Шепот седого Рейна

сдался королю в плен. Говорят, – брат голландец хмыкнул, – что он был так очарован нашим Карлом der Große, что сразу принял крещение. А я думаю, что герцог всего лишь разочаровался в боге войны Ирмине, который не оправдал возложенных на него ожиданий.
Брат голландец спрятал усмешку, а Евтихий посмотрел на бревенчатую церковь. Как раз сейчас её дверь со скрипом отворилась.
– Здесь, – стал понимать Евтихий, – на этом самом месте ранее стоял Ирминсул?
– Да, – брат голландец кивнул. – Святилище бога Ирмина, крупнейшее во всей Саксонии. Когда der König Karl завоёвывал саксов, то первый удар он нанёс именно сюда. О, это было величественное зрелище! – брат голландец насухо вытирал руки. – Впереди шло духовенство со святыми дарами, аббаты несли кресты и святые мощи, за ними шли дровосеки с топорами, чтобы рубить священное дерево Ирмина, а позади, укрепляя их дух, шла многотысячная армия короля Карла. Двадцать восемь лет тому назад…
– Иными словами, – заключил Евтихий, – эту войну здесь помнит каждый селянин.
– Вот-вот, а ты именем короля Карла пытаешься их убедить, что несёшь им закон и справедливость. Смотри-ка, к нам пожаловал гость, – брат голландец быстро закончил разговор. К ним пробирался некий селянин, а стражники Видукинда задержали его и не пускали ближе.
Селянин уверял, что знает кое-что важное. Он был в одной холщовой рубашке, подпоясанной верёвкой, и босиком. Через плечо он держал пастушеский кнут.
– Скажу только посланцу, который говорит не по-нашему. Раз он говорит не по-нашему, то, стало быть, его никто не поймёт и он меня не выдаст! – у селянина была потрясающая логика.
Евтихий, не сдерживая улыбки, подошёл к нему.
– За лесом, где под горой пасут коров, живёт пастух Петер, – сообщил селянин вполголоса.
– Да что ты говоришь? – не сдержался Евтихий. – Пастух живёт там, где пасут коров? Потрясающе.
Селянин оскорбился:
– Под горою, ну я же говорю: под горою, – он силился что-то показать на пальцах. – Он жил, он был там – под горою. Ну, под горой, под холмом, – он злился, что Евтихий его не понимает, – ну, в подземелье же, у короля эльфов.
Евтихий вопросительно поднял бровь. Селянин горячился:
– Пастух Петер невесть откуда пришёл, и по-здешнему говорит плохо, порядков и обычаев не знает. А вот когда пьёт, тогда спьяну говорит не по-нашему и говорит, будто бы он… – селянин вытаращил глаза и судорожно вцепился в свой кнут, – будто бы он всё-всё знает, что было аж двести лет назад!
– Как же ты его понимаешь, милейший, если спьяну он говорит не по-нашему? – Евтихий прищурил глаза.
У селянина вытянулось лицо. Он резко повернулся и ушёл, бормоча саксонские ругательства.
– «Нет в мире справедливости, никто даже не выслушает!» – Евтихий чутьём перевёл его бормотания.
Он переглянулся с братом голландцем, а тот философски наморщил лоб и вздохнул:
– Поздравляю, герр королевский посланец. Вот тебе и первый донос местного пастуха на пришельца, переманивающего его заработок. Что? Намерен реагировать?


8.
«Говорят, Ольховый король, он же Лесной царь, является в клочьях тумана и в ветре, колышущем ветки деревьев. Говорят, этот злой дух похищает детей и удерживает их в чаще леса… Это не правда».
(Предание о Лесном царе. Путевая книга «Летучего»).

Стемнело. Лес, на который указал завистливый пастух, оказался больше, чем предполагали. Из-за этого они не успели пройти его засветло. Собрались тучи, и к вечеру лес потемнел. Проводник то и дело вскидывал голову, глядел сквозь ветки на тучи – ждал дождя.
– Угораздило же вас, meinen Herren, – проводник глухо ворчал, а когда сверкала вдалеке молния, то вздрагивал.
