Лукинишна.
– Царица обозлилась, не понравилось ей, что Василий Иванович вольно себя ведёт, – сообщил подбежавший к ним Еропка. – Я на крышу залез, мне сверху всё было видать.
– Василий Иванович, как же это?.. Господи, только этого нам не хватало!.. – охнули Прокопий Елизарович и Аграфена Лукинишна.
– Сдай дела, Елизарыч, и поехали к нам домой, там и поговорим, – сказал Баженов. – И ты, Еропка, давай с нами – будут тебе пряники.
***
…Разгром был полный. Царицынские дворцы были снесены до основания, типография Новикова закрыта, изъяты и уничтожены его издания, а сам он был вскоре арестован, вывезен в Петербург и помещён в Шлиссельбургскую крепость. Трубецкой и Тургенев были высланы в дальние их деревни, с запрещением выезда; Лопухин оставлен под надзором в Москве. Идеи «московских братьев» были признаны более вредными, чем идеи французских вольтерианцев. Баженова не тронули: Екатерина сочла, что он уже достаточно наказан и не стала преследовать прославленного зодчего.
Баженов был подавлен; он запил, что редко с ним случалось. Чтобы не тревожить Аграфену Лукинишну и не подавать дурной пример детям, он переехал на время в трактир «Разгуляй», имевший комнаты для постояльцев. Там Баженова и нашёл Афанасий Иванович, дядюшка Аграфены Лукинишны.
По грязной, отдававшей затхлым лестнице с плохим узким ковром и обтянутыми красным сукном перилами он поднялся на второй этаж, где в первой комнате был прилавок с водкой и довольно невзрачной закуской; следующая большая комната, «зала», была сплошь уставлена в несколько линий диванчиками и столиками, за которыми можно было устроиться вчетвером; в глубине залы стоял громоздкий орган-оркестрион, на котором угрюмый музыкант исполнял восточные мотивы из модной оперы Пашкевича «Тунисский паша». Из залы имелась дверь в коридор с отдельными комнатами; в одной из них, с окрашенными в серый цвет стенами, потемневшими от времени лавками и резной кроватью в русском стиле Афанасий Иванович нашёл Баженова.
Сопровождавший Афанасия Ивановича трактирный слуга, «половой», в белых штанах навыпуск и рубахе с косым воротом, указал на Баженова, который спал за столом, уставленным закусками и недопитыми бутылками водки, и сказал:
– Седьмой день гуляют. Мы уж заходим запросто, без стука, чтобы узнать, не надо ли чего? Может, и вы, господин хороший, выпить и закусить желаете? Могу предложить свиные окорочка с хреном и сметаной, котлеты отбивные телячьи, баранину жареную с зеленью, суточные щи с кашей, селяночку, осетринку, – а под всё это расстегайчики, пироги подовые, блинчики, какие вам будет угодно, с начинкой и без. А водочка у нас первейшая в Москве, а к ней селёдочка-черноспинка с лучком, икорка белужья наисвежайшая, но особо удались груздочки солёные – сам господин генерал-губернатор к нам специального нарочного за ними присылает.
– Водки здесь и без того хватает, – Афанасий Иванович кивнул на стол. – А из еды принеси щи с кашей, баранину, пироги подовые, блины на твой выбор, – ну и груздочки неси, попробуем… Я сегодня уже отобедал, так что много есть не буду.
– Понимаем-с, сию минуту, – половой услужливо шаркнул ногой и исчез за дверью.
Афанасий Иванович подошёл к Баженову и потряс его за плечо:
– Василий Иванович! Василий Иванович! Пробудись!
Баженов поднял голову и мутно посмотрел на Афанасия Ивановича. Не поняв, видимо, кто стоит перед ним, он молча налил водку в гранёную рюмку на толстой ножке и пододвинул к Афанасию Ивановичу. Тот отпил глоток и сел напротив Баженова:
– Выпей, Василий Иванович, вот этого, – он вытащил флягу из кармана и дал ему.
Баженов покорно выпил и закашлялся:
– Крепка! Живой огонь!
– Настойка на мяте, нарочито для таких случаев, – сказал Афанасий Иванович. – Ну, как, легче?
