Шепот седого Рейна

варваров и язычников?
– Выходит папа Стефан знал из исповеди Тангейзера, где прячется Агасфер, – наступал Евтихий, – и был готов отлучить Карла от Церкви за то, что…
– Хе-хе! Воистину, а что же мог подумать бедный папа Стефан, – перебил брат ломбардец, – когда франкский король внезапно вторгся в Саксонию, захватил Эресбург и разорил Ирминсул! Не иначе всё это для того, чтобы пленить Прорицателя и выведать у него тайны! Кто владеет грядущим – владеет и настоящим! Но бедный папа Стефан скоро умер.
– С новым папой Адрианом король заключил соглашение?
Брат ломбардец закатил глаза:
– Владыки Запада пришли к пониманию. Взаимная лояльность им выгодна. Лучше сообща владеть тайной Скитальца, а заодно и всем христианским миром. Папе – власть духовная, королю – мирская.
Ветер тихо развеивал остывающую золу и обнажал несгоревшие руны. Руны, наверное, складывались в тайные слова. Евтихий пнул их ногой – слова разлетелись.
– Я это понимаю, – сказал Евтихий. – Но создавшуюся гармонию разрушило восстание сакса Видукинда. Потому как разбитый сакс Видукинд скрылся у бывшего владельца Ирминсула и этим встревожил короля и папу. Когда тайну знают более двух, то это уже не тайна, а общественное достояние, – Евтихий позволил себе усмехнуться.
Брат ломбардец сделал непонимающие глаза:
– О чём ты? С Видукиндом тоже пришли к пониманию, он стал крестником короля Карла. А гармонию нарушил Адельхиз, сын Дизедерия, когда явился с Агасфером и греческим флотом. Это означало, что тайна стала известна и на Востоке! То есть у нас, Евтихий, у нас, в Константинополе.
Брат ломбардец красноречиво замолчал. Молчание брата ломбардца настойчиво предписывало Евтихию стать лояльным к патрицию Никифору Генику. Евтихий не отвечал.
– Вот, скажем, папа Лев Третий, – осторожненько выговорил брат ломбардец, – он слишком много узнал об Агасфере из бумаг покойного папы Адриана. Ай-яй-яй. Это чуть не стоило ему жизни. Папу Льва не хотели посвящать в эту тайну. Ты понимаешь? Родственники папы Адриана выбили ему все зубы, – брат ломбардец закатил глаза к небу.
Евтихий молчал, и брат ломбардец продолжил:
– Папа Лев не враг грекам. Он просил тебя встретить Гадателя и узнать имя будущего императора? Так и скажи ему, что это имя – Никифор. Договор владык мира можно и переиграть, смотри: папе – весь запад, императору – весь восток. А короли франков… они же приходят и уходят.
Снова в лесу крикнула птица, как будто кто-то хихикал и потирал руки.
– Так что мне передать патрицию Никифору Генику? – брат ломбардец подмигивал.
Евтихий подошёл ближе, тяжело вздохнул и сказал аббату на ухо:
– Передай этой плачущей лисице… – и он добавил несколько площадных и армейских выражений на родном греческом языке.
Брат ломбардец разочарованно скривил губы, а в лесу закричала-захохотала над ним птица иволга.

15.
«Рип ван Винкль – добрый обыватель, герой новеллы Вашингтона Ирвинга, проспавший долгие годы после встречи с загадочными незнакомцами. Сюжет пришёл из рассказа немецкого романтика Найтингеля «Питер Клаус-пастух», а ранее был известен по германской народной сказке «Карл Катц», где героя на сто лет усыпили игравшие в шары гномы… Всё было не так».
(Легенда о проспавшем сто лет человеке. Путевая книга «Летучего»).

Евтихий ночевал в деревне у саксов. Близился рассвет. В мутное, затянутое пузырём окошко светила луна, до новолуния оставалось дня три-четыре. Рано поднявшись, Евтихий рассматривал стареющий месяц и в раздумье смыкал и размыкал пальцы.
В дверь заколотили, потом во дворе и сразу вслед за этим в сенях закричали, бранясь по-саксонски. Пришедшего вытолкнули из сеней во двор. Вбежал один из слуг герцога Видукинда и на скверной латыни кое-как передал, что к герру миланцу явился деревенский пастух.
