себе помышляют о новом храме Соломона и постижении высшей истины.
– Ты, матушка, их недооцениваешь, – возразил Потёмкин. – Масоны провозгласили своей задачей разрушение всех мировых религий и монархий, а также и народностей, чтобы не было больше ни границ, ни наций. Вот тогда они создадут своё правительство, всемирное, а мы все будем ему подчиняться, аки бессловесные рабы.
– О едином надо всеми правительстве писал ещё старик Платон, а вслед за ним и другие мудрецы, да что толку? Всё это одни пустые мечтания и неосуществимые проекты, вроде строительства Вавилонской башни, – чтобы её до небес выстроить, нужно все народы объединить, но такого никогда не будет, – тонко улыбнулась Екатерина. – А от наших доморощенных мечтателей мы никакого вреда не видим, – напротив, они о просвещении народа заботятся и тем большую пользу государству приносят.
– Просвещение?! Как бы ни так! – зло ухмыльнулся Потёмкин. – Они пагубный дух сомнения, неверия и разрушения в народ вносят и против законной власти его настраивают. Посмотри их сочинения: ядом они исходят, всё, де, худо на Руси, ничего хорошего нет – правление никудышнее, повсюду воровство и мздоимство, власть прогнила и смердит. Злопыхательство сие многие неискушённые умы отравляет.
– Недостатки наши мы и сами изобличаем, а я – прежде всех. Даже журнал сатирический издавала, ты помнишь? – продолжала улыбаться Екатерина. – Но мощь и расширяющиеся пределы державы нашей гораздо более для общества значат, чем внутренние неустройства, – так что пусть себе злопыхатели болтают, кто их слушает? «Собака лает, ветер носит», – верно в народе говорят.
– Однако ныне они прямо вступили на путь измены и заговора – против тебя, матушка, злоумышляют, – упрямо продолжал Потёмкин. – Посланец их, Баженов, приезжал на днях сюда, в Петербург, и имел тайную беседу с Павлом Петровичем.
– Вот даже как… – улыбка сошла с лица Екатерины. – О чём же они беседовали?
– Известно о чём: Павла на престол, а тебя – в монастырь, или в крепость под строгую охрану. Павел сам в масоны подался, и они на него большие надежды имеют, – злорадно сказал Потёмкин.
– Вот уж поистине, яблочко от яблоньки недалеко катится! – не сдержавшись, вскричала Екатерина. – От отца его России один вред был, и этот уродец по отцовским стопам пошёл! Выносила я своём чреве змеиное семя, теперь расплачиваюсь.
– Всё в твой власти, матушка, – сказал Потёмкин. – Вся Россия дивится, что ты так долго это голштинское отродье терпишь и его дружков зловредных. Вот бы разом с ними теперь и покончить!
– Но Баженов каков! – продолжала негодовать Екатерина. – Я ли не закрывала глаза на его выходки, на художества его немыслимые, кои у столь многих людей справедливое возмущение вызывали?! Сколько раз мне на него жаловались, но я не слушала, наоборот, ограждала от нападок и планы его поддерживала. Вот, дворец в Царицыно нынче строит…
– Который гнездом Павла Петровича и масонов должен сделаться, – подхватил Потёмкин. – Для Павла помещения возводит больше и богаче, чем для тебя, императрицы всероссийской, и все строения украшает множеством символов масонских. Но бог бы с ними, символами, сие малый грех, а великий – в другом: господин Баженов строит Царицыно, как обычно монастыри строят, да только с издёвкой. Вместо собора он означил увеселительный дворец, вместо часовен и церквей – беседки для кавалеров и дам. Это прямое есть издевательство над святынями православия, что, впрочем, не удивительно, ибо для масона непременной обязанностью является.
