доверием цесаревича Павла. Непостижимым образом Безбородко удавалось оставаться невредимым, находясь между двух огней, – более того, он нисколько не тяготился двусмысленностью своего положения и предавался жизненным удовольствиям ничуть не меньше Панина: страстью Безбородко были оперные певицы и балетные танцовщицы.
***
Встречу с графом Безбородко устроили для Баженова петербургские братья-масоны, предупреждённые письмом Новикова. Граф принял Баженова поздно вечером, вернувшись из театра и отужинав. Баженов хотел поклониться, но Безбородко с благодушной улыбкой на широком лице поднял его:
– Полно, какие могут быть церемонии между своими? Простите, что пригласил вас в столь поздний час, но времени не хватает: днём дел невпроворот, а вечером искусством наслаждаюсь. Вы любите театр?.. Видели юных певичек из Театрального училища, слышали, как они поют? Райские птички, право слово, райские птички!.. А танцовщицы? Оленьку Каратыгину не доводилось видеть? Как танцует; какая фигура, какие ножки!.. Был бы поэтом, стихи бы написал о том, как она выходит на сцену в толпе нимф, блистательная и полувоздушная, а потом вдруг взлетает под звуки музыки и летит, ударяя ножкой о ножку! Ах, почему у меня нет поэтического дара; признаюсь, я в Оленьку просто-таки влюбился, несмотря на то, что она мне в дочери годится! – с большим волнением произнёс граф.
– Ваше сиятельство, я вынужден просить вашей помощи из-за тяжёлых обстоятельств, в которых оказался, – мрачно заметил Баженов, несколько покоробленный легкомыслием Безбородко. – Царицынский дворец, который мне поручено построить её величеством…
– Знаю, знаю! – перебил его граф. – Денег не хватает…. Экая невидаль! Поди, воруют все, кому не лень, руки греют на строительстве… Нет, нет, не подумайте, к вам это не относится – я наслышан о вашей беспримерной честности!.. Ну, и сколько вам нужно, чтобы закончить стройку?
– Не считая тех денег, что мне ранее выделили, ещё не меньше ста тысяч! – отчаянно выпалил Баженов.
– Только-то! Я думал, вы действительно многого потребуете! – рассмеялся граф. – Считайте, что эти сто тысяч вы получили! Поскольку государыня в следующем году намеревается приехать в Москву и посмотреть на ваше творение, казна расщедрится, – однако разрешите дать вам совет, дорогой Василий Николаевич…
– Василий Иванович, – поправил его Баженов.
– Да, Василий Иванович… – рассеянно кивнул Безбородко. – Так вот, Василий Николаевич, я ничуть не сомневаюсь в ваших талантах и уверен, что возводимый вами дворец бесподобен, но чтобы приятно поразить государыню, одного этого мало.
– Я вас не понимаю, ваше сиятельство, – недоумённо посмотрел на него Баженов.
– Надо создать впечатление, – значительно проговорил Безбородко, сделав упор на слове «впечатление». – Опять не понимаете? Ах, Василий Николаевич, сразу видно, что вы не царедворец! Здесь тот же театр, и надо уметь понравиться государыне искусным исполнением угодной ей пьесы; светлейший князь Потёмкин это преотлично умеет, возьмите его за образец…. Кстати, он успел и в Царицыно отличиться лет десять тому назад – неужто не слыхали? О, это любопытная история, я вам расскажу, – улыбнулся граф. – Потёмкин тогда только-только в фавор попал и очень хотел перед государыней отличиться. Приехала она в Царицыно, а Потёмкин уже там был и так всё устроил, будто она на праздник сенокоса попала: девки-крестьянки в ярких сарафанах водят хороводы, парни соревнуются в удальстве и ловкости, а рослые, специально отобранные косари в косоворотках с красными ластовицами и в поярковых шляпах с павлиньими перьями косят траву под звуки песен. Мало того, Потёмкин сам взял в руки косу и стал косить наряду со всеми, дабы показать своё умение. А после он в расписной лодке катал государыню по пруду, все берега которого были украшены цветами, а затем ей подали «простой крестьянский ужин», как назвал его Потёмкин, ну а уж потом был великолепный фейерверк. Государыня осталась очень довольна; вот бы и вам, Василий Николаевич, что-нибудь эдакое придумать!
