Идеал недостижим

творческой жизни, он как личность ничем не отличается от активного творца. Мы встречаем людей, поражающих нас своими душевными, моральными, интеллектуальными способностями, но не снабженных  даром их осуществить…»

Все это можно было бы сказать и об отце! Игорь вспомнил, как он восклицал чуть ли не с отчаянием: «Эх, почему у меня нет литературного дара! Не могу я свои чувства передать!»

Умер отец, и уже никто никогда не узнает, какая у него была великая душа.

Позвонил главный редактор «Литературного Кыргызстана» и сообщил:

– Ваше произведение будет напечатано в ближайшем номере. Спасибо за хорошую, добрую повесть.

Неделю назад он ощутил бы великое счастье. А теперь лишь подумал: «Не дожил отец до этого. Как бы он радовался! Как бы мной гордился!»

Пришла Жыпара. Узнав о смерти Лунина, она разрыдалась. Жыпара зашла отдать долг. Она все рассказала Игорю. Деньги Лунина помогли. Заявление на Урмата не написали.

– Оставь деньги себе, Жыпара, – сказал Игорь. – Ты же у отца занимала, а не у меня.

– Да? – Несколько секунд в ней шла борьба. Потом Жыпара решительно протянула деньги Игорю. – Возьми-возьми. Если Вадим Александрович нас сейчас слышит, он меня не одобрит.
Игорь взял деньги.

Однажды он пошел на работу мимо контейнеров. И вновь столкнулся с  бездомным, вдохновившим его на написание повести. Тот уже не пытался сохранить достоинство. Вид у него был жалкий, пришибленный. Бомж еле передвигал ноги. Подошва одного ботинка наполовину отвалилась и глухо шлепала по земле. Его вела под руку страшная женщина. Грязные лохматые волосы почти скрывали ее испитое и избитое синюшное лицо, заплывшие глаза. Но голову она держала высоко. Оба были в зловонном отрепье. Женщина, не отрываясь, смотрела на Игоря.

– Не узнаешь? – спросила она пропитым и пьяным голосом, когда они поравнялись. Женщина шепелявила: зубов у нее осталось мало.

Игорь стал как вкопанный.

Это была Варя!

– Плохо человеку. Опохмелиться ему надо, – продолжала она отчужденным, чуть ли не враждебным тоном. – Может, дашь на бутылку? По старой памяти…

Варя криво усмехнулась. Она словно любовалась произведенным впечатлением.

Игорь отдал ей все деньги, какие у него были, – на несколько бутылок – и поспешно ушел.

«А ведь отец-то был прав! – подумал он. – Зря я на него злился».

В клубе, немного придя в себя, Игорь  задал себе неприятный вопрос. Почему он не пригласил Варю домой? Конечно, на этой чужой и  отталкивающей женщине, так мало напоминающей прежнюю Варю, он не женится, но предложить ей пожить  временно  у него, помочь ей устроить свою жизнь он был обязан. К Варе он тоже проявил бездушие! После работы Игорь пошел к контейнерам с твердым намерением позвать ее к себе. А если она попросит взять и того бомжа? К этому Игорь совершенно не был готов. Нет, вряд ли. Постесняется. Он даже допускал возможность, что она и сама откажется жить у него. И в глубине души надеялся на это. Несмотря на слабость от бесконечных ночных хождений по комнате, шагал он быстро. Словно боялся передумать.

Бомжей не было.

Этой ночью он не спал ни минуты. На следующий день, подавив сильное желание избрать обычный путь, он опять пошел мимо мусорных контейнеров.  И никого не встретил.

Дорогу на работу и с работы Игорь проделал с трудом. Надо было что-то делать с бессонницей. Вечером он решил принять снотворное. Первый раз в жизни. Достал из шкафчика на стене пластмассовую коробочку. Снотворное он держал в ней. Иногда, когда у отца не было сна, давал ему одну таблетку. К лекарствам он отца не допускал, боялся, что тот что-нибудь перепутает. Коробочка оказалась пустой. Это было  очень странно. За день до смерти отца Игорь проверил, достаточно ли осталось снотворного. В коробочке было четыре таблетки. Он это прекрасно помнил.

Вдруг пришла ужасная мысль. А если отец покончил с собой? Четыре таблетки не убили бы, но он мог принять их, потом пустить газ, лечь и уснуть. Возможно, решение пришло не сразу. Может, отец действительно хотел поджарить гренки, достал сковородку… И тут вспомнил его слова о включенной, но не зажженной горелке! И решился…

Игорь узнал у домкома, что газовики тогда газ не отключали. Они были не при чем. Его предположение превращалось в уверенность.

За неделю до гибели отец переменился. Это произошло в воскресенье. Как всегда в этот день, на ужин были пельмени. Игорь покупал их в магазине. Отец с удовольствием поел, поблагодарил и неожиданно спросил:

– А почему Клава не звонит?

Спросил  доброжелательно и деликатно. Игорь ответил не сразу.

– Она переехала в Россию! – резко и как будто с упреком сказал он. Это получилось непроизвольно, он не хотел говорить таким тоном. Какое-то подспудное раздражение прорвалось. Сказалось, наверно, и то, что он играл в турнире, боролся за лидерство, нервы были напряжены.

Отец переменился в лице. Сник. Долго сидел на диване, опустил голову. О чем-то думал.

А через час из Самары позвонила Клава. Первый раз после отъезда. Если бы Игорь верил в мистику, он обязательно связал бы ее звонок с вопросом отца.

– Я соскучилась, Игорек, – грустно говорила Клава. – Все время о тебе думаю. Если бы ты жил один, все бы бросила и к тебе приехала! Люблю я тебя.

Слышимость была прекрасная. Телефон стоял на журнальном столике возле дивана отца, и тот, несомненно, все расслышал.

Больше Клава не звонила. После смерти отца Игорь ждал ее звонка. Сам он позвонить не мог, не знал номера. Ее приезд смягчил бы его горе.

Тот звонок произвел на отца тяжелейшее впечатление. В нем словно что-то сломалось. Никогда прежде Игорь его таким не видел. Он стал вялым, апатичным. Почти не разговаривал. Погрузился в себя.

В то воскресенье отец, несомненно, уверился в том, что он мешает Игорю создать семью, продолжить род. Жить мешает. Что Игорь ждет не дождется его смерти. Тогда и появились, очевидно, мысли о суициде. Не хотел больше мешать.

Как тяжело, наверное, умирать с мыслью, что никто из живых не вспомнит о тебе с любовью.

Гренки сгорели через два дня. Видимо, отцу уже было все рано, он уже не прислушивался к наставлениям. Игорь пришел тогда домой мрачным и взвинченным. Он как раз потерпел обидное поражение: в совершенно выигранной позиции зевнул фигуру.  Увидал черные гренки и взорвался. Впервые накричал на отца.

Тот лег на диван, отвернулся к стене, свернулся калачиком, и Игорь услышал тихие странные звуки, что-то среднее между постаныванием и поскуливанием. Наверно, в этот момент душевная боль отца была непереносимой.

Это он, Игорь, довел его до самоубийства! В пытку превратил он последние годы отца.
Чувство вины мучило, жгло…

Он всегда считал себя хорошим человеком. Таким Игоря считали, очевидно, и те, кто был близко с ним знаком. Они уважали его, любили. Знали бы они, что он за чудовище!

Невозможно было жить с такими мыслями.

Он повесился.