– Скажи на милость, а мне это в голову не пришло! – поразилась Екатерина. – Видно, впрямь, на всякого мудреца довольно простоты… Спасибо тебе, Гришенька, милый друг, – ты хоть и одним глазом на мир глядишь, а больше всех видишь, – Екатерина перегнулась через стол и осторожно поцеловала Потёмкина в единственный его глаз. – Я им покажу, как заговоры плести, с Павлом тайные беседы иметь! – гневно продолжала она. – Собиралась я в Москву ближе к осени поехать, но откладывать нечего: надо раздавить тамошнее масонское гнездо без промедления, пока ядовитые гады из него по всей России не расползлись.
***
– …Понравится государыне наше творение? Как думаешь, Прокопий Елизарыч? – спрашивал Баженов подрядчика, вновь и вновь окидывая взглядом Царицыно в день приезда императрицы.
– Отчего же не понравится? – спокойно отвечал он. – Чай, не хуже других дворцов.
– Ну, спасибо, Елизарыч! «Не хуже»! – усмехнулся Баженов. – А я хотел, чтобы это было моей лучшей постройкой.
– Можно и так сказать, Василий Иванович, – согласился подрядчик. – Уж точно – самое большое наше с тобой строительство. Неплохо получилось – сразу видать, что не костромичи строили. В Костроме ведь строить не умеют; в Костроме…
– Эй, дядька Прокопий, вон карета едет! – закричал крутившийся возле них Еропка. – Кажись, сама царица!
– Я тебе дам царицу! – щёлкнул его по лбу Прокопий Елизарович. – Чего ты здесь околачиваешься, других дел нету?
– А чего я – хуже прочих? Мне тоже охота на царицу поглядеть, – обиженно протянул Еропка.
– Нет, Еропка, это не царица, – сказал Баженов. – Царица в таком скромном экипаже не ездит. Сдаётся мне, что это моя Аграфена Лукинишна катит: она хотела со всем семейством сюда пожаловать, – и попробуй её отговори!
– …Вот и мы, – вылезши из кареты сама и помогая вылезти детям, говорила Аграфена Лукинишна. – А дядюшка Афанасий Иванович не захотел ехать ни в какую! Коли он упрётся, его с места не сдвинешь.
– И тебе незачем было приезжать, – возразил Баженов. – Ещё неизвестно, как оно всё обернётся, как государыня это оценит…
– Как же это – не приезжать? Ты, что, бобылём живёшь? – возмутилась Аграфена Лукинишна. – У тебя жена есть, без которой ты как иголка без нитки ничего не сошьёшь. Да и детям хочется посмотреть на дело рук отцовских – смотрите, это всё отец ваш придумал и построил, – обратилась она к детям. – Он первейший в России строитель!
– Ещё неизвестно, как государыня это оценит, – повторил, невольно улыбаясь, Баженов.
– Матушка-государыня не обделит тебя своей царской милостью, – уверенно сказала Аграфена Лукинишна. – Разве она слепа? Такой красоты, в Москве никогда не было: истинный ты чудотворец, Василий Иванович, прости меня Господи! – не сдержавшись, она неуклюже чмокнула мужа в щёку.
– Спасибо, Грушенька, – растроганно ответил Василий Иванович, вытирая нечаянно выступившие слёзы. – Правильно ты сказала – и твоя заслуга во всём этом есть.
– А уж это точно – царица! – закричал Еропка, показывая рукой на большой кортеж, приближающийся к усадьбе. – Кареты из чистого золота, и на всадниках одежды золотом блестят! Ура, царица едет, ура! – подбросил он шапку в воздух.
– Да, это царица, – кивнул Баженов, всматриваясь на дорогу.
– Ну, помогай нам Бог! – снял картуз и перекрестился Прокопий Елизарович.
…Оставив его и Аграфену Лукинишну с детьми на входе в усадьбу, Баженов пошёл показывать Царицыно императрице. С самого начала он почувствовал что-то неладное: Екатерина была холодна с ним и слушала его объяснения невнимательно, разговаривая на посторонние темы с Потёмкиным, с которым ходила под руку. Видя такое её отношение к показу царицынских дворцов, придворные также перестали обращать внимание на Баженова, громко переговаривались между собой, шутили и смеялись.
С всё более неприятным чувством, Баженов продолжал показывать свои постройки, пока Потёмкин грубо не прервал его.