– Я не смогу, – угрюмо отрезал Баженов. – Косить не умею.
– Зачем же косить? Можно что-то иное сообразить, – эх, жаль, что вы к Потёмкину не допущены, он бы вас научил! – сокрушённо вздохнул Безбородко.
– У меня к вам есть ещё просьба, – прервал его Баженов. – Помогите мне свидеться с цесаревичем Павлом Петровичем.
– С цесаревичем? – подняв брови, переспросил Безбородко. – А это зачем?
– Видите ли, ваше сиятельство, Павел Петрович покровительствует искусству, и я хотел предоставить на его суд некоторые свои замыслы, – неловко стал объяснять Баженов. – По архитектуре, знаете ли…
– Ага, по архитектуре, – насмешливо прищурился Безбородко. – Удивительно, что кое-кто уже просил меня устроить вам аудиенцию у цесаревича – видимо, тоже для обсуждения архитектурных замыслов.
– Так что же, ваше сиятельство, могу я рассчитывать? – спросил Баженов.
– Я бы вам не советовал встречаться с Павлом Петровичем, – на этот раз очень серьёзно сказал Безбородко. – Его плотно опекают, и о вашей встрече немедленно доложат государыне. Учитывая, что она с большим подозрением относится к цесаревичу, каждый человек, встречающийся с ним по своей охоте, тоже попадает под подозрение. Как может выглядеть в глазах государыни ваш визит к Павлу Петровичу? Не сложится ли у неё впечатление (Безбородко снова выделил это слово), что вы приехали в Петербург, чтобы нарочно встретиться с цесаревичем и поговорить с ним о неких вещах, далёких от архитектуры? Не решит ли она, что ваши московские друзья, о которых ей весьма многое известно, направили вас с каким-то особым поручением к Павлу Петровичу? – граф сделал многозначительную паузу, глядя на Баженова.
– Не буду скрывать, меня действительно просили поговорить с цесаревичем, – решительно ответил Василий Иванович, – но, поверьте, ваше сиятельство, этот разговор касается исключительно будущих планов Павла Петровича. Ни я, ни мои друзья не являемся заговорщиками и не стремимся…
– Нет, нет, нет! Избавьте меня от подробностей! – Безбородко заткнул уши руками. – Я и так делаю всё что могу для нашего братства, – не втягивайте меня в дела, которых я знать не хочу!.. Хорошо, я устрою вам встречу с цесаревичем, но помните: я вас предупредил. Если накличете на себя беду, не пеняйте потом на графа Безбородко.
***
Гатчина охранялась так тщательно, будто там находился важнейший пункт Российской империи. Баженов проехал через несколько караульных постов и на каждом у него внимательно проверили документы, записав все данные в особые журналы. Только на самом последнем посту, на въезде в имение караульный офицер ограничился лишь тем, что спросил имя и звание Баженова, после чего приказал своему помощнику доложить о нём его императорскому высочеству.
Баженов с интересом рассматривал гатчинских караульных: их мундиры были узкими с множеством пуговиц; на плечах, несмотря на промозглый ноябрьский день, были накинуты плащи (на первых постах солдаты были одеты в тулупы и полушубки); из-под шляп виднелись уже не носимые в основной армии напудренные парики. Солдаты стояли на карауле необыкновенно прямо, вытянувшись в струнку; офицер, выслушав Баженова, также застыл прямо и неподвижно, будто манекен.
