Идеал недостижим

напечатаны в «Литературном Кыргызстане» два года назад. Отдав рукописи, они продолжили разговор  в Дубовом парке. Редакция журнала находилась рядом. Клава работала рекламным агентом. Пропагандировала какое-то импортное лекарство. Говорили они в основном о литературе. Иногда обсуждали скульптуры. Парк был усеян ими. Лет пятнадцать назад во Фрунзе проходил Всенародный симпозиум скульпторов. Скульптуры, привезенные со всего Союза, остались в парке. Первый раз встретил Игорь собеседника, к которому он не должен был приспосабливаться. Не считая отца. Они с Клавой понимали друг друга с полуслова. И все время Игорь помнил, что он разговаривает не с простой смертной, а с поэтессой, чьи стихи печатает солидный журнал.

Они ступали по опавшим листьям. Дул слабый, но холодный ветер. Клава посмотрела на низкие темные тучи.

– Дождь сегодня обещают. Не люблю дождь. У меня стих есть об этом. Называется: «Интенсивные осадки». Прочитать?

– Конечно!

Клава остановилась и, не сводя глаз со скульптуры льва с получеловеческим лицом, продекламировала:

Разверзлись небесные хляби.
Осадкам не видно конца.
В ручьи вертикальные глядя,
Пытаюсь не хмурить  лица.

Дожди из души вымывают
Наивный восторг бытия.
Я в ливень грубею, мельчаю.
Брюзга я… До ясного дня.

– Замечательно! – искренне восхитился Игорь. – Мне больше всего вертикальные ручьи понравились. – Клава улыбнулась.– Вы хорошо декламируете. Мне нравится, как читают стихи поэты. Вроде бы монотонно, без особого выражения. Но они подчеркивают мелодичность стиха. А актеры, стараясь прочитать выразительно, делают неуместные паузы, меняют ритм и тем самым безжалостно разрушают мелодичность.

– Абсолютно согласна. А мне нравится, как вы говорите, как фразы строите. Люблю правильную речь!

Они гуляли, пока не заморосил дождь. При прощании Клава записала номер его телефона. Давать свой она почему-то не захотела.

Прошел день, другой. Клава не звонила. Игорь не особенно расстраивался. Как женщина она была не в его вкусе.

Неожиданно она явилась в шахматный клуб. Клава была нарядно одета. В ушах – красивые и, видимо, дорогие сережки.

– Шахматам меня научите? – сказала она с улыбкой.

Ни способностей, ни интереса к шахматам у нее не оказалось. Но Клава продолжала приходить в клуб. Стала звонить Игорю домой.

Однажды они остались в клубе одни. Клава вдруг схватила его руку, поднесла к губам и дважды поцеловала. Потом отпустила руку и тихо сказала:

– Я тебя люблю.

На следующий день он пришел к ней домой. У них загорелась любовь.

Тщеславие Игоря тешила мысль, что его любит поэтесса.

Во время его третьего визита зазвонил телефон в коридоре. Клава взяла трубку. Говорил твердый и властный мужской голос. Слов Игорь расслышать не мог.

– Да… Сделаю… – покорно отвечала Клава. – Да, Глебушка…

У Игоря заколотилось сердце. Его охватила жгучая ревность.

Клава положила трубку и вернулась.

– Это муж звонил.

Подчиняясь каким-то своим законам, ревность сразу утихла. Но теперь его мучило другое чувство. Уже уходя, он мрачно произнес:

– Я не знал, что ты замужем. Я не могу чужую семью разрушать. Мы должны расстаться.

Клава несколько секунд молча смотрела на него. Словно не верила, что он говорит серьезно. Потом желчно рассмеялась.

– Ничего подобного слышать не приходилось. Ты еще скажи, что прелюбодеяние – это грех. Дурачок! А мне это даже нравиться. Теперь я тебя даже больше люблю… Пойми, мы с ним давно только формально муж и жена. Просто живем в одной квартире. У него есть любовница. Он не особенно это и скрывает. А у меня есть ты. – Она вдруг притянула его к себе и горячо поцеловала. – Угадай, за что я тебя полюбила? Не знаешь? За чистоту души!

