Шум ветра

"обморожением" нижне-скульных лоскутов кожи. Кто-то, на противоположном конце провода, имел сильные (пусть и невидимые) руки; они сняли ее за талию со стола, градусов на пятнадцать-двадцать вокруг оси отвернули верхнюю часть туловища, но не более, чтобы не хрястнуло в позвоночнике, и тазом, тазом (задом вперед) осторожненько двинули ее вокруг стола... но... в самый ответственный момент связь, вдруг, оборвалась, и Катерина всей массой плюхнулась в кресло: слава Богу! - не мимо, - но выругалась она совсем неуместным образом: "Везет дуракам!"
Или уместным?.. Яков Наумович понадеялся, что не на его счет. Тогда на чей?.. А Катерина застыла взглядом на одной точке где-то между ним и Ленечкой. "Интересно все же, - Яков Наумович откровенно почесал указательным пальцем за своим ухом, - кому это повезло?" - взглянул на сына, - а у того - полная безалаберность во всем облике. Эх..
"У них ночь, - наконец-то Катерина привела губы в движение, - а голосок у нее свеженький, радостный, как у птички..."
Не дурак-с, Яков Наумович, сообразил сразу - дураки-то оказались в Америке: то ли Джим, то ли Джон с папашкой-миллиардером, вкупе с Анной... Катерина же окончательно избавлялась от оцепенения: "Приглашает всех на свадебную вечеринку - через месяц, в Лас-Вегас..."
Слава Богу!.. Не пропали даром бессонные ночи Якова Наумовича; десятки всевозможных вариантов перепахали его головушку, но все они страдали одним недостатком - не имели полных гарантий в своем окончании, а полагаться на русское "авось" было не в его правилах, - только детальный просчет самого мелкого шажка, учет каждой вложенной копейки. И вот подарок с небес: очень захудаленькая версия из-за фантастической своей невероятности, вдруг, выдвигается на первый план и становится самой реальной, и самой беспроигрышной.
В крупных чертах она выглядела следующим образом.
Ленечка женится на Катерине, уезжает в Америку под крылышко миллирдера; регистрирует там свою фирму, и уже как американский гражданин приобретает у Катерины ее недвижимость, и в доверительное управление оставляет, допустим, той же Светлане Марковне - человеку проверенному за долгие годы, и в то же время ничего из себя не представляющему. И тогда: где окажутся все эти "держиморды" со своими кулаками: тягаться с самим Соединенными Штатами - дело безнадежное. Ну уберут Светлану Марковну, найдется - другая, взорвут! - так государство само, как миленькое, в зубах притащит страховочку. Вон оно, как сложиться может...
Слава Богу!.. Слава Богу!..
"Радость-то какая, - не поскупился на елейный голосок Яков Наумович, - да только мы-то их все равно опережаем, недельки на  три: не меньше!"
"Как это?" - вслух "недоумела" Катерина, потому что - "как это" - можно опередить, хотя бы и в уме, новобрачных в их свадьбе, тем более за десятки тысяч километров отсюда.
"А так! - Яков Наумович торжествовал покачиванием от головы до пяток, - ваша-то вечеринка, свадебная, с Ленечкой состоится уже на следующей неделе, мы сегодня и дом продали за кругленькая сумму в качестве приданого с нашей стороны..."
