Пустоцвет

в горле.
Кто же ты такой? Какой ты на самом деле? КОСТЯ!
- Лиза! Время тикает, - раздраженно рыкнул. А дыхание обдает мои губы.
Жалящим шепотом.
Момент - и, вырываясь из плена его тепла, сводящего с ума аромата, сумасбродной близости, вырываясь из страха и непонимания прострации, торопливо, тихо забормотала:
- Операция. Все наши тут. На Мазаева вышли. Крякова хотят взять… и тебя заодно, если удастся вас разболтать. Но у них препарат какой-то… подсыпали. Костя, как ты мог? – взмолилась я на него, давясь горечью… вновь уступая глупым, слепым чувствам. - Еще и трубку не берешь! Я тебе звонила! А ты ни разу… А ведь хотела предупредить!
Заледенел огорошенный, от изумления выгнув брови. Еще миг – и сдался, проиграл нервам: тревожно заиграл скулами.
Сглотнул скопившуюся слюну.
- Это всё? – вдруг жестоко, холодно, колко.
Запекло у меня в груди, взбунтовалась обида.
- Да… - невнятно.
- Выходы перекрыты?
- Да, все.
Скривился.
Внезапно разворот – и дернулся к двери душевой.
- Костя, стой! – испуганно.
Подчинился. Помедлив, с опаской (будто сейчас я что-то… без меры ужасное могу совершить) обернулся.
Не касаясь глаз. Молчит. Выжидает.
Жутко, до безумия жутко... еще страшнее, нежели когда смерть мне дулом пистолета всматривалась в глаза. Ничего уже не знаю, не понимаю: что, как и... почему. Но чувство, что вот этот миг - миг невозврата. Упущу - и больше никогда... ни за что, ни при каких обстоятельствах мне не вернуть будет мою сказку, моего... Пахомова. Вот тот миг - когда уступи трусости... или сомнениям - и больше ничего в жизни не будет. Пусть демон, пусть двуликий. Но это он - мой единственный, живительный источник... источник кислорода, хоть и губительный... как наркотик, ведущий в рабство и забвение, яд. Тот человек, с которым упиваешься настоящим, искренним счастьем, хоть и болью заодно. Тот, с кем  в паре - действительно... живешь, пусть и умирая.
- Прости меня… - выстрелом.
Округлились его очи. Казалось, молнией пронзили мои слова. Позорно утопаю я в его голубых, бездонных океанах, окончательно идя, стремясь на дно.
- За что? – словно скрежет металла. Осиплым голосом: смертник вымаливал пощаду. Виновато, устыжено опускаю взгляд.
Разъедающие душу и плоть секунды сомнений – и самое важное, как на духу.
Глаза в глаза:
- За всё.
Сверлю молитвой.
И вдруг ход Кости: полуоборот меняется на полноценное участие.
Рублю поспешно, резво я и окончательно, разрывая вервие гильотины над своей шеей:
- Я не должна была тебя прогонять… Прости меня... - жгучая пауза, заикаясь, задыхаясь, - прости тупорылую идиотку…  Не знаю почему... Не знаю, но ты мне... очень нужен, - испуганно зажмурилась я, давясь болью.
Терзающие, расстрельные мгновения тишины. Жуткого безучастия минуты-вечность... Кровью захлебнулось сердце. Треснула душа. Жжет в груди дыра - начато самосожжение...
Сухим, мертвым шепотом, склоняя голову:
- Я не могу без тебя… - приговариваю я себя на вечные муки: с тобой, или без... тебя, мой беспощадный истязатель.
Застыли на ресницах слезы – предательская дрожь - и потекли гадкие, обличая меня как самое глупое, мерзкое, жалкое, безвольное отныне существо, раба твоего проклятого.
Вдруг рывок, напор, шум – отчего даже дернулась я в испуге. Широко распахнула веки, жадно выпучила глаза - захлебнулась страхом. Нахрапом ухватил меня за шею, проникая, зарываясь пальцами в волосы, невольно причиняя боль, утопил в благодатной хватке мое лицо. Жадный, больной, запойный, грубый поцелуй, будто к самой душе… свою душу хотел втолкнуть. В момент отвечаю, страшась, что доля медлительности, сомнений может лишить меня самого драгоценного...
Невольный натиск – и повалил на стену. Струи горячей воды коснулись нас, помчали по коже… жаля своим палящим зноем: лицо, губы… временами даже прорываясь в рот, едва мы делали рывками вдохи; плечи… грудь, ягодицы – будто вторя блаженным касаниям, ласкам… сладкому блужданию рук Пахомова, что то и дело меня голодно, властно сжимал за плоть, дразня, пробуждая, накаляя потаенные, древние инстинкты, рождая из жажды - страсть.
В момент скользнула я по его торсу, ныряя к лацканам рубашки: стаскиваю, едва не разрываю одежину на нем. Поддается. А затем и вовсе впиваюсь пальцами в бляху его ремня. И пока мой деспот творил свою бесстыдную феерию, доводя меня до протяжных, вожделенных стонов, я вершила свой суд.
 