– Петер? – Евтихий без промедления вышел.
Пастух Петер-Рип стоял у самого порога и переминался с одной босой ноги на другую. Рип тяжело дышал, и луна высвечивала на его лице бисеринки пота. Рукою он вытирал себе лоб.
– Так ты ли это набольший посланник Карла-короля? – всё-таки, в его речи было что-то до причуды старообразное, теперь так не говорят.
Евтихий молча кивнул, соглашаясь.
– И ты ли это посланник римского его святейшества папы? – уточнял пастух Рип. Всё это, видимо, очень его беспокоило.
– Да, это я. Говори, что случилось.
– Так ты ли это к тому же посланник самого императора? – Рип скомкал на груди рубашку и с надеждой глядел на Евтихия.
– О! – Евтихий выразил удивление. – Уже и так про меня говорят?
Рип бросился ему в ноги и завыл:
– Отпусти мой народ! Слышишь? Отпусти мой народ!
– Как ты сказал? – переспросил Евтихий. – Встань-ка, милейший! Я же не посланник фараона Египта, да и ты, чай, не новый пророк Моисей.
– Отпусти мой народ! – требовал пастух, поднимаясь.
– Твой народ – это кто?
Пастух отшатнулся. Его длинная тень пересекла площадку двора и, ломаясь, вскочила на забор. Рип в свете луны недоумённо разводил руками:
– Как же… Это они. Его люди. Колено Скитальца, его малое племя.
– А, это те, которых он вывез из Египта. Я понял, – Евтихий откинул назад голову.
– Да-да, семь лет минуло, – торопливо закивал Рип. – Семь лет минуло, как он привёз их. А прежде он долго, очень долго плыл за ними по морю. День в один месяц, один день в месяц…
– А ты, старый моряк, затеял, стало быть, увезти их обратно? – наугад спросил Евтихий.
Петер-Рип заметался, рассеяно блуждая глазами по двору.
– Скажи мне, Петер, он добр или зол? Он богомучитель или верный апостол – кто он? Нет, спрошу иначе, – ухватился Евтихий. – Это дар или заклятье – иметь всего один день вместо целого месяца?
Рип страдальчески сморщил лоб и не ответил. Кажется, пот на его лице уже смешивался со слезами.
– Ведь семь целых лет минуло, – повторил он, – пока корабль шёл за ними, и ещё семь лет, пока корабль сюда их вёз. Семь лет они скитаются здесь. Отпусти их, посланник, помоги им! Когда он вёз их, он хотел для них счастья, – лицо пастуха осветилось. – В те дни с ним была Лора! О, мне так жаль, что я не был тогда с нею! Где теперь Лора? Посланник! – он ухватил Евтихия за одежду, что-то от него требуя. – Где Лора, где? Отпусти мой народ. Дай им свободу идти, куда кто захочет.
– Эй, постой, да что ты сейчас говоришь и при чём здесь Лорелея? – Евтихий ничего не мог разглядеть на лице Рипа кроме тени и лунных бликов. – С ней что-то стряслось? Она схвачена Видукиндом? – он ухватил пастуха за шиворот и с силой потряс его.
– Да-да, она поймана, – голова пастуха тряслась из стороны в сторону. – Лора там, где они. Лора там, где народ. Отпусти её, о посланник имеющих власть! – умолял старый пастух.
Евтихий отпихнул его и бросился к лошадям. Он должен прорваться в Эресбургский замок. Люди герцога не посмеют задержать его. Он такой же посланник короля Карла, как и сам Видукинд. Конь нёс его к Эресбургу, а старая луна всё поднималась.
Ночь сверкнула из черноты августовскими звёздами. Стены Эресбурга близились. Луна выхватывала их, высвечивая белизну камня на фоне чёрного неба. Евтихий подстёгивал коня. Копыта скоро застучали по дощатому мосту. Внизу был ров, залитый прогорклой водой, в чернильной воде отражалось лишь абсолютное ничто.
Евтихий, колотя в замковые ворота, выкрикнул:
– In nomine missiae regis!
Его конь ворвался на замковый двор, ворота за ним ещё скрипели, когда Евтихий уже спрыгнул на землю. Стражник что-то крикнул, но остановить не решился. Только факел в его руке осветил тесную площадь.
