Шепот седого Рейна

Агасфере-Прорицателе.
– Это вечный жид, – коротко обронил Евтихий. – Просто вечный жид.
– Молчи! – предостерёг папа Лев. – Есть два предания, м-да, и одно полностью исключает другое. Первое. Некий богач не дал отдохнуть, либо не дал воды, либо посмел ударить Спасителя нашего Христа, когда Его вели на распятие. «Иди, куда шёл!» – сказал этот богач. «И ты иди вечно», – проклял его Господь. С тех пор тот и бродит по миру до скончания века, – папа Лев оперся ладонями на стол и резко поднялся.
Папа вышел из-за стола и опустился у окна в кресло, чем вынудил Евтихия повернуться лицом к свету.
– Второе, – удовлетворившись, продолжил папа. – Говорят, что Агасфер это привратник судьи или придверник первосвященника. Говорят, он вовсе не оттолкнул, а поддержал под руку, либо дал воды, либо вытер пот с лица осуждённого Спасителя. «Живи, пока Я не приду опять», – сказал Он, а некоторые считают Агасфера самим апостолом Иоанном. Что скажешь?
Римский папа медленно сцепил пальцы – длинные, сухие, узловатые – и внимательно изучал Евтихия видящим глазом. Евтихий разомкнул губы:
– Я бывал в Эфесе, ваше святейшество, где в старости подвизался апостол Иоанн, и даже поклонился его могиле и святым мощам.
– М-да. Ты же грек. Я знаю, я знаю, – папа всё также изучал его. – Стало быть, Агасфер – это не Иоанн, а злодей, проклятый Спасителем за поругание?
– Спаситель не мстит, и Бог поругаем не бывает, – Евтихий выдержал взгляд единственного глаза понтифика.
– Ты верный сын церкви, – зрачок понтифика сверлил иноземца-грека, – и ты опроверг оба церковных предания. Что нам делать? К слову, грек, ты – подданный императрицы Ирины?
Сплетённые пальцы понтифика то сжимались, то разжимались – Евтихий это заметил.
– Я подданный верного императора Ирины. В моём родном языке слово «император» не имеет женского рода. Да, ваше святейшество, Агасфер – это миф, – добавил Евтихий без перехода.
– М-да? – папа римский вдавил руки в подлокотники кресла. – Скитальца Агасфера видели в Египте тринадцать лет назад. Он вышел на тамошнюю еврейскую общину, открылся им и стал покупать корабли у греков. А сразу после этого была война! Ты помнишь? Греческий флот высадился в Италии, чтобы вернуть лангобардский трон принцу Адельхизу, сыну Дезидерия. Ты помнишь ту войну, я спрашиваю? М-да?
Евтихий помнил. В тот год Византия потеряла несколько тысяч бойцов одними лишь пленными, проданными затем в рабство.
– Если бы не мощь защищавшего нас франкского оружия, – вздыхая, протянул папа, – то Рим снова стал бы экзархатом вашей греческой империи…
– Кто же утверждает, что наниматель кораблей – это бессмертный Агасфер? – посмел перебить Евтихий.
– В него стреляли, – понтифик подался вперёд в своём кресле. – Но стрелы будто бы от него отскакивали. А потом нанятые им корабли будто бы исчезли. Просто пропали.
– Моряки часто пропадают в море, – Евтихий не шевелился, не дозволяя понтифику прочесть его мысли по выражению лица.
Папа обессилено откинулся на спинку. Снова сцепил пальцы и помолчал. Наконец выговорил так, будто открывал Евтихию тайну:
– Его видели снова, сын мой. Видели на севере, в стране саксов. Наш добрый король Карл тратит столько сил на обращение этих язычников… А тут приходят горькие вести из Константинополя – твоя царица тяжело больна, её сын свергнут, а чиновники алчно делят наследство. Нет, Агасфер – это не к добру. М-да? Кому достанется престол христианского императора? Если легионерам и родственникам могучего евнуха Аэция, то это – война с Вечным Римом. А если начальнику военных школ Никите Трифилию, то это – томительные ожидания войны в будущем. Как мы можем формировать благоприятные обстоятельства в таких условиях! М-да?
Евтихий не проронил ни слова, не шевельнул на лице ни одним мускулом.
