взбунтовалась, и так бывает у разбойников и мошенников, заставляя приносить жертвы и заниматься благотворительностью. Нет бы, не мучиться и раздать всё бедным, а самому уйти в табор, но где там! Свихнутый разум-то противится, решил откупиться по малому, а душа пусть поболеет да зарубцуется со временем. – Первая жена, невенчанная, - продолжала правнучка рассказ о корне, исчезла тихо, ушла со своими, а он взял да и женился по-настоящему, да не на ком-нибудь, а на русской вдове-купчихе с большим домом и приданым, крестился, вот и стал настоящим православным купцом с цыганской внешностью, не последним по капиталам в городе. От него и Авдотьи Ионовны пошёл весь наш род.
- То-то я всё удивлялся, отчего ты такая смуглая телом и глаза тёмно-оливковые, не славянские, знать, досталась тебе по сообщающимся родственным сосудам изрядная толика прадедовской цыганской кровушки.
- Наверное, - засмеялась Вера, - я не жалуюсь.
- Было бы на что, - любовно оглядел её, словно впервые, чуть отстранившись от стола, - прямо восточная красавица из «Шехерезады», мужики, оглядывая, облизываются.
Сказочная принцесса в свитере и джинсах, чуть порозовев от смущения, рассмеялась, довольная комплиментом.
- Да уж не все, - взглянула на него лукаво. – Ты, например, гонишь.
Виктор Сергеевич поднял обе руки.
- Каюсь, случилась такая блажь, готов исправиться, если будет позволено.
Вера снова принялась за свой талмуд.
- Может и будет, если хорошенько постараешься, а пока постарайся с этим, - показала рукой на его фолиант, - может, найдётся ещё что-нибудь, что заставит отказаться от раскаянья.
И оба, молча и отстранённо, принялись снова перелистывать сшитые страницы давно ушедшего в пыльную память времени, не торопя примирения. И снова повезло ему, пролиставшему в темпе больше половины тома. В обширной газетной вырезке сообщалось, что известный всему городу купец и меценат Ворошин погорел-таки на спекуляциях с зерном и загремел в долговую яму.
- Э-ге, глянь-ка, купчиха, - подвинул находку Вере, - предок-то твой обанкротился.
Неудачливый потомок долго вчитывалась в устаревшую, но всё равно неприятную весть и вдруг улыбнулась.
- Рисковый был, однако, зачинатель рода, не трусливый жмотистый тюфяк, подобный некоторым сегодняшним мошенникам-миллионерам, погорел не на обмане и воровстве, а на деле. Смотри-ка, - провела пальцем по выцветшим строчкам, - дальше-то что: Авдотья Ионовна, царство ей вечное небесное, продала родовой особняк, подзаняла со слезами сколько-то у родичей и освободила кормильца. Он тут же исчез из города и, как пишут, объявился только через год, снова выкупил дом, расплатился с долгами – знай наших! – улыбнулась правнучка задорно, гордясь разворотливым прапредком, - и снова пропал, оставив супругу с двумя малыми детьми – мальцом и малышкой и, очевидно, немалым капиталом. В архивах есть справка о том, что владелица большой суперлавки Ворошина А.И. почила в бозе на 83-м году праведной жизни – вот как наши живут! – завещав имущество и торговое дело сыну Ивану, который и стал моим дедом. А прадед? О нём нигде ни слова. Так и пропал? Что-то не верится. Не мог просто так оставить семью, верно, возвращался втихую не раз, а его заботами и деньгами обустроен был один из крупнейших в городе магазинов, самого только не тянуло к постылому однообразному торговому делу, на котором крепко обжёгся, вот и мотался в дальних прибыльных краях, добывая нелёгкую, но знатную деньгу, теша свободолюбивый нрав. Жил бы сейчас, непременно стал бы как я журналистом, корреспондентом по горячим точкам, жаль, что не встретились.
- А с дедом виделись? С его сестрой, малышкой?
Вера зябко потёрла ладони.
