плетёном кресле восседала фигура старой женщины со склонённой на грудь седой головой и с опасно повисшими на самом кончике носа роговыми очками. На ней были тёмно-серая плотная юбка старого пошива много ниже колен, вязаная тёмно-зелёная кофта, тёплый цигейковый жилет и длинный шарф на тощей шее, концами спускавшийся на острые сжатые колени, а ноги удобно и тепло обуты в обрезанные и стоптанные валенки. На коленях покоился клубок шерсти, а в скрюченных от холода пальцах замерло какое-то вязанье с воткнутыми в него длинными спицами. Она была неподвижна, и поначалу Виктор Сергеевич принял её за искусно сделанный экспонат, наряду с чучелами животных и птиц, разместившихся в первом зале. Но чуть сделал несколько осторожных шагов по скрипнувшим дворянским половицам, как руки у чучела дрогнули, голова приподнялась, и на него строго взглянули увеличенные линзами серые водянистые глаза, вернувшиеся из зябкого небытия к опостылевшим наблюдениям.
- Вам чего? – спросила невпопад, выпрямляясь.
Нарушитель музейного покоя виновато забормотал, оправдываясь:
- Ничего, ничего, я ненадолго, посмотреть можно?
- Фу ты! Да что это я? – ожила, наконец, совсем. – Никак задремала старая. Да вы проходите, - поднялась, уронив клубок на пол, подняла с горловым скрипом, положила на стул, - проходите, милости просим, - сделала шаг навстречу. – Перед вами… - голос её стал напряжённо-металлическим, резким, неприятным и абсолютно бесстрастным.
Виктор Сергеевич поспешил прервать.
- Да вы не беспокойтесь, я сам посмотрю, - улыбнулся примирительно. – Если что надо будет узнать подробнее, спрошу.
Недовольная ведущая поджала сухие бледные губы.
- Что ж, как вам будет угодно, - и, смирившись, села и принялась за оставленное вязание.
А слишком самостоятельный экскурсант принялся рассматривать траченые вековой молью и пропитанные такого же возраста пылью чучела типичных для средней полосы России млекопитающих, давно исчезнувших из вырубленных подчистую пригородных и междугородных лесов, и крылатых пернатых, давно пролетающих мимо высохших озёр, прудов, болот, речушек далеко на север, где людишкам ещё не так тесно, и где они ещё не так сильно озверели. Остановился перед главным экспонатом – серо-бурым медведем, стоящим на задних лапах в защитной стойке боксёра, посмотрел в пустые стеклянные глаза и не ощутил животного трепета. Да и был зверюга меньше Виктора Сергеевича, очевидно, из недорослей, нарвался на браконьеров и вот теперь не предан земле, а выставлен на потеху равнодушным зрителям, как некоторые захимиченные трупы. Оказывается, медведю в здешних чащах компанию составлял лось, с тоской поглядывающий на убывающие и убывающие заросли. В экспозиции он был украшен средненькими лопаточными рогами, покрытыми засохшим лаком, и потускневшим портретом над ними. Были, естественно, и волки, а один из них, нераженький, серый, плоше нынешних бродячих собак, сохранился в виде чучела с оскаленной от отчаянья пастью. Рядом без всякой боязни застыли представители более мелкой и более известной фауны – лисица, заяц, хорёк и ещё какие-то воротники. Виктор Сергеевич не любил зоопарки, не мог без щемящей душу жалости смотреть на угнетённых зверей и зверушек, лишённых привычной свободы и самостоятельности, а эти, сохранившиеся в чучелах, вообще не вызывали ничего, кроме отвращения. Да и насмотревшись по телеящику на афро-американское звериное изобилие, он бы нисколько не удивился, если бы и здесь, в родных краях когда-то, а может и совсем недавно, бродили гну и гиппопотамы, из речек высовывали раззявленные пасти крокодилы, а в густых ветвях матерились попугаи. У современного телепожирателя весь мир перепутался в мозгах, и не понять, где родное, а где заморское. Из пернатых ясно было, что воробьи, голуби, галки, вороны – своё, а вот стоящие на длинных тонких ходулях журавли, цапли и куличковая мелкота – не понятно чьё. Во всяком случае, Виктор Сергеевич в округе таких не видел. В самом углу на сухой бурой подстилке затаились пресмыкающиеся гады, из которых произошли современные бюрократы. Хищно приподняв треугольные головы, они выпустили ядовитые жала, высматривая, кого бы тюкнуть, и это были не анаконды и гюрзы, а примитивные гадюки и их собратья, мелкие, но не менее опасные. Не зря говорят, что чем мельче гад, тем больше жди от него беды, всё как у людей.
