Шепот седого Рейна

Почти не касаясь волн, корабль пересекал морской залив с востока на запад. Корабль появился из неоткуда, он возник прямо посреди залива и нёсся куда-то вдаль, к самому горизонту. Поднявшееся солнце вызолотило его борта и окрасило розовым светом фигуру его покровительницы, статую der Fräu Holda.
В этот ранний час морскому берегу полагалось оставаться пустым, но эти двое всё же оказались здесь в столь неурочное время. Лицо первого выдавало иноземца, возможно, грека – прямой нос, тёмные глаза, цепкий взгляд. Второй, судя по выговору и суетливо-гибким движениям, мог быть евреем. Этот второй беспокойно разглядывал лёгкий, почти неуловимый корабль под трепещущим парусом.
– Евтихий, Евтихий, – он вытянул шею навстречу ветру. – Смотри же… разве этот корабль не похож… на тот самый?
Евтихий резко обернулся и опустил глаза. Он уже более часа наблюдал корабль, но сдерживал себя и свои эмоции.
– Какой сегодня день, Исаак? – он спросил и немедленно сам же и ответил: – Сегодня новолуние.
Исаак в нетерпении приплясывал:
– Как ты думаешь… он видит нас? – вопрос замер у него горле.
– Видит ли? – Евтихий запнулся. – Видит ли он нас? Не знаю. Нет… я этого не знаю.

1.