Его наняли в эресбургской деревне. Евтихий настоял, что необходимо посмотреть на пастуха-чужака. Чем он так странен? Евтихий позвал с собою только брата голландца, но брат ломбардец вдруг тоже потянулся за ними. А зря, он как раз всех и задерживал. Снова сверкнула молния. Проводник, явно храбрясь, натужно пошутил:
– Молния-то похожа на руну «Sieg» – это к победе, – он как-то кривенько усмехнулся. – А была бы похожа на руну «Tod» – это хуже, это к смерти.
– Вот это, дорогой сын мой, – пробормотал во тьме брат голландец, – чистой воды кощунство. Потому как руна «Tod» похожа на христианский крест. А крест в небесах – это, сам понимаешь, знамение славы.
– Да я что, я же по неразумию, – отвернулся проводник, а спиной передёрнулся, весь трясясь от страха.
Ветки цеплялись за их одежды. Евтихий пока ещё видел тропу, а их проводник уже беспомощно озирался. Пробираясь, они вспугнули птицу. Та с шорохом пронеслась над их головами с дерева на дерево.
– Тьфу, понесло же вас через лес, meinen Herren, на ночь глядя, – не выдержал проводник. – Луны-то и той нет – темнотища.
– Новолуние, – коротко заметил Евтихий. – Луна как бы затенена, её не видно.
– Сговорились вы, что ли, герры посланцы… Один крестом посерёд неба страшит, другой тёмной луной пугает, – проводник съёжился. – Страх один идти с вами-то.
С запада потянул ветер, деревья вдруг зашумели и полегли. Вихрь сорвал капюшон с брата голландца. Проводник пригнулся, припал к самой земле. Пролетели стороной – или просто померещились во тьме – клочья тумана.
– Это его, его всё доченьки, – зашептал проводник перепугано, – доченьки самого des Erlkönigs. В такую вот ночку ольховый король-то и нападает, и губит. Вон у моего свояка так вот дитя и пропало… – проводник замолчал, прислушиваясь к завыванию ветра.
– Как – так? – быстро спросил Евтихий.
Проводник аж остановился посреди леса на тропке.
– Ребёнка-то свояк через лес вёз. А вот также ночь, вихрь налетел. А дитяти тому всё блазнится, что Лесной царь его к себе манит. То сокровища кажет, то дочерей из тумана подсылает. У ребёночка-то жар, бредит уже. Так и доехали. А дитя в дороге-то и померло. А ведь всё жалобил отца по пути: «Mein Vater, mein Vater», – всё причитал.
– Ну, полно вам! – брат ломбардец, идя позади всех, потерял терпение. – Вы ещё и встали тут посреди леса. Пойдёмте же! Дошли бы уже давно…
Первым, снова накинув капюшон, зашагал брат голландец. Евтихий быстро нагнал его. Ветер скоро утих, гроза прошла где-то южнее.
– Брат, а что за страна – Голландия? – Евтихий нарочно порвал тишину.
– Holland, – бросил на ходу брат голландец. – Деревянная страна это значит. Там, где Рейн впадает в море и где рядом живут моряки-фризы.
– Деревянная? – подхватил Евтихий. – Слышите, почтенные? Нам ли бояться деревьев в лесу, когда с нами брат из Деревянной страны.
Брат голландец хмыкнул, но не обернулся. Лес поредел, и лесная тропа спустилась в долину. На её склоне лежало пастбище, а рядом с лесом торчала деревенька. Пять-семь домишек, не более.
– У первого дома над дверью висит пастушеский кнут, – разглядел Евтихий. – Вон, на крюке, свёрнутый кольцами.
– А ещё тут где-то пастушеская собака, – брат ломбардец поудобнее перехватил подобранную в лесу палку. Проводник спрятался за его спину.
Возле дома пастуха пёс действительно рявкнул и заворчал, но затих, словно кто-то удерживал его, прячась в темноте.
– Странно, – брат голландец вглядывался в темноту.
Евтихий стукнул в маленькое слюдяное оконце:
– Это ли дом доброго пастуха Петера? – выкрикнул он, подражая вульгарной латыни.
Дверь резко распахнулась, точно их давно ждали. С лучиной в руке выскочил хозяин, как ни странно, одетый среди ночи, и громко заговорил по-саксонски. Так громко, точно старался, чтобы его услышали где-то далеко и в темноте.
Евтихий разобрал только «guten Nacht», «meinen Herren» и «warum ihr kam?». Брат голландец сделал Евтихию какие-то знаки.