Взгляд Баженова стал осмысленнее.
– Афанасий Иванович! Вот не ждал! – воскликнул Баженов. – Вы как сюда попали?
– Аграфена прислала: говорит, целую неделю Василий Иванович дома не появляется. Я и подумал, что в «Разгуляе» надо тебя искать – сам, бывало, здесь горе заливал, – сказал Афанасий Иванович. – Самое подходящее место, чтобы от трудностей житейских в себя прийти.
– Эх, Афанасий Иванович, вся жизнь под откос пошла! – тяжело вздохнул Баженов. – Главное, за что, за какие мои грехи? Какой дворец в Царицыно выстроил, ни сил, ни денег не жалел – и вот на тебе! Матушка-императрица слова доброго не сказала, смотрела на меня как на врага – за что, Афанасий Иванович, за что?..
– Извольте, вот ваш заказец, – вошел в комнату половой с огромным подносом в руках. – Хозяин наш, как узнал, что сам Афанасий Иванович Долгов к нам пожаловали, велел в лучшем виде обслужить. Извините, Афанасий Иванович, что не признал.
– Ничего, братец, ты, видать, из новеньких? Откуда будешь? – спросил Афанасий Иванович.
– Из Ярославля. Шурин мой тут работает, он за меня похлопотал. Мы, ярославские, к трактирному делу дар имеем, – ответил половой. – Не нужно ли ещё чего?
– Нет, братец, иди. Если что, позовём, – сказал Афанасий Иванович.
– Слушаю-с, – половой поклонился и ушёл.
– Ешь, Василий Иванович, щи, они у них славные, особенно хороши после хмельного, – Афанасий Иванович налил ему и себе из супницы по большой тарелке. – И пирог возьми, закусывай.
Баженов принялся есть щи, по-прежнему вздыхая время от времени.
– Вот ты удивляешься, за что тебя так, – говорил, между тем, Афанасий Иванович. – А я давно предчувствовал неладное. Не над одним тобой гроза разразилась, по всем нам она ударила; посмотри, что с Николаем Ивановичем Новиковым сделали, а его государство должно было беречь как зеницу ока. Где ещё найдёшь такого человека – умницу, подвижника, радетеля об общем благе? В том-то и беда, что не только не нужны такие люди власти нашей, но опасны для неё; ей надобны не честность, правда, благородство, а как раз наоборот: чем подлее народ будет, тем она надёжнее себя чувствует – и чтобы вопреки тому не провозглашали, всё это пустые словеса и лицемерие.
– И я почти тоже самое говорил Николаю Ивановичу, но что же делать? – мрачно сказал Баженов.
– Знавал я одного старика, который ещё при Петре Великом служил, – продолжал Афанасий Иванович. – Непростой был царь, много всего в нём было намешано, но взаправду хотел, чтобы народ русский не рабским и лукавым был, но достоинством обладал, честью и совестью. Старик этот, который мне о Петре рассказывал, с умилением вспоминал, как царь дубиной подлецов и лихоимцев охаживал, а то и казнил лютой смертью. А я думал: разве дубиной честность и благородство воспитаешь? У меня сосед был, который чуть не каждый день бил своего сына, чтобы достойным человеком его вырастить, а сын озлобился и, войдя в возраст, зарезал отца и подался в разбойники… Нет, битьём из раба человека не сделаешь, но ещё в худшего раба его превратишь, так что ничего человеческого в нём не останется. А нас веками били и унижали, – так что же удивляться, что мы стали такими, какие есть?..
Чем мне наше братство понравилось, почему вступил я в него? Потому что оно к человеческому в человеке обратилось, к вышнему свету глаза ему открыть пыталось. Но власти не нужны зрячие, ибо они всё её безобразие увидят и не пойдут более за ней, – вот отчего она нас раздавила, оболгав и ошельмовав. Ты о творениях твоих разрушенных сокрушаешься, а не видишь, что куда более величественное здание рухнуло, и под его обломками многие светлые надежды похоронены.
– Что же теперь делать? Как дальше жить? – повторил Баженов, берясь за недопитую бутылку.