– Ты пьян, что ли, был, господин Баженов, когда строил вот это, – он кивнул на дворец, предназначенный для Павла Петровича. – Мало того, что архитектура твоя не пойми чего, мешанина какая-то, так ты сей дворец будто для императора выстроил – ишь, какой огромный! Ты перепутал, господин Баженов, – в России сейчас правит её величество государыня-императрица Екатерина Вторая, – Потёмкин низко склонился пред Екатериной, – а станет ли императором Павел Петрович – всё в руце Божией.
– Я строю так, как мне подсказывают искусство и умение, а Господь, величайший зодчий Вселенной, руководит мною, – вспыхнул Баженов. – А если ваше сиятельству не нравятся мои творения, то, может быть, дело в вас, а не в них, тем более что вы сами весьма подвержены тому пороку, в котором меня упрекнуть изволили.
– Дерзок ты, господин Баженов! Кому вздумал возражать?! – с угрозой сказал Потёмкин.
– Тише, господа, успокойтесь, никто никого не хотел обидеть – вмешалась Екатерина. – Что же касается ваших построек, господин Баженов, позвольте сказать прямо: они никуда не годятся. Деньги на строительство затрачены понапрасну; лестницы узки, потолки тяжелы, комнаты и будуары тесны, залы, будто погреба, темны – здесь невозможно жить. Наш мудрый народ в таких случаях говорит: «Коль груба работа – не скрасит и позолота».
Придворные расхохотались. Екатерина улыбнулась и продолжила:
– Так что не обессудь, Василий Иванович, но придётся здесь всё сломать до основания. Видимо, твои почтенные года уже не позволяют тебе вести столь большое строительство – ничего, позовём кого-нибудь другого, хотя бы твоего достойного ученика Матвея Казакова, который не раз уже явил своё мастерство при переделке твоих произведений.
Придворные снова рассмеялись, а Баженов сказал:
– Ваше величество, я надеюсь, что мои почтенные года не являются истинной причиной отставки, потому что если бы это было так, нашлось бы немало людей, которые давно должны были получить её.
Екатерина, которая была на девять лет старше Баженова, бросила на него уничижающий взгляд, резко повернулась и пошла прочь. Потёмкин крякнул, осмотрел Баженова с ног до головы и зашагал за ней; придворные, обходя Баженова как зачумлённого, бросились за императрицей и Потёмкиным.
На выходе из усадьбы Екатерине попалась на глаза улыбающаяся, не подозревающая, что происходит, Аграфена Лукинишна в окружении детей.
– Кто это? – спросила Екатерина.
– Жена Баженова, – сообщили ей.
– Вот как, – коротко ответила Екатерина и стала с помощью Потёмкина подниматься в карету.
– Ваше величество, – сказал подоспевший Баженов, – возможно, я достоин вашего гнева, но жена моя ничего плохого вам не сделала.
Екатерина остановилась, обернулась к Аграфене Лукинишне и дала ей знак подойти.
– Ваше царское величество, спасибо вам за все ваши милости к супругу моему! – проговорила Аграфена Лукинишна, целуя ручку императрицы.
Екатерина, не сказав ни слова, убрала руку, села с Потёмкиным в карету и уехала.
К Баженову приблизился какой-то человек, видом и одеждой похожий на подрядчика.
– Не узнаете, господин Баженов? – спросил он. – Я ваш Кремль перестраивал. Павлантием меня зовут, а по отцу – Африкановичем.
– Помню, – ответил Баженов. – Что ты хочешь?
– Мне приказано дела у вас принять, снова вас перестраивать буду! – ухмыльнулся Павлантий Африканович.
– Уже приказали? Быстро, – сказал Баженов. – Или заранее всё решили?..
– А этому что здесь надо? – к ним подошёл Прокопий Елизарович. – Я его хорошо знаю. Опять решил подряды у нас перебить, Африканыч?
– Это мой злой гений, – ответил вместо него Баженов. – Я строю, он разрушает.
– Да что произошло-то? – в один голос спросили Прокопий Елизарович и Аграфена