Брызги на шее Катерины мгновенно объединились в вишневые "пошлепки", минутой - в лопухи, глаза - в фонарики, минутой - в пожары... "Правда? - пламя готовилось переброситься на Ленечку, - почему ночью не сказал?" Но пожарник-папаша - начеку с "брандспойтом" скорострельным: "Я его просил, хотел родительского сюрприза, так сказать, вечерком, в кругу семьи, но вот пришлось рассекретиться по случаю..." На ее щеках обнаружились нечаянные слезки, символические - к месту, судя по тому, как она саженками бросилась подгребать под себя прозрачные волны из-за стольного острова, и покрыла она, покрыла сочными поцелуями обоих, да так, что на секунду отцу захотелось индивидуального продолжения, но только на секунду, потому что в следующую он уже со своей стороны прослезился по-стариковски, по-отечески, со шмыганием носа в нераспушенный платочек. А вот за смаркательной процедурой - он чуть было не испортил дела несвоевременным пожеланием оставить Светлану Марковну в покое до времени, на что Катерина готова была вздыбиться над всеми остальными чувствами: "Как это? Я ей уже прозрачно намекнула!" Яков Наумович, как мог, коротко, изложил свою позицию, а вот на успокоительные, изысканные мотивы не поскупился. "Вы наша королева! полновластная. Вы - казните, вы - милуете, вы - посылаете на эшафот, и следом посылаете гонца с отменой повеления, на все! на все - ваша воля!.. Вызовите и смилуйтесь, и она ваши сапожки вылижет и будет благодарна по гроб жизни. Преданную такую дурочку - где найдем?.."
И Катерина смилостивилась: ну не враг же папашка родному своему сыночку, - нажала секретарскую кнопочку: "Меня ни для кого нет!" - и, уцепившись пальцевым крючочком за пряжку на ремне Ленечки, властно повлекла его к потайной, зашторенной двери, - там прятался роскошный кабинет для отдыха, обустроенный еще ее отцом. Видно было, что и Ленечке подобный "эшафот" вполне по сердцу, - на что Яков Наумович опять же подумал: "Эх!" - но уже в совсем другой тональности, - и прямиком направился в отдел кадров.
Там его ждали другие слезы: крупные и настоящие, и еще речи про то, как жесток и неблагодарен весь мир, как она - Светлана Марковна, никого не хочет видеть, и в особенности самого - Якова Наумовича; она с ожесточением отшвырнула его руку, протянувшуюся к ее груди. "Ну как знаешь, - Яков Наумович отошел к окну, чтобы вещать оттуда вполне равнодушное, как бы отвечающее ее настроению, - но как быть с тем, что совсем скоро Катерина уедет в Америку, а назначит исполнительным директором всей фирмы Светлану Марковну, и кому она тогда будет благодарной по гроб жизни?.." Яков Наумович не сдержал улыбки на этих самых "гробах", кочующих из кабинета в кабинет, но все по делу. Она же, обманувшись (не обманувшись), подхватила его улыбку на свое лицо и увеличила до невероятных размеров: "Правда?" "Если по сути, - а по сути он ей никогда не врал, - правда!.. но только по очень большому секрету". Светлана Марковна заперла дверь на ключ, изнутри...
А вечером, спускаясь по лестнице, размягченный Яков Наумович сделал еще одно доброе дело (такая у него сегодня миротворческая миссия), когда столкнулся со "Шпицбергеном", с "верблюжьей колючкой" - со Степунком. От того веяло вечной мерзлотой и шибало электрическими зарядами еще на подходе. Преодолевая физические и языковые грубости, Яков Наумович увлек его в некоторую сторонку: "Выслушайте вначале... Информация строго конфиденциальная, только вам, как герою Отечества... пожалуйста, не рыпайтесь... выслушайте вначале... никому, ни-ни! иначе... Скоро, очень скоро руководителем фирмы будет назначен лояльный вам человек, знакомый с пеленок, и вашу жену восстановят в прежней должности, да и вам лично - достойное место, с очень приличной зарплатой, уже договорено..."
И вот они, люди-людишки, - на что только мог рассчитывать Советский Союз, плодя таких героев, - опуская всяческие подробности (словесные и позвоночные), Яков Наумович, надолго запомнит только одну очень характерную деталь, зачеркивающую все остальные, как микроскопические: Степунок - поцелует ему руку. Яков Наумович завернет в туалет и там долго будет отмывать ее, с мылом, стараясь не попасться лицом своим в зеркало, готовящимся тут же налипнуть на него - Степунковским... "Бр-р-р-р!.."