Клава его убедила. Все осталось по-прежнему. Только теперь Игорь, отправляясь к ней, чувствовал себя преступником. Унизителен был страх, что муж может застать их врасплох. Возможно, ему придется убегать. Никогда он ни от кого не убегал. Даже во сне. С юности ему время от времени снился один и тот же кошмар. Его преследуют, хотят убить. Единственное спасение – бегство. А он бежать не может: гордость не позволяет.

Так прошел месяц.

Игорь закончил читать отцу «Дерсу Узала». Ни одну книгу не слушал Лунин с таким волнением. Всей душой сопереживал он главным героям романа. Когда Игорь дочитал до убийства Дерсу хунхузами, отец заплакал. Уходя на работу, Игорь оставил его задумчивым и печальным. А вернувшись, с удивлением заметил, что тот в хорошем настроении, оживлен.

– Клава звонила, – сказал Лунин. – Мы с ней долго говорили. Хорошая женщина. Воспитанная, интеллигентная, умная. Вот она тебя достойна. – Игорь промолчал. Он никогда не говорил с отцом на такие темы. Лунин  задумчиво добавил: – Клава… Красивое имя.

Он вспомнил другую Клаву. Жива ли она? Вряд ли. Скорее всего, погибла в лагере. А может, и выжила. Живет где-нибудь и вспоминает о нем. Может быть, по-прежнему его любит. С удивительной ясностью всплыла в памяти их последняя встреча. Лунин мог забыть, что включил газовую горелку, но события далекого прошлого помнил отлично. Он размечтался. Представил себе, что каким-то чудом они встречаются. Женятся. Живут остаток жизни вместе, даря друг другу душевную теплоту.

Через час Игорь пришел к Клаве. Она была непривычно молчалива. Зеленые глаза, обычно такие живые и задорные, смотрели серьезно и грустно.

– Тебя что-то тревожит? – спросил Игорь.

– Я о нас с тобой думаю, Игорек. Сегодня Глеб объявил, что мы переезжаем в Самару. Родня у него там. Он всегда все сам решает, со мной не советуется. Значит, придется мне с ним уезжать. Должна же я где-то жить!

– Почему нельзя жить у нас?

– Втроем в одной комнате? Это что же за жизнь у нас будет? Нет, это невозможно… Есть один выход…– Она замолчала. Как будто не решалась сказать то, что хотела. Затем быстро, словно боясь, что он ее прервет, произнесла: – Твоего папу можно в дом престарелых устроить. У меня там знакомая работает. Она обеспечит ему хороший уход. И мы будем часто его навещать… Тогда я тут же разведусь и к тебе перееду.

– Я никогда так не сделаю, Клава, – холодно сказал он.

Игорь продолжал ее любить, но уважать перестал.

Клава кивнула головой.

– Я на другой ответ и не надеялась.

– Разведитесь и поделите квартиру.

– Как это?

– Поменяйте вашу двухкомнатную на две однокомнатные. Одна – ему, другая – тебе.

– Как ты быстро все сосчитал, шахматист. Знаешь, какая это длинная история. А Глеб торопится. Ему там классную работу обещают. А главное: он хочет нашу квартиру – вернее, его; это его квартира – продать, а в Самаре купить однокомнатную. А по-другому у него не получится: В России жилье дороже. Нет, он на это никогда не пойдет.

Минуты две они молча сидели на диване. Друг на друга не смотрели. У обоих был обиженный вид. Потом Игорь ушел.

Они продолжали встречаться. Но какая-то трещина образовалась между ними.

Через месяц Клава с мужем уехали.

9

– Газовики приехали. Что-то ремонтируют. Так что ты сегодня газ ни в коем случае не зажигай! – строго говорил Игорь, наливая  суп  в  термос  для  первых  блюд.
– Зажжешь – и забудешь. Как тогда. – Несколько дней назад, когда Игорь был на работе, Лунин решил поджарить гренки. Игорь не разрешал ему пользоваться газовой плитой, но Лунин нарушил запрет. Он незаметно задремал, и гренки сгорели. Даже пластиковая рукоятка сковородки обуглилась. Когда Игорь пришел из клуба, в квартире стоял чад. – А они газ отключат, – огонь погаснет – потом снова включат, и газ пойдет. Горячий чай у тебе есть, горячий суп есть.