И вдруг пиликанье. Тихое, но пронзительное, рвущее пелену в сознании.
Тотчас дрогнул, дернулся от меня Костя.
Резво толкнул в сторону, отчего буквально слетела, рухнула я на пол.
- Они здесь, - прорычал.
- Кто? – растеряно я, шепотом.
Не ответил. Лишь:
- Не вставай! – приказное… – И уши закрой руками.
Зажалась покорно в углу я, подмяв под себя колени. Ладонями исполнила веление, веря своему захватчику: как спасителю, как учителю, как господину…
Притиснулся спиной вплотную к стене Пахомов.
Щелчок замка: за паром, мутным пластиком душевой кабины и не видно… кто, что, сколько.
Но вдруг тихий повторяющийся свист, глухие стуки - и враз дверь изрешетилась - а напротив стена усеялась созвездием дыр, разбивая, кроша плитку. Зажмурилась я жадно, скрутилась сильнее, глупо прячась от режущих, кусающих плоть осколков.
Зажал курок и Пахомов - громогласные, оглушительные выстрелы, разрывая лживую тишину не менее беспощадным... перезвоном клекочущей смерти.
 
 
Глава 20. Отступничество
 
***
- Не вставай! – приказное… – И уши закрой руками.
Зажалась покорно в углу я, подмяв под себя колени. Ладонями исполнила веление, веря своему захватчику: как спасителю, как учителю, как господину…
Притиснулся спиной вплотную к стене Пахомов.
Щелчок замка: за паром, мутным пластиком душевой кабины и не видно… кто, что, сколько.
Но вдруг тихий повторяющийся свист, глухие стуки - и враз дверь изрешетилась - а напротив стена усеялась созвездием дыр, разбивая, кроша плитку. Зажмурилась я жадно, скрутилась сильнее, глупо прячась от режущих, кусающих плоть осколков.
Зажал курок и Пахомов - громогласные, оглушительные выстрелы, разрывая лживую тишину не менее беспощадным... перезвоном клекочущей смерти.
 