Через короткое время вернулся второй офицер и громко доложил, что «его императорское высочество цесаревич Павел Петрович приглашает господина Баженова на личную аудиенцию». В сопровождении этого офицера Баженов прошествовал через большую пустую площадь к гатчинскому дворцу; офицер вышагивал, как на параде, стуча каблуками по каменным плитам; в сером небе над дворцом носились галки с печальными криками.
Во дворце Баженова провели в гостиную, обитую малиновым бархатом и обставленную золочёной мебелью; на стенах висели три гобелена, изображавшие сцены из «Дон-Кихота». Не успел он войти в одну дверь, как из другой вышел ему навстречу маленький курносый человечек в военном мундире; Баженов узнал цесаревича Павла, которого видел ранее при посещении императрицей Москвы, и низко склонился перед ним.
– Не раболепствуйте, господин Баженов! – строго сказал Павел. – При виде царственной особы достаточно, как сие прописано в артикуле, полупоклона, сопровождаемого взмахом шляпы. Мы не в Турции, где подданные султана падают наземь при его выходе.
– Виноват, ваше царское высочество, – отвечал, распрямившись, Баженов. – Не удосужился изучить артикул, о котором вы изволите говорить.
– Не удивительно! Сейчас столько артикулов выпустили, что за всеми не уследишь! – лицо Павла дрогнуло в подобии ехидной улыбки. – Путаница у нас повсюду, милостивый государь, законов пишется много, один супротив другого, и от этого в государстве беспорядок!.. Садитесь, – сказал он безо всякой паузы. – В приватной аудиенции, которая у нас имеет место быть, этикет соблюдать не должно.
Баженов присел на кресло, Павел сел в другое, напротив него.
– Как вы добрались до Гатчины? – спросил он. – Не чинили ли вам препятствий при вашем продвижении?
– Нет, ваше высочество. У меня сопроводительное письмо графа Безбородко, а кроме того, о моей поездке караулы были, видимо, предупреждены заранее, – ответил Баженов.
– Ещё бы! – Павел подёрнул головой. – Сюда мышь не проскочит без предварительного уведомления – не знаю только, Гатчину ли от Петербурга охраняют, или Петербург – от Гатчины. Намедни я спросил полковника Бибикова, во сколько времени полк его, в случае тревоги, может поспеть в Гатчину? На другой день узнаю, что у Бибикова полк отымают. Благо, что брат Бибикова в милости у моей матушки и объяснил ей, что вопрос мой не что иное, как военное суждение, а не заговор. Она успокоилась, но сделала выговор Бибикову-второму: «Скажи брату своему, что в случае тревоги полк его должен идти в Петербург, а не в Гатчину»… А как вам мои гатчинцы? – тут же спросил Павел. – Есть ли отличие от иных войск, которые вы наблюдали?
– Да, и весьма существенные. Ваши солдаты… – Баженов замялся, не зная, как сказать.
– Ну, что же? Говорите! – Павел от нетерпения стукнул ногой по полу.
– … Как на параде. Вид идеальный и движения отточенные, – закончил Баженов.
– Именно! Всё по артикулу! – воскликнул Павел. – Артикул для армии – фундамент, на котором всё построено: разрушьте его, и армии не станет! Мои гатчинцы – молодцы, порядок у них образцовый, но мало их: я, по праву генерал-адмирала и президента Адмиралтейской коллегии, отобрал солдат из восьми флотских батальонов для несения караулов в Гатчине, общим числом в тридцать четыре человека, – а более матушка не позволила. Есть у меня в подчинении еще лейб-кирасирский полк, но там я лишь на бумаге командир… Вы прибыли для беседы об архитектурных построениях, как мне сообщили? – спросил он. – Сия тема мне интересна; вы, верно, заметили, какую перестройку я веду в Гатчине? Дворец этот достался мне от покойного матушкиного amant`а Григория Орлова, мало им занимавшегося: помещения были неудобными, здания пришли в полную негодность. К тому же, колоннады рушились от верхнего неумеренного груза – от лежащего на них карниза с парапетом и потолков с крышею, а притом – от мокроты и морозов. Мы с