– Ты не желаешь раскрыться! – не выдержал папа. – Слушай же… сын мой, – понтифик сдержал себя. – Разыщи мне этого Прорицателя и Скитальца, будь он хоть вечный жид, хоть сам Иуда, хоть добрый апостол! Излови и… выведай у него имя будущего императора, чтобы мы знали, на что нам рассчитывать. Ты услышал меня, сын мой?
– Да, понтифик. Я услышал тебя, – не покидало чувство, что папа многое не договорил. Евтихий позволил себе качнуть головой, демонстрируя недоверие.
Понтифик протянул ему руку для поцелуя. Грек наскоро тронул губами его перстень и вышел. Выходя, Евтихий полуобернулся. Папа словно следил за ним застывшим невидящим глазом.
…Теперь за ним точно также следил саксонский герцог.
У стен бревенчатого городка распушилась ольха. С реки Рейн тянуло весенней сыростью. Люди герцога садились на лошадей, некоторые прикручивали к сёдлам связки с дорожными вещами.
– Так что же приказал тебе папа – наш господин и отец? – настаивал герцог Видукинд.
Глаза у Видукинда крупные и навыкате, без тени дружелюбия. На герцоге неопределённого цвета шерстяная котта, грубые чёрные гетры и кожаные сапоги. А к котте пришнурованы ярко-синие атласные рукава.
– Понтифик не приказывал, Видукинд, не приказывал, а просил, – Евтихий не повышал голоса. – Просил поехать к Великому Карлу. А сам король скажет всё более обстоятельно.
Видукинд отряхнул перчатки и тоже поднялся в седло.
– Ты доверяй мне, миланец, доверяй, – он посоветовал. – Я знаю Карла как никто другой. Нас с ним… многое связывало в прошлом. Были очень тесные взаимоотношения.
Он зачем-то опустил руку в кошелёк на поясе и вынул из него маленькую дощечку с начертанным знаком.
– Это – руна Raidu, то есть «путь»! Нам пора в дорогу.
Его конь расплясался. Герцог взнуздал его, направляя к дороге, и подколол шпорами. Отряд двинулся в сторону Рейна. На реке серебрилась вода, и ольховый пух ложился на неё как седина.
– А знаешь ли ты, миланец, что der Karl по-германски – мужлан и деревенщина? – неожиданно спросил Видукинд.
С Рейна потянуло холодом. Полетел ольховый пух.

3.
«Жил-был старый мельник. Умирая, он оставил в наследство старшему сыну мельницу, среднему – осла, а младшему – волшебного кота…»
(Зачин старой сказки. Путевая книга «Летучего»).

Стемнело, как только солнце зашло за гору на левой стороне Рейна. Лучи в последний раз высветили заросли можжевельника, что возле дороги. Дорога же тянулась вдоль берега, то приставая к реке, то удаляясь от неё на сотню-другую саженей. Кони брели, опустив головы, позвякивали удилами и мундштуками, а ночлега всё не было. Видукинд  покачивался в седле и дремал, зная, что случай прилечь представится не скоро.
Неожиданно, когда дорога опять сползла к Рейну, послышался скрип колеса и серп молодой луны выхватил в низине у берега водяную мельницу. Герцог тотчас же вскинул голову:
– Вот и приют, – он воспрянул.
Хозяин мельницы метался по двору, суетился, гоняя слуг и угождая гостям. Домишко у мельника был тесным и тёмным, отапливался по-чёрному. На потолке и стенах лежали пятна сажи и копоти.
– Удобно ли быть… удобно ли есть герру герцогу в доме чёрного мельника – des schwarzen Müllers? – заискивал хозяин, расстилая солому прямо на полу поближе к очагу.
В Евтихии он мигом опознал чужеземца и отнёсся к нему с недоверием и почтением:
– Угодно ли герру чужеземцу тоже улечь себя на пол? – мельник с трудом говорил по-латыни, его жуткий выговор с обилием германский оборотов превращал речь в какой-то полуварварский язык.
Герцог, не снимая сапог, улёгся на соломе. Под голову он сунул свёрнутую конскую попону. Эта неприхотливость выдала в нём бывавшего в походах воина. Евтихий тоже опустился на расстеленную солому – когда-то он ночевал даже на голой земле.