Зинуля проснулась посреди ночи в холодном поту, растолкала счастливого, на ощупь, Николая: сколько бы тот ни пил, и чего бы только не ел, и как бы не работал физически - никогда, ни одна капелька пота не проклюнулась на его лбу, и под мышками - тоже, - вот такой вечно-сушеный фрукт, и сон у него вечный - если вовремя не разбудить. Зинуля таращила глаза так, что и в кромешной теми на лице ее проглядывался день, от белков, и потому был он, этот день, - страшен... Николай, машинально, вдавил себя в стену, но тут же за тесемки на майке был вближен в этот день, да еще и под жаркое дыхание, - и все ему нипочем... "Хватит дрыхнуть! Ты сюда послушай!" - грубые зинулины слова предрекали бурные соленые потоки (что и случилось минутой спустя) и "нервно-паралитические" действия с рассветом, - и это последовало.
Ей приснился сон. На ярком, ярком свету держит она в руках совершенно чистый, как белый, снег, лист бумаги, и искренно удивляется, что на нем нет имени их кормилицы Ольги, Ольги Липатьевны, которую она давно простила, и даже громко вопрошает о том кого-то невидимого. И, вдруг, ей - страшный, громоподобный напев сверху: "Не было ее!.. Нет!.. И, никогда, не будет!" На шум, въяви, прибежали Ко и Ля, и страшными такими голосами подтвердили ее рассказ своим сном: одним на двоих, - они тоже в руках держали  тетрадки в клетку, и тоже чистые, но прикрытые одной необыкновенной, полупрозрачной промокашкой, которая больше и не промокашка вовсе, а как бы скатерть... "Занавеска?" - ужаснулась Зинуля. "Ага!" - дуплетом выстрелили те, как бы расстреливая... "Быть беде!.." - решила Зинуля.
Как только ослепли деревенские фонарные столбы, бросилась она в храм, к Отцу Сергию, но того не оказалось на месте: со слов сторожа, укатили они с шофером в Сергиев Посад еще затемно, до первых петухов. И еще поделился он с ней по очень большому секрету тем, что батюшка всю ночь простоял на коленях перед Образами, все - молился, да плакал, да плакал, да молился, что и у самого сторожа всю ночь сердце обливалось кровью, - "стало быть, за грехи всего мира..."
Бросилась она к хозяйскому дому, - но он - пуст. Личный шофер отвез Ольгу Липатьевну в город еще вечером, - на подробности все "мычал рыбой", но-таки сжалился: не в первый раз, и что волноваться - ни к чему, и что он сам "на всех парах" ждет от нее телефонной команды. И в подтверждение тому она позвонила, но сообщила и для него - странное: что в дороге, на Ярославль, что прибудет вечером, что еще позвонит, чтоб не волновались.
Соединить их между собой водитель категорически отказался, и тогда Зинуля снова вернулась в храм: упросила сторожа впустить ее одну-единственную, и бухнулась на колени перед образами и зашептала молитвами святых отцев, перемежая со своими, идущими от самого сердца - в них - "Спаси Господи, рабу Твою Ольгу!" - и до тех пор, пока служки не выразили ей откровенного своего недовольства.
... Затем она лепила пельмени: особенные, на которые способна была только она, за что и получала благодарности и даже ценные подарки от самого Егора Тимофеевича и его жены Ольги Липатьевны, и от Аннушки, да и от Катерины - теплые слова, которая, которая... - (Зинуля в такие разы всхлипывала, словно от репчатого лука, выращенного в неволе, где-нибудь на северном подоконнике, и злого - невероятно) - самым колдовским образом, не иначе, подпала под влияние жидовского "тысяча... осьминога". Она решила твердо: если что недоброе случится с Ольгой Липатьевной, то она... то она... то она... сделает с ним - "т-а-а-кое", - от чего мало не покажется, - невзирая на лица, без суда и следствия... Что именно?.. Ну этого она, пока не знает, но будет больно - очень больно, ну а в крайнем случае - она лишит его жизни... Впрочем - нет... Оставлять Ко и Ля, да и самого