– Говор, – быстро прошептал аббат. – Какой-то нелепый, нездешний говор. Так говорят в моей стране, но… только старики в глухих деревнях.
– Старообразно? – понял Евтихий и обернулся к пастуху: – Добрый человек, про тебя говорят, что ты – чужеземец. Так ли?
Пастух кое-как перешёл на грубую латынь:
– Да-да, здесь чужой. Издалека, – он высоко поднял тлеющую лучину и оглядел четверых пришельцев. – Вы четверо есть missia? Так. Миссия короля, des Königs?
– Четверо, – Евтихий осторожно кивнул. Пастуха кто-то предупредил, но за четвёртого посланца он принял проводника. – А откуда ты сам, добрый человек? И давно ли сюда пришёл?
– О да, издалека, – повторил пастух. – Давно пришёл. Сугубо давно: тому лет двадцать.
– Ты плохо говоришь по-здешнему, – Евтихий с сомнением покачал головой. – Говорят, ты не знаешь местных обычаев. Кто же ты сам? Ответь королевским посланцам!
Пастух Петер помялся с ноги на ногу и так низко опустил лучину, что его лица не стало видно. Превозмогая себя, он выдохнул:
– Я был моряк, благородные герры, – его голос прозвучал хрипло. – Я это знаю и помню.
– Что значит «знаю и помню»? – Евтихий недоумевал. – Ты хочешь сказать, что откуда ты пришёл в эти края, ты совсем не помнишь?
Опять в темноте забрехала собака и смолкла, будто кто-то удержал её за цепь или ошейник. Пастух беспокойно глянул в ту сторону.
– Кто там у тебя? – резко спросил Евтихий.
– Да, я совсем не помню, откуда я пришёл и где я родился! – быстро ответил пастух, но не на тот вопрос.
– Допустим, – уступил Евтихий. – Но ведь ты – пастух Петер?
– Да? Меня так зовут. Здесь, – признался пастух. – Меня опоили, это я помню, они чем-то меня опоили, – он зачастил, торопясь и отвлекая внимание. – Это всё они. Посланец меня понимает?
Евтихий напрягся:
– Ну, назови их.
– Их не называют. Гномы, цверги, лесные карлы.
– Может быть, чёрные эльфы? – подсказал брат голландец.
– Да-да, они, – пастух с готовностью закивал и зачастил торопливо: – Я пас коров на склоне горы, а они под той горой играли в шары. О, добрые люди, не подумайте, что я как-то их вызывал или выманивал, нет, я не знаюсь с нечистой силой. На них были красные шапки, красные кафтаны и… они подали мне волшебный напиток. Я хотел пить. Я выпил, и я упал. Без сознания. Много лет. Ушло очень много лет. Долгий сон. Я проснулся – и нет никого. А помню лишь то, что сказал. Добрые люди…
Евтихий понимающе кивал, но сжимал губы в тонкую нитку. Потом вдруг взял пастуха за плечо и, поднажав, впихнул его в дом. Сам вошёл следом.
– Петер, я знаю эту старую песню. Эльфы – это природные духи, игра в шары – это гроза с громом и градом. Волшебное вино – это осенний дождь, а долгий сон – это зима. Всё складно. Но только один ты, пастух либо моряк, в эту песню не вписываешься. Петер, ты поёшь с чужого голоса. Ну-ка, кто тебе подсказал вот так запутать меня, если я вдруг стану расспрашивать?
Пастух не понял ни слова. Он просто замер столбом, и Евтихий смог разглядеть черты его лица. Пастух был не молод, на лбу лежали морщины, а от уголков губ к носу бежали борозды.
– Но я же, – Петер вдруг посмотрел Евтихию в глаза, – я же так и не встретил более мою семью. Веришь? Я уснул, и я спал. И я не узнал моей страны. Потому что день за днём много лет, – Петер запнулся и замолчал.
– Так-так, – вслушивался Евтихий. – Повтори: ты был моряк или ты пас коров? – сейчас он не ловил Петера на слове, напротив, он помогал ему выпутаться.
– Пастух. Я был просто пастух. А с корабля меня списали. Это было давно, – заверял Петер.
В углу под дверью стояли сапоги и котомка с сушёными сухарями. За час до этого Петер-пастух явно собирался в дорогу.
– Тебя опять позвали в моряки? – кивнул на вещи Евтихий. – Что, снова не помнишь? Это под горою в стране