История эта началась в городе Медиолане. Город хотя и стоял в тридцати милях от Павии, сердца лангобардского королевства, но тесные улицы позарастали крапивой, с крыш скатывалась солома, а на задворках мычали коровы и хлопали пастушеские кнуты. Речь лангобардов звучала в нём всё реже, а италийская скороговорка давно сократила название города на свой манер – Milano.
В удары пастушеских кнутов вплетался топот сапог франкской городской стражи. Эти заносчивые миланцы, потомки гордых римлян, держат франков за варваров, и это при том, что медиоланского графа им назначает Карл, король франков. Четверть века назад Карл осадил Павию и принудил к бегству повелителя лангобардов Дезидерия, своего тестя. Сказывают, развод с его дочерью едва не стоил Карлу отлучения от Римской церкви…
С дороги поднималась пыль и оседала на стены домов. Франкской городской страже поручили сопроводить иноземца-грека туда, куда он поведёт. А грек повёл их к каменному дому на месте заброшенной римской усадьбы. В доме гнездились филины. Из комнат выскочили одичавшие собаки. По стенам порскнули ящерицы.
– Внизу – винные погреба, а за ними – старые катакомбы. Нам – туда, – у грека лёгкий акцент, но это не режет слух в городе, где на варварской смеси языков говорят потомки римлян, германцев и сирийских переселенцев.
Погреба под усадьбой оказались длинные, почти бесконечные. Эти изнеженные римляне когда-то любили токайские вина. Теперь стены винных хранилищ заросли плесенью, а со сводов капала водица. Франки в полголоса говорили, что грек преследует каких-то еретиков и что медиоланский граф очень к нему расположен.
Путь в катакомбы перегородила дощатая дверь – свет факелов выхватил её струганную желтоватую поверхность.
– Выбивайте, – грек сжимал губы в тонкую нить и прятал руки под греческим плащом. – За дверью никого нет, все давно разбежались.
– In nomine Karoli Magni, regis frankorum et regis langobardorum! – прогремела латынь, язык закона и власти. Старшина городской стражи выполнил формальность, и в дверь ударили топорами.
Полетели щепки, скоро треснули доски и дверь проломилась. Оттесняя франков, иноземец пробрался в пролом и сразу склонился над кем-то, кто связанный лежал у самой стены. Грек приподнял ему голову, потрогал биение жилки на шее и, удовлетворённый, распрямился.
– Франки, он жив и здоров, моя работа выполнена. А переловить разбежавшихся чернокнижников, если таковые здесь были, это не моя забота.
Сзади, в темноте погребов, заохали. Шаркая обувью и задыхаясь, спешил сюда старый еврей. Два франка посторонились, старик вбежал, но споткнулся о доски выбитой двери. Взмахнув руками, он упал подле связанного и затормошил его.
– Комит Евтихий, а что это с ним? Комит Евтихий, – восклицал старик.
– Да живой он, живой. Просто без сознания.
– Ох, комит Евтихий, ох, – старик плакал, утирая слёзы.
Евтихий носком сапога выкатил из тёмного угла на середину шар из белого хрусталя. Шар, видимо, скатился с низкой полки на солому и не разбился. Свет факела утонул в его матовой глубине. Старик-еврей заохал ещё громче, терзая на себе волосы.
– Знаешь ли такую вещицу, старец? Знаешь ли, для чего её используют?
– Ой, только не у нас, нет, не в нашей общине! Это отступники, это неправоверные. Они на таком шаре гадают и выведывают будущее. Ой, горе нам, кто же вправе знать будущее, кроме Самого Создателя – благословенно имя Его! Ой, только здесь, в этой чужой стране, такое могло случиться! Но зачем им мой мальчик, мой бедный племянник?
Евтихий распутал еврейскому юноше руки и краем плаща вытер с его лица пот. Старик суетливо помогал.
– Твой мальчик скоро проснётся, этот сон вызван пьянящими травами. Старик, хрустальный шар символизирует вместилище потусторонних знаний – мёртвую человеческую голову. Кто-то хотел бы иметь не символ, а настоящий череп. Вот, его череп. На блюде с дурманящими травами он мог бы вещать будущее. Полагаю, дурман весьма способствует видениям и прорицаниям.
Старик по-прежнему охал, в стороне переминались франки, а Евтихий протянул руку к топору старшины стражи.
– Друг, одолжи алебарду.
Варварский топор – излюбленное оружие германцев. Евтихий взмахнул им и обрушил его на хрустальный шар. Осколки стекла брызнули по всему погребу. Старик-еврей топтал их ногами и плевал на них, проклиная на своём языке. Евтихий бережно взял старика под локоть:
– В моей работе это уже третий случай за месяц. Некто старательно привлекает внимание властей к ворожеям и гадателям, подстраивая похищения. Старик, никто не найдёт похитителей – этих колдунов их просто нет.
– Нет-нет, они есть, они есть! – испуганно шептал старик. – О, про них знает Всевышний, знает Моисей, знает сам Агасфер-Прорицатель.
Иноземец не ответил, перевёл дух и глянул на стражу:
– Франки, никому здесь не душно? Помогите-ка старцу вынести отрока на воздух!
Юношу подхватили на руки. Обратный путь шёл скорее. Ящерицы уже не так шмыгали из-под ног, видимо все разбежались. На воздухе пленник пришёл в себя. Его встречали соплеменники, испуганные и одновременно радостные. Старик-еврей – старейшина местной общины – мигом уселся на корточки, развернул кусок пергамента и прямо на камне стал выписывать дрожащие буквы, поглядывая снизу вверх и приговаривая:
– Комит Евтихий, потерпи, потерпи на нас, мы люди бедные, сжалься. За твою работу нам нечем заплатить тебе прямо сегодня. Но я выпишу, выпишу тебе расписку – вот, смотри, я уже пишу: «4560-го года по еврейской эре…» Ой, прости, надо иначе: «1553-го года от основания Рима…»
– Добавь ещё, – усмехнулся Евтихий, – что это год 16-го Юбилея. Ведь вечный Рим каждые пол века празднует Юбилей Иисусова Рождества.
Старик вздыхал и записывал слово в слово, вытирая с щеки страдальческую слезу.
– Да Бог с вами, я потерплю, – пообещал Евтихий.
– Мы добропорядочная община, комит, добропорядочная и благочестивая, – старик строго качал головой. – Мы держим слово, мы оказываем услуги миланским и франкским господам, самому римскому папе. Да-да, папа нас любит, и мы любим нашего покровителя папу. Евтихий Медиоланский, тебя зовёт к себе сам папа Лев! Он узнал о тебе благодаря нам, комит Евтихий.
Иноземец с мгновение молчал, собирая и разглаживая на лбу морщины, потом наклонился и выхватил расписку из-под руки старика.
– Ты расплатился со мной, дорогой реббе, – он быстро зашагал прочь, на ходу разрывая пергамент в клочки. – Здоровья тебе и твоему племяннику!