– Не надо, Василий Иванович, не поможет. Залил тоску – и хватит, а то так и повеситься можно, – остановил его Афанасий Иванович. – …Как дальше жить? Как прежде жил – делай, что считаешь нужным, что совесть твоя велит. Если душа чиста, ничто тебя не одолеет, потому что ничего сильнее чистой души на свете нет.
– Моё дело – строить, – возразил Баженов, – в душевных копаниях я слаб.
– Каждому свой талант Богом дан, а твой талант чуден и прекрасен, – с искренним уважением сказал Афанасий Иванович. – Не губи его, дай ему волю, и если хоть одно твоё творение тебя переживёт, то и тогда ты предназначенное тебе Богом исполнишь, мир лучше сделаешь.
Баженов через силу улыбнулся:
– Спасибо на добром слове, Афанасий Иванович. Редко меня хвалят.
– Чего там, Василий Иванович, твоё дарование большего стоит, а я, как раньше тебя поддерживал, так и впредь поддержу, – продолжал Афанасий Иванович. – Храмы на Ордынке и Лазаревском кладбище тобою будут возведены: никто тебя от этих заказов отлучить не посмеет, а если тебе препятствия начнут чинить, это уж моя забота; жадность и продажность чиновников наших иной раз пользу принести могут.
– Мне бы сперва дом господина Пашкова выстроить. Встало строительство – и Пашкова не можем дождаться, и недосуг было из-за Царицыно, – покачал головой Баженов.
– Нет худа без добра, ныне время у тебя есть, – спокойно проговорил Афанасий Иванович. – Что же, Василий Иванович, давай перекусим, как следует, и домой! Аграфена тебя заждалась.
Эпилог
Пётр Егорович Пашков вернулся в Москву в дурном расположении духа. В Рыльском и Шацком земельных владениях Пашкова его соседи объединились и подали жалобу на незаконный захват им полей, лугов, пастбищ и лесов. Такие жалобы были и раньше, но не имели последствий благодаря связям Пашкова среди провинциального и столичного чиновничества, однако теперь делу был дан надлежащий ход. Как удалось выяснить Пашкову, это было связано с тем, что жалобщикам удалось собрать достаточные средства, чтобы чаша правосудия перевесилась в нужную сторону; кроме того, нашлись недоброжелатели Пашкова, желавшие подложить ему свинью.
Самое неприятное, что определённые персоны в Петербурге, на которых он надеялся, бросили его на произвол судьбы: Пашкову ясно дали понять, что не станут из-за него подвергаться опасности опалы, – получалось, что несмотря на свои деньги и своё имя, он оказался всего лишь мелкой сошкой в высоких коридорах власти, и это было обиднее всего.
…Выйдя из роскошной кареты, подъехавшей к стройке на Ваганьковском холме, Пашков хмуро оглядел приветствовавших его Баженова и Прокопия Елизаровича и проворчал:
– Вижу, вы ничего ещё не сделали; за что я вам деньги плачу? За это время могли бы уже дом под крышу подвести.
– Какой дом? О чём вы говорите? – ответил ему не менее мрачный Баженов. – Проект вами так и не утверждён.
– Чего же вы ждали? Почему не разыскали меня, не напомнили? – продолжал ворчать Пашков. – Конечно, поди ли плохо: аванс получили – можно жить, ничего не делая.
– Если вы так о нас полагаете, то деньги я верну, – и ищите себе другого строителя! – вспылил Баженов.
– С каких средств возвращать будете, милостивый государь? Я слышал, что вы уже свой дом продали и библиотеку? – ехидно спросил Пашков. – А после того, что в Царицыно случилось, доходы к вам ниоткуда не придут.
– Последнюю рубашку продам, но деньги вам верну, не сомневайтесь, а дом ваш строить не буду! – Баженов бросил приготовленные чертежи на землю и хотел уйти.
– Постойте, сударь! Какой вы, однако, горячий! – остановил его Пашков. – Думаете, меня не обижают? Нет-с, обижают почище вашего, однако я важными бумагами не разбрасываюсь, – он нагнулся и поднял