- Плохо помню, я поздно родилась. Знаю, что обоим суждена была советской властью тоже дальняя дорога, но только не по собственной воле и не туда, где можно заработать. Оба где-то так и сгинули в северных болотистых лесах, на лесоповальных стройках социализма. Дед, правда, успел родить троих, но выжил в голодные годы только мой отец, бабка умерла при родах в чужой избе, а про сестру деда, про то, были ли у неё дети, ничего не знаю, но надеюсь, что есть неизвестные боковые ветви у родового древа, которые хотелось бы найти. Слушай, с чего это ты вдруг ни с того, ни с сего упёрся в моих родственников? – встрепенулась, возвращаясь из дальних времён к нынешним.
- Да так, - неопределённо пожал плечами Виктор Сергеевич, - чисто из любопытства, - он почти и не слышал, о чём говорила Вера, вспоминая и перебирая свой род, выискивая в нём хотя бы какую-нибудь веточку, которой можно было бы гордиться. Дед с бабкой тоже вкалывали на заводе, ещё молодыми, оставив на потомство единственного сына, ушли осенью первого года войны с ополчением и неизвестно, где и как сгинули в беспощадной человекорубке. Не осталось ни могил, ни долгой отчётливой памяти. Прадед, по рассказам матери, был кустарём-мастеровым, работал английские замки да такие, что ни один англичанин не мог открыть, не зная тщательно оберегаемого секрета. В революцию попал каким-то образом в ЧК, получил за заслуги пулю в изобретательную башку, и был легко забыт товарищами. А гордостью рода стал отец, выбившийся коммунистическим трудом в средние начальнички и всячески подчёркивающий безупречной жизнью, речами и примерным поведением, что он – потомственная рабочая кость, и ему все должны, в том числе, и сын. А тот не захотел быть должником.
- Не хочешь, не рассказывай. – Вера зябко поёжилась, втянув голову в плечи и сгорбившись над архи-книгой. – Сейчас я больше всего хочу отряхнуться от въедливой пыли и погрузиться до ушей в горячую мыльную ванну.
- А я, пока ты отмокаешь и нежишься, сварганю по-быстрому холостяцкое калорийное ёдово, чтобы было от пуза. Идёт?
Она вожделенно облизала сухие посиневшие губы.
- Согласна. Только прежде давай досмотрим в темпе эти скопища древних печатных сплетен нашего брата.
- Давай, - нехотя согласился помощник, примерив пальцами оставшуюся треть книжищи. И они снова углубились в стародавние времена, ничем не отличающиеся, судя по вырезкам, от нынешних и, слава богу, ничего больше про Ворошиных не извлекли. – Всё! – облегчённо вздохнул второй экскурсант. – Отваливаем.
Когда, наконец-то, выбрались из тех времён в эти, блаженно щурясь с невольной улыбкой на солнце, неярко высвечивающее из подсиненных снизу облаков, то, взглянув друг на друга, рассмеялись, радуясь, что снова вместе и что о них пока ещё ничего не сообщают в пожелтевших газетных вырезках.
- Бла – го – ле – пие… - протянул Виктор Сергеевич, расправляя стиснутые музейным стылым холодом плечи. – Однако в наше время жить всё же лучше.
- Не всегда, - не согласилась по-женски коротко Вера. – Ты как добирался? – глубоко засунула озябшие руки в карманы меховой куртки.
- На своих двоих.
- Отсюда уедешь на моём французике. Подожди здесь, он у меня отстаивается в соседнем переулке. – Ушла и скоро подъехала на изумрудно-зелёном почти игрушечном «Пежо», ярко сверкающем красными и оранжевыми подфарниками. – Влазь, - открыла дверцу лимузина.
- Не так-то просто, - согнулся в три погибели пассажир, стараясь уместиться на переднем сидении по-женски – сначала задом, а потом подтаскивая длинные ноги.
- Кто же тебе виноват, - попеняла, улыбаясь водительница, - что ты вымахал не по французским стандартам. – Она закурила, затянувшись глубоко и жадно, он открыл своё окошко, и они тронулись, юрко втиснувшись в густой полуденный авторяд.
У подъезда их поджидала первая неприятная неожиданность – серебристо-белый «Мерседес», ещё больше посеребрённый от долгого ожидания морозным инеем.