Палящие, изуверские секунды обрекающей, обличающей тишины. Движение Кости. Взвизгнула дверь, сопротивляясь,  на обломки налетая, что скопились в направляющих.
С опаской шаг наружу.
И вдруг резво, командой прогремел его голос:
- За мной!
Тотчас подчиняюсь. На коленях по грязному полу, по осколкам, невольно рассекая плоть до крови... выползаю наружу. Попытки встать окончательно, выровняться на ногах - как вдруг жуткое прозрение. Наш убийца... лицо знакомое, до боли, до дрожи. В момент рухнула я рядом с ним. Потянулась невольно рукой, будто выискивая в очередном мертвом зазеркалье выбор для грядущего.
- НЕ ТРОГАЙ! - яростное, с испугом.
Силой ухватил меня за руку Костя и потянул на себя.
Сопротивляюсь импульсивно:
- Это Серега! Науменко! - отчаянно завопила, завизжала я, словно ополоумевшая. - Серега наш!
По щекам потекли жгучие слезы.
Распятый прозрением, все же не отступает Пахомов:
- ТЕМ БОЛЕЕ! - железной хваткой впился в запястье и дернул на себя.
Словно куклу тряпичную - к душу. Схватил свою, сбившуюся от потока воды в углу, мокрую рубашку, выкрутил и тотчас протянул мне. Приказное:
- ОДЕВАЙ!
Стою, огорошенная. Ничего не понимаю: только жуть колотит  гвоздями сознание, вторя больным эхом совсем иные мысли: Серега! Науменко! Как так? А ведь стрелял! Стрелял же! ...и в меня заодно. Но за ЧТО?.. ЗА ЧТО ТАКОЕ ПРЕДАТЕЛЬСТВО?
Шаг ближе - и силой ухватил меня Костя. Словно дитя малое, живо одел, набросил одежину мне на плечи - и, не возясь с пуговицами, в момент вцепился в запястье, обвившись путами, потянул за собой, рванул на выход.
Оружие наготове.
Пристальный  взор по сторонам.
На лестницу - чуть ниже на этаж, и по коридору - в чей-то номер.
Взвизгнула испуганная "постоялица", прикрывая свою наготу и судорожно прижимаясь к мужчине (что лишь ошарашено, обомлев, наблюдал за жутким вторжением).
- ПИКНИТЕ - ЗАВАЛЮ! - рявкнул Пахомов.
Бег к окну - открыть оное и выбраться на широкий выступ, пуститься вдоль по парапету.
Темно на улице. И лишь ржавые струи света от фонарей дают возможность нам, безрассудным эквилибристам, балансировать между жизнью... и смертью, между прошлым... и так нещадно, до пугающего переменившимся, будущим. Но даже не так страх сейчас от происходящего меня душил, не так боязнь за себя разрывала сознание, как неоспоримо-оспоримая, невыносимая, пронзающая до дрожи, картина: Сереги... Науменко больше нет, и он - предатель.
Еще шаги едва ли не вслепую за пеленой слез, дурмана и отрицания - как внезапно, ухватив меня за поясницу, Костя вмиг толкнул вбок. Взвизг мой отчаянный - сорвались в шальную пропасть. Мышцы сжались в теле от ужаса; сердце буйно заколотилось, затрепыхалось в груди, переходя, казалось, уже все дозволенные бешенства грани. Секунды - и колкое, пружинистое приземление (грохоча приговором "жить"). Испуганный взгляд метнула я около, пытаясь хоть как-то в этом сумасброде, в панике, в спрессованной до жестокости и прострации истерике опередить, познать, впустить в мысли истинность происходящего. Мусорные баки, в которые едва ли не с головой мы нырнули, входя в черные пузатые мешки, местами прорывая их, разрывая на части и погружаясь целиком в отбросы, обо что-то режась, стесывая, сдирая кожу до крови.
Но не дает даже упиться отвращением или жалостью к себе, осознать, что опасность позади, как снова силой хватает меня Пахомов, отрешенную, и тащит, волочит, будто  чемодан, за собой.
Выбрались наружу и перебежкой (босой, по пробирающему стынью до кости асфальту - вторя шпорам холодного осеннего ветра, что иглами вонзающегося в меня, облепленную мокрой, ледяной, не менее разъедающей плоть, нежели всё остальное, рубашкой) - бросились в сторону парковки.
Чей-то автомобиль. Ловкие движения, тихое пиликанье - и поддался угрюмый, спящий зверь.
- Садись! - жестким велением.
Нырнули оба в салон.
Завел двигатель, педаль газа до упора - и рванули долой...
Обгоняя послушных водителей, тормозя лишь на красный, устремились через дворы в сторону окружной, а затем и вовсе - за город, нещадно шины паля, стесывая беспечной скоростью до неузнаваемости и их, и пролетающие виды.
 
Прошло еще много времени, прежде чем мысли Кости стали ясные, и взгляд рискнул он оторвать от проезжей части.
Дернулся, привстал в кресле, доставая из заднего кармана брюк телефон.
Быстрый пляс пальцев по экрану - и прижал трубку к уху.
Гудки - долгие, нудящие - и наконец-то послышался, сотрясая тишину, что пролегла между нами (и даже тихое урчание мотора - не помеха), голос:
"ГДЕ, Б***Ь, ТЕБЯ НОСИТ?! Че за х**ню  ты там наворотил?!" - ошалевшее.
- Да пи***ц! Что там Кряков? - сдержано в ответ Пахомов.
"Да ниче! Завинчивать начал - пришлось вмешаться и распустить притон. А ты какого *** свалил?!"
- Да менты встряли!
"Я уже и сам понял! Цветкову твою признал! Х*я, я спрашиваю, ты свалил с ней куда-то?! И с х** эти г****ны там нарисовались? Кто им вообще санкционировал всё это?! Тряси Пацу, а  - своего. Это пи**ец просто! - короткая, видимо, давясь эмоциями, пауза. - Девка с тобой?"
- Да. И там... сюрприз в номере.
"Знаю, с**а! Уже вовсю его обнюхивают - И НЕ МОИ! И как теперь всё разгребать, а,