- А что, - поинтересовался у хранительницы плесени, - водятся у нас ещё пресмыкающиеся?
Она взглянула на любопытствующего поверх очков, чуть улыбнулась.
- Встречаются, в домашних серпентариях и в ваннах.
Его даже невольно передёрнуло от отвращения. Какой же надо иметь характер, чтобы жаловать гадов! В общем, животный мир родного региона не впечатлил, и он перешёл в следующий зал, заставив передислоцироваться на другую сторону и наблюдательницу-консультанта.
Здесь были собраны шмотки, что носились аборигенами с тех пор, как они начали поганить местные природные богатства, а также примитивные орудия производства, которыми они это делали. Сразу же обратила на себя внимание пара, одетая по моде давно ушедших времён. На стриженую под горшок голову бородатого мужчины, ни разу не бывавшего в парикмахерской, напялена вполне современная дачная панама из тонкого войлока с обвисшими обшарпанными полями, широкую выпуклую грудь прикрывала свободная длиннополая полотняная рубаха до колен без ворота со скупой украшающей вышивкой, а вместо джинсов парень носил широкие и короткие холщовые порты, чуть прикрывавшие онучи, перевязанные верёвками, а на ноги напялил лыковые кроссовки. Стоящая рядом нарумяненная красотка предпочитала свободное платье-сарафан из грубого полотна, смахивающее на женскую рубаху до пят с глухим воротом, да не одну, а несколько, словно матрёшка, и все с вышивкой. Обувку и тогда в повседневке женщины носили ту же, что и мужчины. Рядом на стене висели распяленные потускневшие наряды и зимняя одёжка – тулупы и разные дублёнки, оказывается наши и тогда их носили, только были они победнее, но много качественнее, а внизу – валенки и чуни. Вокруг навешана ещё куча барахла, из чего можно было понять, что жили далёкие предки совсем не бедно. У другой стены собран был рабочий инструмент: вилы, мотыги, деревянные лопаты, топоры на длинных ручках, косы, стояла пресловутая русская соха с медным наконечником, а на красочном рисунке – живой трактор из пердодвигателя, сохи и раскоряченного рулевого. Висели и другие иллюстрации, характеризующие трудовой быт исчезнувших природных трудяг. Оставшееся напольное и настенное пространство занимали почти сплошь деревянные и берестяные предметы быта: обязательная прялка, висячая детская люлька, топчан-лавка, сундуки, чугунки, миски, ложки, кружки и прочее, прочее, всего и за день не разглядишь, не уяснишь, что к чему и с чем едят. Была даже русская печь в миниатюре. Ну, это уж зря! Игрушка никак не вязалась с реалистическими шедеврами. Снова подошёл к притягивающей, относительно живой паре, извинился, что не стал знакомиться с их бытом, посоветовал не торопиться с переходом к современности, а заодно оценил на глазок свои и их стати – предок явно проигрывал, наверное, трудяге не хватало витаминов, но это не мешало слабому на вид вкалывать так, как сегодняшнему здоровяку не под силу. Выносливые ребята были, не то, что нынешнее племя.
- Ап-чхи! – звучно донеслось из соседнего зала, показалось даже, что поднятая там пыль пошла волной через дверной проём. Был тот чих до того бодр и задорен, что Виктор Сергеевич не удержался, чтобы не поздравить по старинке:
- Будьте здоровы!