- Останови у соседнего подъезда, не подруливай к белому, - нервно попросил Виктор Сергеевич, - чтобы не было тесноты, - надеясь, что им, подойдя к своему подъезду издали, удастся проскользнуть незамеченными, авось, сторож дремлет. Он молча отдал ключи от квартиры Вере, повернулся и пошёл, торопясь, за угол, в местный магазин. Там, не долго раздумывая, взял две пачки сибирских пельменей ручной лепки, майонез, масло и шесть бутылок настоящего, судя по этикетке, баварского пива, а в дополнение, на десерт, пару килограммов марокканских апельсинов, никак не сочетающихся ни с пельменями, ни с пивом, и поспешил назад, в дом. Когда сторожко прокрался в свой подъезд и подошёл, вздохнув с облегчением, к лифту, то там поджидала вторая неприятная неожиданность: на полу кабины, в углу, сжавшись и уткнувшись головой в плотно подтянутые колени, сидела Нина.
- Нина Тимуровна, - наклонился к ней, легонько тронув за плечо, - что с вами? Вставайте, вы замёрзнете. – Она медленно подняла голову, увидела, что это тот, кого караулила, оперлась рукой о пол и, по инерции подавшись вперёд, некрасиво раскорячась, поднялась, вынудив его отступить на шаг. – Вам плохо? Давайте, я вас провожу к машине.
Она злобно взглянула на него.
- Да пошёл ты! Козёл! – и сама пошла прямо на него, на выход так, что он еле успел посторониться. На выходе обернулась и, сузив глаза, процедила сквозь сжатые в ненависти зубы: - Я убью её! Так и знай! Убью, слышишь? Козёл! – и вышла, согнувшись, прижимая руку к животу, а он поспешил наверх, беспокоясь не о ней – да пропади она пропадом и весь род их! – а о Вере.
- Вера! – застучал и зазвонил разом. – Вера! Открой! - Она насторожённо открыла дверь, прижимая запачканный кровью и пахнущий одеколоном платок к щеке. – Что с тобой? Что случилось?
- Да так, - ответила спокойно, - небольшая стычка с мизерными потерями, - пошла на кухню, а он следом. – Ты знал, что белая машина её?
Он осторожно уместил сумки в уголок у двери, сел за стол, приготовившись к неприятному выяснению непредвиденных обстоятельств с мизерными потерями на щеке.
- Знал, - сознался, виновато глядя на подругу, - но подумал, что Нина не пойдёт за тобой, потому и отпустил одну тебя вперёд, надеясь, что стервоза дождётся меня, и нам удастся до чего-то договориться, не ввязывая тебя в эту муть.
Вера отняла платок от щеки, обнажив подсохшую длинную царапину с маленькой затвердевшей капелькой крови вверху.
- А есть о чём?
Он, как на духу, рассказал всё, начиная с нечаянной встречи в пробке, более близкого знакомства на предновогоднем корпоративе и кончая длинной и утомительной новогодней ночью у Малышкиных, всячески подчёркивая, убеждая, что его вины в том, что взбалмошная дочь мэра липнет к нему, нет. Она ему не просто неприятна, а омерзительна и как человек, и как женщина – от одного неиссякаемого запаха сивухи осатанеешь.
- Не знаю, как и отвязаться.
Вера непроизвольно улыбнулась, сморщившись целой щекой.
- Ясно. Мне, значит, досталось, как всегда достаётся третьему. Серьёзная девочка, она от тебя не отстанет, бежать тебе надо из города подальше, ухайдакают они с папашей тебя, поерепенишься-поерепенишься да и сдашься, в конце концов.
- Ни-ког-да! – твёрдо пообещала жертва. – Что у вас-то было?
- Эта фурия сразу же, без объявления войны, по-фашистски, набросилась на меня в лифте, стараясь вцепиться кроваво-красными наклеенными когтями в мою ни в чём не повинную миролюбивую физиономию. Но не зря я упорно и настойчиво, в поте всего тела, совершенствовалась в джиу-джитсу, поэтому почти автоматически успела ухватить агрессоршу за запястья и так