Наполнив термосы, он ушел на работу.

Сегодня заканчивался квалификационный турнир. Игорь и участвовал в нем, и судил его. Строго говоря, это было нарушением, но ни директор клуба Требушной, ни участники не возражали. Одновременно он выполнял работу инструктора: выдавал шахматы, принимал оплату. Игорю приходилось все время отрываться от игры, но он к этому уже привык.
Один раз кто-то за его спиной с завистью и желчной иронией произнес вполголоса:

– Неплохо устроился: на работе играет!

В последнем туре Игорь выиграл и занял первое место. Домой возвращался в хорошем настроении. Думал об этой партии, вспоминал, как он сначала позиционно переиграл соперника, сильного кандидата, а потом провел матовую атаку с жертвой ладьи. От этих приятных мыслей его отвлек слабый запах газа. Он уже поднимался по лестнице. Охваченный недобрым предчувствием, он вбежал на свой этаж, распахнул дверь. Квартира была наполнена газом. Он бросился на кухню. Одна горелка была включена, но не зажжена. На соседней, выключенной, стояла пустая сковородка. Он выключил горелку, открыл форточку. Кинулся в зал. Отец лежал на диване, свернувшись калачиком. Он был мертв.

– Папа! – закричал Игорь и стал трясти его плечо. Он не мог поверить в то, что отца больше нет. Не хотел верить.

Требушной организовал в клубе сбор пожертвований на похороны. Жильцы дома тоже помогли. Лунина похоронили на христианском кладбище в предгорьях.

Это страшное горе обрушилось на Игоря внезапно. Умом он понимал, что отец когда-нибудь умрет, но представить себе этого не мог.

Он любил отца. Всегда любил.

Один он остался на земле. Только теперь Игорь узнал, что такое одиночество.

Работу в клубе Игорь выполнял машинально, как робот. Придя домой, начинал ходить из угла в угол. Мог всю ночь так проходить. Если ложился, то свет не выключал. Темнота его теперь пугала. Ходил и думал, думал… И чем больше думал, тем сильнее чувствовал свою вину. Не получал отец от него сердечной теплоты. Годами – ни одного ласкового слова, ни одного заботливого взгляда. А ведь старики так нуждаются в этом! Отец наверняка думал, что обременяет сына. Как он, наверно, страдал от таких мыслей. Последнее время он даже забыл о своем плане дожить до девяноста лет, перестал соблюдать свои правила.
А ведь хотел Игорь как-то пошутить: «Тебе ни в коем случае нельзя умирать. Мне тогда придется коммунальные услуги без ветеранской скидки оплачивать». Почему он так и не произнес эту незамысловатую шутку?

Часами шагал он по проложенному маршруту – от прихожей до журнального столика и обратно. Думал об отце.

Стремление к благородному и высокому, постоянная готовность и даже потребность восхищаться  благородным и высоким – вот что ценил Игорь в отце больше всего. И вот за что, наверное, его так любили женщины.

Два месяца назад Игорь прочитал воспоминания Тамары Петкевич, узницы ГУЛАГа. В лагере она познакомилась с режиссером Гавронским,  талантливым, умным, глубоко порядочным человеком. В книге она приводит выдержки из его писем к ней. Игорь вспомнил один отрывок. Он взял  книгу, нашел это место. «Творческое воплощение, фиксация, оформление своих чувств и переживаний – это конкретная сторона, не всегда обязательная, – писал Гавронский. –  Ведь можем же мы себе представить Бетховена, не умеющего писать музыки. Гениальность его была бы нам незнакома, но сам по себе как личность великой потенциальной энергии он был бы тем же самым Бетховеном, только без способности разрядки и поэтому гораздо более несчастным... Когда человек не умеет быть творцом, не владеет конкретным мастерством, но живет всей полнотой