней.
– Ну... Короче мы записаться хотим. Точнее попробовать. Сначала думали у «Странников», но решили, что это стремно.
– А в сумке что?
– Сашка, давай.
Тот достал из сумки усилитель, посмотрел на Женю. Та пожав плечами, вытащила из своей сумки бутылку вина.
– Куда подключать?
– Пошли в мою комнату...
– Значит есть три гитары, Апач вот из музыкалки даже бонги скоммуниздил.
– Мику, прекрати. Ничего я не... Просто взял на время. В понедельник вернуть надо будет. Вы лучше матрасы несите. Для звукоизоляции, а то еще соседи услышат.
– А петь кто будет? Понял, мог бы и не спрашивать. Дисседенты, блядь...
Наконец все было готово. Костя вставил кассету в магнитофон, придвинул микрофон к Седому. Ульянка, забравшая бонги себе, простучала по ним пальчиками.
– Все готовы? Сашка, ты? Поехали.
Что будет, то и будет. Остальное потом... А видно на то, ты и пришел. Чтобы сказать.
«Как у города на окраине.
На окраине у самих ворот.
Собрался народ, не за говором.
Не за руганью. не за торгами.
Собрался народ, да все слушали.
Пел юродивый скоморошину.
Песню давнюю позабытую.
Позабытую песню сказывал.
Шел дорогою долей долгою.
Проклятой скоморох струны горькие.
Возвращался он до родной земли.
Не здоров душой. да не болен совестью.
Да к любимой с песней ласковой.»
Мику с Костей подхватили мелодию...
«Ты прости, прости любимая.
Пред тобой упаду на колени я.
Ты усталость сними поцелуями.
Отдохни от разлук на моей груди.
Ты прости, прости любимая.
Что поделил любовь твою нежную
Пополам с дорогою пыльною.
По бокам с полынею горькою.»
В гитарный перезвон вплелся перестук барабанов... Как стук сердца.
«Снова ворон могучими крыльями
Небо скрыл погонами синими.
Огражденная Русь мундирами.
Ты разомкни через боль веки вспухшие.
Да похмелись с рассвета свежей кровушкой.
А сколько песен уносит ветрами.
Сколько слов написано кровию
Что же это земля родимая.
Разве некому о тебе пропеть.
Эй, вы братия , что глаза ножи.
Да что слово плеть, а то ли наш черед.
Вы поднимайтеся из глухой распутицы.
Вы ударите по струнам да по совести.
Нам бы идти от церкви загаженной.
До великих стен, до великих стен белокаменных.
Ты прости, прости любимая.
Пред тобой упаду на колени я.
Снова влажный платок прижимай к груди.
Снова ветер поет нам прощальную.
Дай мне силушки в путь поцелуями.
Ты прости, прости любимая.
Что поделил любовь твою нежную
Пополам с болью великою.
За больную землю родимую.»
Саша молча показал большой палец, мол все нормально, дальше. Работаем...
Дальше...
«Если б не терпели - по сей день бы пели.
А сидели тихо - разбудили Лихо.
Вьюга продувает белые палаты.
Головой кивает хвост из-под заплаты.
Клевер да березы. Полевое племя.
Север да морозы. Золотое стремя.
Серебро и слезы в азиатской вазе.
Потом - юродивые князи нашей всепогодной грязи.
Босиком гуляли по алмазной жиле.
Многих постреляли. Прочих сторожили.
Траурные ленты. Бархатные шторы.
Брань, аплодисменты да сталинные шпоры.
Корчились от боли без огня и хлеба.
Вытоптали поле, засевая небо.
Хоровод приказов. Петли на осинах.
А поверх алмазов - зыбкая трясина.
Позабыв откуда, скачем кто куда.
Ставили на чудо - выпала беда.
По оврагу рыщет бедовая шайка -
Батька-топорище да мать моя нагайка.
Ставили артелью - замело метелью.
Водки на неделю, да на год похмелья.
Штопали на теле. К ребрам пришивали.
Ровно год потели да ровно час жевали.
Пососали лапу - поскрипим лаптями.
К свету - по этапу. К счастью - под плетями.
Веселей, вагоны! Пляс да перезвоны.
Кто услышит стоны краденой иконы ?
Вдоль стены бетонной - ветерки степные.
Мы тоске зеленой - племяши родные.
Нищие гурманы. Лживые сироты.
Да горе-атаманы из сопливой роты.
А мертвякам припарки - как живым медали.
Только и подарков - то, что не отняли.
Нашим или вашим липкие стаканы?
Вслед крестами машут сонные курганы.»
Пауза. Алиса плеснула в стакан вина, протянула Седому.
– Горло промочи. Женька, ты чего?
Та дрожала как от озноба.
– Страшно ведь это... Господи, на что я подписалась...
Алиса только усмехнулась.
– А как ты хотела?
... «Приляг ко мне, к сырой стене.
А что спою, все на краю.
А что пришлось, под головой,
А что протерлось, под иглой.
Да не заштопать битый лоб,
Что в лихорадке не сберег.
А что ни песня, то озноб.
А что ни в лоб, все поперек
Да вдоль повальной Колымы,
Да на Руси обычай крепок:
Что ни в законе, то воры,
А что ни лес, все больше щепок.
Поменьше знать, да знать признать.
Поменьше дать, побольше взять.
Башку оттяпать, да отнять.
А что ни снова, то опять.
Как