Из тёмного угла зыркнул на них другой постоялец мельника. Чужак оскалил зубы и ухмыльнулся в чёрную бороду. Пока он этак оглядывал герцога, тлеющие в очаге угольки отразились в его зрачках.
– Wer ist er? – недовольно бросил Видукинд. – Der schwarze Spielmann – грязный бродяга?
Незнакомец немедленно натянул рогожку, которой он укрывался, на самую бороду, почти до глаз. А мельник услужливо засуетился, перемежая вульгарную латынь с благородной:
– Ой, пусть герр герцог не изволит себя гневать. Он есть работник лодочника. Он есть ночевать у меня по пути в свой дом.
Мельник так ненатурально угождал, что Евтихий приподнялся на локте и стал наблюдать за ним. Герцог тоже не удовлетворился ответом.
– А он крещёный? – спросил Видукинд внушительно, и бродяга закатил глаза, прячась под покрывалом. – Законы Великого Карла карают смертью за уклонение от святого таинства. Встаньте! – герцог поднялся сам и велел встать другим. – Вознесём молитву на сон грядущий! Pater noster, Qui es in caelis…
Чернобородый с готовностью вскочил и, отвернувшись ото всех на восток, принялся читать латинскую молитву. Мельник же явно не знал из «Отче наш…» ни единого слова. Герцог мстительно усмехнулся, хотел прицепиться к нему, но в это время Евтихий, дочитав молитву по-гречески, перекрестился справа налево – по-византийски.
Видукинд округлил и без того крупные глаза, перевёл дух и не стал затевать спора о вере.
Все улеглись. Но герцог вскоре опять пристал к мельнику:
– Эй, развлеки нас перед сном, хозяин! – потребовал он. Мельник поспешно вскочил. – Расскажи какую-нибудь быль или небыль. На твой выбор, давай же.
Изнурённо пробормотав под нос что-то покорное, мельник уселся на чурбан, подперев спину мятыми войлочными сапогами.
– О! Пусть герр герцог изволит слышать волшебную сказку про сапоги. Ну так… Eine schwarze Müller, один бедный мельник умер и оставил старшему сыну в наследство одну мельницу…
– Вот как, – не выдержал Евтихий, он в темноте не сводил с мельника глаз. – Конечно, где ещё начаться волшебной сказке, как не на мельнице. Всё чудесное должно начинаться на мельнице либо в кузнице.
– А? – перепугался мельник, думая, что его в чём-то обвиняют.
– Нет-нет, – Евтихий улыбнулся. – Я говорю, что мельников, кузнецов и травников издавна принимали за колдунов. Всё необычное в баснях должно начинаться с них.
Снова вспыхнул очаг, а из дальнего угла высунулся чёрнобородый постоялец:
– Э-э, нет, чужеземец, ты забыл бардов. А бардов испокон веку держали за гадателей и прорицателей, – чужак сверкнул белыми зубами и затих.
Видукинд не шелохнулся и даже не повернул к нему головы. А Евтихий всмотрелся в чужака, но ничего ему не ответил.
– Осёл! – мельник не выдержал напряжения. – Осёл был оставлен мельником его среднему сыну! А младшему достался волшебный кот. Так этот кот и говорит ему: «Der lieben mein Herr, подари-ка мне сапоги, чтобы мне удобно гулять в них…»
– Какая прелесть, – Евтихий был снисходителен. – Мурлыкающий домашний зверёк как эвфемизм домового гения или духа-хранителя. Сапоги ему нужны для очеловечивания, без них он не сможет проявить среди людей свою магию.
Мельник прикусил язык и испуганно глянул на герцога. Видукинд заворочался и раздражённо махнул рукой:
– Эй, давай другую сказку.
Мельник тоскливо выдохнул:
– Ну, ежели герр герцог не изволит знать, как kleine Kater побеждал лесного людоеда…
Евтихий резко поднялся, от его безмятежности не осталось и следа. А мельник продолжил:
– Eine gute Mutter, одна добрая мать жила возле леса и отправила подросшую дочь в лес к одной старухе. Die gute Mutter дала дочери einen roten Haube, красную накидку на голову…
– А это намного хуже… – выдавил Евтихий.
– Миланец, это ещё почему? –