А после был грохот засовов где-то во мраке. Подвалы замка уводили их всё глубже и глубже. Быстрые шаги гулко перекатывались по каменным сырым переходам. Сполохи огня и чёрные тени метались по стенам и потолку. Впереди вдруг зазвенело железо – то ли это связки ключей, то ли цепи замурованных узников. Донеслись чьи-то голоса – монотонные и удушливо безнадёжные. Холод подвалов умерщвлял всякие чувства.
Скоро явился отблеск второго факела, донеслись шаги. С огнём в руке навстречу Евтихию вышел Видукинд. Вышел один, без сопровождения. Остановился:
– А-а, вот и четвёртый королевский посланник пожаловал. Миссия в сборе. Зайди же, зайди и послушай, что она говорит. Братья аббаты еле успевают за нею записывать. А я всего-то что приказал заковать её в цепи. Для обеспечения, так скажем, следствия и правосудия.
За выступом стены открылся каменный залец под сводчатым потолком. Своды и стены освещал жёлтый огонь, факел чадил с торчащей из стены ржавой скобки. Лора сидела спиною к дверям, руки сложены на коленях, лица не видно. Цепь уползала куда-то под стену за вылезающий камень.
У массивного стола низко склонился и быстро писал брат ломбардец, а брат голландец поднял голову, но встретился с Евтихием глазами и быстро опустил взгляд. Лора однообразно повторяла слово за словом, как будто это вода капля за каплей сочилась на камень:
– Я пришла сама, чтобы принести… чтобы принести своё сердце на покаяние… Да, я пришла сама, чтобы очистить душу, имейте же снисхождение… Я пришла как тан Гейзер. Да, я пришла, как честный Томаш…
– В каком же грехе ты каешься и в каком постыдном преступлении ты сознаёшься? – голос Видукинда прозвучал так сухо и холодно, что Лорелея вздрогнула. Герцог стоял за её спиной, но обернуться она не посмела.
– Mea culpa, – обронила она, – мой грех, confiteor, каюсь. Я продалась Агасферу.
– Кто он? – брат ломбардец тут же поднял глаза от записей, заметил Евтихия, но виду не подал. – Он – Иуда Искариот или иной? Он – добрый апостол или недобрый?
Лорелея растерянно покачала головой:
– Я про это ничего не знаю.
– Как так? Жаль, очень жаль. Хотелось бы знать.
– Повтори то, в чём ты покаялась, – потребовал Видукинд, в три шага он пересёк этот залец и схватил со стола у брата голландца его записи, быстро перечитал их: – Тебя называют Лора-на-Горе – так? – и ты прячешься на утёсе Lureln Ley, а Скиталец дал тебе дар чудотворений – так? – и дар чародейства.
– Да… – покорно выдохнула Лора. – Пусть так. Пусть так, как записано. Я каюсь.
– Следовательно, он дал тебе дар топить в Рейне пловцов и лодочников, подбирающихся к твоему утёсу, – Видукинд потряс в воздухе её показаниями, без меры округляя глаза и выражая на лице благочестивый ужас.
Лора беззвучно мотала головой, но потом с усилием выговорила:
– Так… Но я же пришла на покаяние сама, я только прошу о снисхождении…
– Названный Агасфер подучал тебя, – громче читал Видукинд, – похищать детей саксов и иных обывателей ради вовлечения их в кощунства и святотатства.
– Герцог! – перебил Евтихий. – Остановись, – посоветовал.
Лорелея вздрогнула и быстро обернулась. Она узнала Евтихия. Наверное, она о чём-то молила его без слов, беззвучно. Звякнула её цепь.
– Герцог, – у Евтихия сузились в тонкую нить губы и заострился нос, – Видукинд, остерегись, – предостерёг он. – Только что ты обвинил Лору в колдовстве, чинимом ею на земле саксов. А Падернборнский капитулярий короля Карла «Об области саксов» карает смертью не только за колдовство, но и за ложное в нём обвинение.
Видукинд медленно пропустил воздух сквозь сомкнутые зубы, но перелистал записи и продолжил:
– Lora-in-Ley, – он дёрнул плечом, – верно ли, что Агасфер-Прорицатель, которому ты поклялась служить, подучал тебя и других своих подручных, в