Оттуда немедленно откликнулись:
- Спасибо, добрый человек.
Голос ответившего был так знаком, что поздравитель, не удержавшись, заглянул к соседу.
- Вера! – удивился он. – Привет! Так вот кто первый.
Она негромко рассмеялась плотным грудным смехом.
- Я всегда первая, у меня работа такая. А ты с какой стати здесь?
Он притворно тяжко вздохнул.
- Самовоспитываюсь… после утраты воспитателя.
Вера удовлетворённо хмыкнула.
-Ты сам виноват.
- Каюсь, - Виктор Сергеевич виновато приложил руку к втянутой груди, а она удивлённо подняла густые красивые брови.
- Это что-то новенькое.
- Обломали! – вздохнул сокрушённо, примостившись рядом. - Обломали рожки, и нет ног, к которым можно было бы припасть в обиде. – Она рассмеялась, довольная прозрачным намёком. – Да ладно о бескультурном олухе, - сменил тему, - ты-то зачем здесь чихаешь от прошловековой пыли? – Перед ней на столе лежали два громадных, изрядно потрёпанных, рукотворных фолианта. Один она уже пролистала до половины, и было видно, что страницы сделаны из старых газетных вырезок и других печатных вставок.
- Да, вот, ищу или, вернее сказать, пытаюсь восстановить родовое древо. Не хочется на старости лет, - Виктор Сергеевич хохотнул, отрицая её старость, - быть одной и зачахнуть последней засохшей веточкой. А вдруг рядом где-то найдётся неизвестная мне, может быть, даже плодоносящая, тайно привитая ветвь, вот, и ищу. Перерыла почти весь городской архив, заглянула в церковные книги, кое-что нашла, но все концы тупиковые, отмершие. Дерево уже вырисовывается, но, к сожалению, усохшее. - Вера сокрушённо вздохнула. – Наши надоумили покопаться здесь, в запасниках музея. Пока – ничего. – Она снова взялась за раскрытый томище.
- Ну, и зачем тебе какие-то неизвестные родственники? А вдруг объявятся рвачи и негодяи? Замучают, замордуют родственными требованиями, сядут на шею и задохнёшься. – Виктор Сергеевич вспомнил непутёвого братца.
- Пусть, - непреклонно ответила архивичка. – Пусть хотя бы такие, всё не одна на сером свете.
- И вдвоём можно жить в одиночестве, а с родственниками тем более, - не сдавался тот, кто давно и упорно рос в сторону от ствола, стараясь не опыляться родственными связями. – Зачем тебе лишняя морока?
- Пусть, - ещё раз повторила Вера, и одиночка понял, что переубеждать бесполезно. – Хочешь, помоги, - подвинула к нему второй фолиант.
Ничего не оставалось, как подчиниться, во всяком случае, это было менее утомительно, чем рассматривать, плохо вникая в суть, затхлые артефакты прошлых времён, покрытых неистребимой пылью. Он частично сдунул её с прошитой суровыми толстыми нитями книги и, вздохнув обречённо, открыл, надеясь, что не найдёт в ней каких-либо упоминаний о канувшем в лету клане Ворошиных. Но с лёгкой своей руки почти сразу наткнулся на пожелтевшую затвердевшую газетную заметку из «Губернских ведомостей» о том, что охристианившийся купец второй гильдии, известный в городе цыган Ворошин, неизвестно как обогатившийся на глухих губернских дорогах, решил построить вместе с товарищами по цеху… далее перечислялись фамилии подельников, церквушку Пресвятой Богородицы, чтобы, наверное, отмолить разбойничьи грехи, в чём ему даны были губернаторское и архиепископское благословения.
- Смотри-ка, - подвинул фолиант Вере, - прадед-то твой, оказывается, из цыган вышел.
Она прочла краткое древнее сообщение, улыбнулась, как будто получила весточку оттуда.
- Да, причём стал к старости очень набожным. – Ага, усмехнулся про себя Виктор Сергеевич. Знал, котяра, что чужое сало съел, вот и боялся божьей кары. А может быть, душа