2.
«Папа Лев III – предстоятель Западной церкви с 795 года. Сторонник короля Карла. В 799 году пережил покушение – был жестоко избит родственниками папы-предшественника. Бежал. Вернулся в Рим с помощью войск короля Карла…
Видукинд, герцог Энгернский – ревностный сторонник короля Карла. 45 лет, германец. Выборный герцог вестфальских саксов и саксов-анграриев. В прошлом – вождь крупного восстания против короля Карла…»
(Из путевой книги «Летучего»).

– Итак, ты говоришь, что видел самого римского папу? – голос у герцога сух и невыразителен. – Самого папу римского, господина и отца нашего?
Герцогу Видукинду было на вид сорок с небольшим лет. Он закатывал глаза, когда поминал папу, и так выражал благоговение. Когда же глаза опускались, в них сквозил холод – серый, стальной холод весеннего Рейна.
В верхней Саксонии, близ рейнских верховьев, его люди дожидались Евтихия. Неподалёку стоял бревенчатый городок, и Евтихий должен был, предъявив бумаги папы, присоединиться к людям герцога.
– Здоров ли, – чеканя слоги, тянул допрос герцог-германец, – наш римский отец? – у герцога овальное лицо и стриженные под скобку чёрные волосы, у него большие навыкате глаза и чрезмерно сухая кожа.
– Да, Видукинд, – иноземец стоял прямо и сдержанно рассматривал герцога. – Я видел папу римского.
– А он тебя, – добил герцог третьим вопросом, – видел ли?
Это был правильный вопрос. Вопрос, удостоверяющий, не самозванец ли тот, кто стоит перед ним.
…Папа Лев Третий был болен. Без сомнения болен. Один его глаз время от времени двигался, но был наполовину закрыт тяжёлым веком. Другой, открытый, ничего не видел. Евтихий понял это, когда протянул рекомендательные письма с незрячей, как оказалось, стороны. Папа Лев неловко повернулся и, будто спохватившись, взял его бумаги.
Весь Рим говорил, что понтифика год назад изувечили. Избили прямо здесь, в святом городе на площади Святого Петра. Папа Лев спасся. Зрение к нему на один глаз вернулось, а на другой – нет. Родня умершего папы Адриана бестолково обвиняла Льва во всех грехах – от ереси до блуда и взяток, но путалась в показаниях.
– Так это ты – Евтихий Медиоланский? – папа говорил на певучей латыни, так говорят только природные римляне. – Ты расследуешь козни врагов нашей церкви?
– Я разыскиваю пропавших людей, ваше святейшество. Ко мне обращаются, когда в преступлении подозревают волхвов, поклонников зла или сектантов.
– Почему ты занимаешься этим ремеслом?
– Я занимаюсь им потому, что однажды не смог помочь людям так, как этого хотел.
Понтифик чуть наклонил голову, раскладывая на столе письма и свёртки бумаг. Он понимающе кивал. Потом вскинул лицо и шутя хлопнул ладонью по столу:
– Преследуешь, стало быть, несчастных ворожей и гадалок?
Он посмеялся, а Евтихий счёл нужным промолчать без тени улыбки. Понтифик разгладил письмо и кое-как просмотрел его одним – полуприкрытым – глазом.
– Скажи мне, что такое гадание, а? Проникновение в тайны несбывшегося. А может быть, это власть над будущим?… Нет! – папа сварливо поднял брови. – Это власть над настоящим! Да, многие полагают, что знание грядущего даёт власть уже сегодня. Но я говорю, что подлинно властен лишь тот, кто сам благоприятным образом формирует вокруг себя обстоятельства. М-да?
Евтихий сжал губы, рассматривая лицо искалеченного понтифика.
– Молчишь, м-да? – констатировал папа. – Скажи, что ты знаешь о прорицателях вообще? Нет, конкретнее, что ты знаешь об Агасфере? Говори же! Тот старый еврей наверняка проболтался. Все иудейские общины сегодня только и говорят, что об